Ури Цви Гринберг

из прозы 1918 года

ЛЕГЕНДА НАШИХ ДНЕЙ[1]

…море у берегов Яффы еще вчера ночью словно кипело. Можно было подумать: море хочет затопить страну и руины. Но когда взошла утренняя звезда, море вернулось в свои берега. Ангелы больше не возносили песнь. Среди руин завыли первые шакалы. И в полном радости пространстве, на самых высоких башнях закачались самые тяжелые колокола:

– глин-глон… глин-глон…

Последняя подвода с пурпурным балдахином вернулась из Иерусалима, тяжело нагруженная лулавами и саронскими розами. Гордое тело запряженного пленного иудея под колесами клонилось к земле и скрытно, в шуме сумеречных напевов родился Мессия.

Мессия, душа Избавления, скитался из страны в страну, шел от поколения к поколению и превратился в человека. Но народ считал своего Мессию ложным. Каждый узнавал в нем только человека: сына человеческого. А что же такое Мессия? Кем ему быть?

А молитва – это молитва… Народ продолжал, не осознавая этого ясно, молить о приходе Мессии: пусть он придет, пусть он придет…

И настоящая тоска затерялась в бездне молитвы. Молитва высосала костный мозг и кровь. Остались мертвые буквы на пергаменте и холодные слова на устах мертвецов.

И были там и тут немногие знавшие, что Мессия – это лишь судьба народа, и они молчали, нося тайну в кровоточащем сердце и скрипя зубами где-нибудь в уголке.

Но гораздо больше было тех, кто говорил: Мессия – это тот чудесный печальный образ, который сидит укутанный и скованный цепями у ворот Рима. Тысячи рассветов и закатов разгораются и отгорают, а его раны все кровоточат, мы питаемся этой кровью и ею живем среди народов. А тот, кто уединяется, удаляется от людей и суеты среди бела дня, слышит голос, возносящийся к небу:

– Когда приидет время Избавления?

А позади, в затхлых закутках стоит согбенный народ и просит: Пошли нам Мессию, Бог! А он, Мессия, гневно мечется тогда в цепях у ворот Рима. Немногие избранные слышат их звон.

…Тысячи рассветов, тысячи закатов… Бог-судья заставил содрогаться основы мира и уронил большую слезу в собрание вод. Вскипели все моря.

И он сказал так:

– Грешны мои творения. Поэтому я очищу их в моей собственной крови…

И так стало.

И Бог-судья снова стал Богом милосердия. Мир перевел дыхание. А Бог поблагодарил своего Мессию и сказал так:

– Я очистил души всех народов, но твой народ оказался единственным, потерявшимся в молитвах и в слепой вере. Твои собственные собратья не разорвали твоих цепей, поэтому я посылаю других, чтобы освободить тебя

И так стало:

Море у берегов Яффы разбушевалось и вознесло свой напев в пенящихся столпах к нему. Светлая, как во сне, и прекрасная, как сон, лежит страна былого. Ангелы разбрызгивают золото над руинами. Древний Ливан будит свои кедры:

– Разве вы не слышите, что идет Мессия?

Гора перекликается с горою:

– На наших склонах мы слышим шаги Мессии.

Тучные маслины говорят сами себе:

– Мы снова будем отдавать по капле масло в золотые кувшинчики…

Но когда солнце садится на западе и святой багрянец тлеет в глубинах Кинерета – смолкает все. На вершину горы Скопус поднимается в свете заката высокая мужская фигура, лицо ее обращено к Западу, руки раскинуты на юг и на север:

– Где тот живой народ, который просил об Избавлении?!

И голос теряется в глубокой голубизне ночи. Голос Мессии, не встретившего народа. Шакалы воют в руинах. Некто, вроде Святой, да будет он благословен, воркует как голубь в облаках. Немногие избранные слышат это воркование и заламывают руки:

– Горе! Горе!

В ДОЛИНЕ ПЛАЧА[2]

Все светильники гаснут. Я ощущаю в своей душе глубочайшие сумерки. Настоящего нет. Даль перед глазами – это лишь фильм, и я вижу картины и снова картины – позади спин, далеко-далеко лежит страна грез. Мимо текут темные воды Вавилона. Плакучие ивы на берегах стоят, согнувшись, по колено в воде. Опечаленные птицы жалуются в листве, а на ветвях висят бывшие арфы: поскольку пальцы обкусаны, лишь ветер перебирает их струны, и когда звучат жалостные песни ветра, склоняются головы тех, угнанных в Изгнание, и из их глаз падают слезы.

