Перевод с идиша Валерия Слуцкого
ПОСЛЕ КОНЦА ВРЕМЕН
Что-то
Шевельнулось в ночи.
Кошка? Рыба? Возможно, крыса?
Как-то странно все. Неужели – сон?
Эти капли – они реальны?
Может быть, с петель
Дверь соскочила?..
Нет. Не кошка это, не рыба.
И не крысья возня
В шумно захлопнувшейся ловушке.
И не дождь, струящийся по стеклу.
Но – бесконечность, наличие пустоты,
Ранящей отсутствием звука.
Мягко превратились дома
В горки сладко-душистой пыли.
А вокруг – ничего,
Я сказал бы, кроме окончательного покоя.
Ну а люди?
Бог знает, куда исчезли
С возносящимся к небу воплем:
Аллилуйя!
Кфар-Саба, 1998
НА ЗЕМЛЕ
Я молился о дожде, –
Мол, иссохнуть не оставь!
Дождь пришлепал по воде
Иль (кто знает?) прибыл вплавь.
Маюсь дома. Муть и грязь.
Устремишься к двери – стоп!
Созерцай в окне потоп,
На себя же рассердясь:
Для чего, де, рьян и скор,
Я молился? Лишь врагу
Год такой желать могу.
Полетит, как пить, мотор.
Божий дар! То рев, то шип.
Под обвалом водных стен
Я насквозь благословен.
Чтобы гром меня прошиб!
Силы собственной мольбы
Я не знал, просив дождя,
Путь к превратностям судьбы
Сам себе загородя.
Кдумим, 2000
УВЕРЕННОСТЬ
Белый осел ступает (копыта его легки)
По седому булыжнику и пожелтевшим травам.
Ароматна тень смоковниц.
Осиротевшие лозы приникли к скалам,
Испещренным рубцами щербин (следы
Поцелуев солнца и ласки ливней).
Белый осел ступает (тверже цокот копыт)
И на горном подъеме, ведущем в ясность глубин,
У источника медлит
(Грозен блеск живящей воды).
И не зрится ангел с мечом,
Некогда подстерегавший в Моаве
Умную и разговорчивую ослицу.
Белый осел стоит
На вершине Масличной горы, далеко от зданий,
Синагожек, реальности и мечты.
Лишь мгновение – и начнет искать
Заслоненный могилами путь к воротам.
Кдумим, 2000
ГРОБНИЦА ИОСИФА
Точно пес, что смотрит издалека
На свой разоренный двор,
И, вертясь вокруг,
Не отваживается войти,
Я стою, побитый,
На вершине горы
И взираю горестно сверху вниз,
И облизываюсь. А раны
Ноют еще
И не дают уйти.
Высится святая гора,
Иссеченная шрамами прежних войн,
И руинами древних капищ,
И бетоном новых заградительных стен.
Я, скрывающийся в тени,
Зубы точу накануне битвы
С терпеливой яростью –
Точно пес.
Кирьят-Луза – Кфар-Эльдад, 2002
А МОРЕ НЕ ПЕРЕПОЛНЯЕТСЯ
Из бреши в бытии,
Как мед из песни, сладко
Сочится сущность – я.
Не раз перечитав
Писанья, брел туда,
Где виделась разгадка,
Но алеф находил,
Каким сменялся тав.
И жизненную даль
Окидывая взором –
Возможное и всё,
Что будет или есть –
Встречаю сам себя
Как ближнего, с которым
В разлуке был, о ком
Так радовала весть.
Вздымались глыбы гор
Над водами. Высоты
Показывали мне
Сколь пропасть глубока,
Зияньем черноты
Внушая, – помни, кто ты,
Всего лишь смертный. Что ж,
Иди и сей пока.
Запутаны пути,
И дали смысла дымны.
Рассудку не дано
Достичь в хаосе дна.
В порыве бунтаря
Слагай по-рабски гимны,
И курицу кормя,
Вздыхай – на что годна.
Закрыты небеса,
И рубежи нечетки,
Заплакан горизонт,
И в топях брода нет.
Я весел там и здесь.
А где-то посередке,
На стыке полюсов
Взрывает точку свет.
Рамат-Ган, 2002
* * *
С винтовкой в руке…
Так и будешь сидеть,
В неизбывное взор обратив,
И отступят мечты и мешавшая быть быстрина.
И ломавший бокалы размашистым звоном вина
Не вернется звучать
Сладковатый с кислинкой мотив.
Будет дерево там –
Смоковница, на смоквы щедра.
И дарящий надежностью щит виноградной стены.
Там в уютную давность тепло и покой вплетены,
Не сменяются дни –
Только света и тени игра.
Времена, отменясь,
Не ведут исчисленья годам.
Завершилась история. Только – струение вод
Вниз и вверх. И, не мысля, всему, что обнял небосвод,
Будешь телом внимать,
Неподвижно склонившийся там.
И останешься быть
И вкушать неотменость плода
Давней мудрости всеобладанья, спасен от тщеты,
И жалеть поколенья – не знают, что ведаешь ты,
Возвратившийся в сад
Не эдемский, но – тайны «всегда».
Кдумим, 2002