«Мы вас перечитаем», – сказала Татьяна Бек, в радио-интервью вскоре после смерти Василя Быкова[1]. Думаю, это самое простое и лучшее, что можно сделать в память об ушедшем писателе. Рискуя сорвать сроки публикации в феврале-марте этого года, я поняла, что не смогу писать, не перечитав, обложилась ее книгами и статьями и зачиталась с новым горьковато-острым ощущением невозможности передать свой восторг автору.
Интервью – жанр самодостаточный и редко нуждается в подробном вступлении. Я же позволю себе отступить от правила.
Наша беседа[2] состоялась 7 июня 2002 года, в Таниной квартире на Красноармейской. Она немедленно откликнулась на мой проект аудио-воспоминаний о Юрии Ковале, зная по собственному богатому опыту, что даже человек легко пишущий, порой по-другому и О ДРУГОМ говорит в диктофон, если собеседник вызывает его доверие. Говорила она в свойственной ей «быстрой» манере, живо и весело, хотя, по собственному выражению, сумбурно: незаконченные предложения, недосказанные мысли, вольная или невольная инверсия. Она часто смеялась, несмотря на то, что большáя часть нашей беседы была о грустном: об обидах, непонимании, недооценке… Меру откровенности в этом разговоре Татьяна выбрала сама и сразу. Я же, не вполне ясно представляя границы будущего проекта, отдалась «на волю волн» и чувствовала себя в этой беседе не живописцем, кисть которого «создает портреты писателей-современников», как писала о своих почти сорока беседах-новеллах Татьяна Бек[3], а скорее собкором малотиражки с фотоаппаратом «Смена» на груди.
Я не была ей, пользуясь Таниным выражением, даже «читателем-ровней»[4], восхищаясь ее талантом, невероятным кругозором, работоспособностью, преданностью литературе. С каждой новой книгой или статьей – все больше. Один мой знакомый режиссер-документалист поделился со мной рецептом удачной беседы в кадре – задавать глупые вопросы вместо умных, чтобы избежать скучных ответов. В интервью, сделанных Татьяной Бек, простое и доброе отношение раскрепощало собеседника, а вопросы были умными, абсолютно живыми, неожиданными и провоцирующими интересный ответ, в них и сейчас прочитываются интонации ее голоса.
В книге, подаренной мне в тот день[5], два стихотворения она отметила особо в связи с темой разговора: в одном из них – посвящение Ковалю, фрагмент другого:
Не приемля всеми жилами
Новый паводок и слог,
Напишу – большими вилами
На водице – некролог.
эхом прокатился по Интернету в недавние печальные февральские дни… А в тот летний вечер два года назад меня ошеломила его концовка:
«Прощевайте!»,
…Тем не менее,
Кланяюсь тебе, Земля,
Тихо уходя под пение
(С неба) Юры Коваля.
Беседа наша изначально предназначалась для публикации, но, готовя материал, я исключила из него не только пару мест с Таниным комментарием «не для печати», но и несколько заключительных страниц, затрагивающих «privacy» здравствующих ныне людей. По просьбе редколлегии и в соответствии с традициями журнала несколько фамилий в тексте заменены латинскими буквами. Однако я оставила в ее речи странные словечки, оговорки и мелкие речевые огрехи – друзьям, знавшим ее оригинальную манеру разговора, это поможет «озвучить» текст и создаст эффект присутствия. Так же семью годами раньше сделала Таня, работая над моим интервью с Ковалем[6]. И было это в декабре 1988 года…
На традиционной декабрьской встрече сокурсников Коваля по Пединституту уже после его смерти, но всё еще в его мастерской на Серебрянической набережной[7] я сидела за столом рядом с Дмитрием Антоновичем Сухаревым. В какой-то момент, выпадая из общей беседы, Д. А. сказал мне: «Думаю сейчас о публикации к дню рождения Коваля». А я – ему: «У меня есть большое неопубликованное интервью с Ковалем». «Покупаю», – немедленно пошутил Д. А. «Продаю» – поддержала шутку я. Так я попала в редакцию журнала «Вопросы литературы», членом редколлегии которого была Татьяна Бек. Я часто слышала о Тане от Юрия Коваля задолго до знакомства с нею. Впечатление из рассказов складывалось очень дружеское и однозначно положительное. Вскоре я послала ей по электронной почте чуть выправленный и лишь слегка сокращенный текст, предполагая одним из вариантов реакции – полное ее отсутствие, как уже случилось незадолго до этого с «Огоньком». Но через несколько дней я получила свой распечатанный и, к моему удивлению, несокращенный текст: сорок страниц были педантично вычитаны и аккуратно выправлены, словно поработал с ними опытнейший корректор. Ни одна опечатка, недостающая или лишняя запятая, неточный перенос, отсутствие точек над буквой «ё» («Так Недопесков нету больше – всё!») не укрылись от ее умного взгляда.