Картина исчезла. Я поднимаю головы из глубочайшей погруженности в себя и пою самому себе эти жалостные песни, услышанные в моем воображении, и при этом смеюсь громко и светло.

Тогда я слышу вдруг гром гласа небесного:

– Ты смеешься? Сын человеческий!

– Да! – отвечаю я. – Смеюсь! Вавилонское Изгнание принесло Избавление, арфы снова были повешены на лозах сладчайших виноградников Эйн-Геди.

Глас небесный замолкает.

Я снова склоняю голову. Фильм продолжается. Изображение дрожит. Когда я устремляю глаза свои, чтобы смотреть, глаза слезятся. Глас небесный рычит:

– Что ты видишь? Человек!

Я вижу город, гибнущий в пламени. Сияет утренняя звезда и падает роса, как прежде. Я вижу людей, сражающихся подобно львам. Я слышу крики из их ртов и звон их мечей. Падают горсти чего-то. Сожженные пожаром здания рушатся, и я вижу оставшийся отряд героев, окруженный множеством врагов. И когда враг поднимает свое знамя над уцелевшими строениями крепости, я вижу этот маленький отряд героев, бросающихся на собственные мечи или пропарывающих себе грудь копьями, и я узнаю красную кровь моих братьев и упавший расколотый щит Давида.

Я плачу, а глас небесный рычит:

– Ты плачешь, сын человеческий?

– Плачу, – отвечаю я, – потому что народ, пришедший после них, забыл их гордость. Он сам ковал звенья своих цепей. Не напрасно ли пролилась кровь героев?

И тогда глас небесный прорычал:

– Встань и иди!

И я встал и спросил:

– Куда?

– На все четыре стороны, – ответил глас небесный, – везде, куда я забросил изгнанников, они построили дома, в которых возносят ко мне мольбы. Иди и говори: «Так сказал Господь Бог: Я сыт вашей молитвой, а ваши слезы переполнили океан, теперь же время подняться! Видите солнце с Востока? Оно целует руины той страны. Каждое утро роса орошает степи. Скалы скрывают в себе мед. Поднимайтесь туда!! Так сказал Бог».

Но если они оттолкнут тебя и не поверят голосу твоему, тогда отвернись от них, но не кляни их! Они невиновны. Это их отцы, деды и прадеды согрешили. Из поколения в поколение передавали только молитвы и склоняли шею под ярмо. Последняя искра отгорела.

И я упал на колени и расплакался. Глас небесный прорычал:

– Встань и иди!

И я встал и сказал с дрожью в голосе:

– И я происхожу из народа… Я знаю… народ отвергнет меня!!

И глас небесный сказал так:

– На все четыре стороны иди. Повсюду, где я рассеял изгнанников, есть их кладбища. Встань и разрушь их надгробия, на которых и родословная вырублена серыми каменными буквами. Оскверни могилы, и вытащи кости мертвецов на солнце, и возвысь свой бичующий голос – так сказал Господь Бог.

А я, так говорит Бог, скрою солнце в облаках. В половину неба появится моя радуга. А сам я как бы упаду лицом в море. Море разбушуется. А мой голос подобно львиному рыку пронижет мир.

И я припал к земле и заломил руки:

– Боже!! Неужели я должен осквернять могилы? Что же еще, кроме них, осталось моему народу?? Боже!!

И я заплакал. Вокруг меня воцарилась святая тишина. Сквозь слезы мне привиделось открытое лицо Бога. Лицо было укутано голубым туманом, и мягкий голос говорил мне:

– Я буду ждать еще две тысячи лет.

Перевел с идиша Велвл Чернин

  1. В оригинале – «Ди легенде фун гойве». Впервые опубликовано в газете «Тогблат» (Львов, 18 октября 1918 года).
  2. В оригинале – «Ин тол фун гевейн». Впервые опубликовано в газете «Тогблат» (Львов, 25 октября 1918 года).