Даже в сухом жанре внутриредакционной записки, направляя мое интервью главному редактору, телеграфно краткое описание предстоящей мне работы она завершала лиричными размышлениями в скобках: «Если Вы «за», мы беседу доработаем для нас: чуть сократить, оставить чуть непричесанный, разговорный тон, но убрать его издержки… сделать, где нужно, примечания и уточнения… написать (И. Скуридиной) толковое предисловие с историей вопроса, с объяснением жанра и обстоятельств, с наброском портрета Коваля… (Интересно, что из этого интервью, где так отчетливо звучит его индивидуальная интонация, видно, насколько Коваль – при всей его одаренности, и известности, и даже избалованности популярностью – был неуверен в себе, даже закомплексован, откуда и идет некая, отчасти инфантильная, склонность к «хвастовству». То есть виден непростой и не очень счастливый писательский характер)».
И уже после одобрительной резолюции главного редактора – очень точные и подробные рекомендации мне, заканчивающиеся словами:
«Замечательно. Есть интонация, виден человек: нежный и (странно) ужасно, по-детски в себе не уверенный.
Все эти «ну», «вот» оставить (оговорив во врезе) как элемент стиля, но – где вхолостую – все же сократить: утомляет.
Предисловие – 3-4 страницы. Примечаний чем больше, тем лучше».
Эх, жаль, что читателю не суждено видеть внутренние рецензии, по крайней мере, принадлежащие перу Татьяны Бек.
Мы очень долго и тщательно вместе работали над этим текстом, при этом Татьяна практически не касалась слов Коваля и минимально правила мои, лишь иногда просила слегка развернуть некоторые вопросы. В очевидных случаях не боялась жестких замечаний типа: «Ваш вопрос должен быть менее бормочущим», «Ира, пуповиной (если реализовать метафору) связаны мать и дитя, а не «братья». Помню, как я горделиво делилась в письме к Юрий Осичу своей опечаткой «дед вспомнил о своем дедстве» в его переводах молдавских друзей-писателей… «Смешная опечатка», написала Татьяна на полях, читая в верстке «беседа происходила на кузне моей квартиры» и заметив перекличку с фамилией героя… Она просила обязательно проверить важные факты, незнакомые ей фамилии художников, издательские данные, названия иностранных премий. При всей своей языковой «правильности» Татьяна согласилась, оговорив в примечании, не «закавычивать» прямую речь в ответах Коваля, чтобы не утяжелять текст. Казалось, что за ее столом одновременно работало несколько серьезных профессионалов.
…Пожалуй самыми важными в июне 2002 были слова Тани, сказанные ею в конце беседы: все эти двадцать пять лет со дня знакомства Юрий Коваль был «интеллектуально и душевно, может быть, главный камертон моей жизни»… После трех часов замечательно интересного разговора в Татьяне в какой-то момент словно выключили невидимый тумблер – она вдруг почувствовала смертельную усталость, искренне извинилась, на этом мы и расстались тогда. А материал, напечатанный вчерне, лег на время в стол…
«…Жанр беседы – он для меня особый и вовсе не служебно-журналистский», – пишет Татьяна Бек в «Похвальном слове беседе»[8] и тут же легко делится профессиональными секретами: «Заинтересовать, потянуть за нужную нить, слушать и будоражить вопросами, и, где надо, промолчать, и включиться, и повернуть, и…»… Однажды журналист, потрясенный откровенностью Коваля, весело пересказывавшего только что написанное, спросил: «А вы всегда рассказываете то, о чем пишете?». На что Коваль не задумываясь ответил: «Я пишу не сюжет, а рассказ»… Масштаб личности писателя и интервьюера, вот что я добавила бы к описанным Татьяной творческим составляющим успеха задуманной беседы.
Высшее счастье в мире – дружеская беседа.
Смерть меня ужасает тем, что в разлуке – друзья.
Но и земля сырая станет нам общим кругом,
И посему от жизни смерть отделить нельзя.
Этим четверостишием афганского поэта Халили[9], переведенного Татьяной Бек на рубеже веков, мне хотелось бы закончить.
Это ведь не очень пессимистическая нота… Так, Таня?[10]
-
Беседу Татьяны Бек с Ириной Скуридиной читайте в этом же номере журнала (примечание редактора). ↑
-
Татьяна Бек «До свидания, алфавит» 2003. ↑
-
Татьяна Бек Музыка, разъевшая бетон. «Арион» 2000, №3;
https://magazines.gorky.media/arion/2000/3/muzyka-razevshaya-beton.html ↑
-
Татьяна Бек. Узор из трещин. М. ИК Аналитика. 2002. ↑
-
Юрий Коваль, Ирина Скуридина «Я всегда выпадал из общей струи»,
«Вопросы литературы» 1998, № 6;
-
В настоящее время здание со всеми потрохами (мастерскими художников и частными квартирами) выкуплено какой-то богатой фирмой. ↑
-
Татьяна Бек «До свидания, алфавит» Б.С.Г.-ПРЕСС. 2003. ↑
-
Стихи Афганских Поэтов. Журнал «Иностранная литература» 2000, № 1;
https://magazines.gorky.media/inostran/2000/1/perevod-tatyany-bek-vstuplenie-dmitriya-ryurikova.html / ↑
-
Татьяна Бек. «Юрий Коваль. Живопись, скульптура, эмаль». «Знамя» 2003, №8;
https://magazines.gorky.media/znamia/2003/8/yurij-koval-zhivopis-skulptura-emal.html ↑