ОТЦЫ И ДЕТИ[1]*
Чтобы я жил под черепичной крышей, в домике из кирпичей;
Чтобы заслужил благосклонность и Господа и людей;
Чтобы женился и родил сыновей и дочерей;
Чтобы труды мои были успешны; чтобы жил я, не зная скорбей;
Чтобы днем бодрствовал, как все добрые люди, а ночью спал;
Чтобы на пиры зубоскалов следом за друзьями не бежал;
Чтобы был богобоязненным; чтобы путь мой лежал
Между уделом моих трудов и домом молитвы, вдали от кружал –
Так хотели мои родители. Ведь все родители хотят одного:
Чтобы мы не отрывались от дома в поисках бог знает чего;
Чтобы не пытались рвать цветы из самой гущи шипов,
Чтобы не лезли за светлячками в дремучие чащи чужих лесов,
Откуда выходят лишь наутро, с багровыми глазами, сбившись с пути,
Откуда дорогу к лужайкам детства уже не найти;
Чтобы мы держались за сушу, а не плыли по морям;
Чтобы наша жизнь текла за толстыми стенами,
куда не доносятся взрывы, и шум, и гам…
Чтобы мы любили только ту, чей палец обручен нашим кольцом,
Мать тех детей, которым мы приходимся отцом;
Бог посылает нам пищу вне дома – но она ее приносит в дом,
И голод нам не страшен ее заботами, ее трудом…
Чтобы нас не увлек, не дай Бог, голос или взгляд в чужом окне,
Чтобы мы жили за оградой, от соблазнов в стороне;
И если гора на пути попадется, чтобы мы и ее обошли стороной.
Но нас манит – неодолимо – сладкий голос, звучащий за окном,
И мы идем за соблазном, нежным запахом, звоном, светлячком…
Ибо велико поле скуки, и нет ему конца –
Кто из нас тогда помнит заветы отца, и матери, и Творца?
Но лишь немногие из нас довольны могут быть собой –
Те, кто, презрев ограды и низины, шли от одной вершины к другой;
Бог избрал их и дал им великую цель,
В их жилах кровь поет!
А мы – хоть и обошли запреты, и уплыли за тридевять земель,
Но и горы, и вершины обошли мы стороной,
И наша жизнь – сплошной обход!
1948
ИЗ «ПЕСЕН СИОНА»
Сион, меня вышвырнули твои евреи,
Как выстрелом в спину, плюнув мне вслед,
И с паспортом палестинским, со шрифтом латинским,
Я попал в чужой город – как на тот свет.
Бедные мои братья – евреи изгнания!
Они тебя видели только во сне,
Для них ты надежда и утешенье…
А я тебя видел. Мне больно вдвойне.
При мысли об улицах Тель-Авива
Мне кровь заливает глаза каждый день:
Там лижут мороженое лениво
Тысячи потных парней и девок –
В окружении моря и арабских деревень!
Если в город ворвутся окрестные банды,
Некому будет их задержать:
Все так и будут сидеть развалившись,
Жрать или петь в домах и на крышах,
Да на лавочках мороженое лизать!
И всё будет как в страшной арабской сказке:
Ножи, и дубинки, и черные маски,
И винтовки, и бомбы, и кровь потоком,
И дай Бог мне оказаться лжепророком!
29.9.1934
Перевела с иврита Рахель Торпусман
УЖАС ПРОРОЧЕСТВА
Еще не было здесь облаков, еще солнце палило,
и сравнялись разумом люди с детьми, что грудь сосали,
и тогда мне было пророчество о великой печали:
тучи над Иерусалимом!
И поэты еще слагали стихи об оленях
и о гроздьях звезд в виноградниках поднебесных,
ну а мне пророчество было о днях гонений,
когда мы обнаружим, что воды несут нас, как листья, в бездну.
Так откуда же это знание мне досталось?
Если чья-то душа разорвана в трауре и кровоточит,
в ней тогда открывается этого знанья источник.
И пророчество билось во мне, и ключом прорывалось.
И сухие губы издали вопль того, кто погублен,
и того, кто остался в живых единственным после боя,
и чье сердце упало внутрь раскаленным углем,
что останется тлеть, даже если все реки его омоют.
И когда спасенья от жажды искал я в колодцах братьев,
зачерпнули в одном из ключей, и затем повернулись
они к морю; тогда луна на небо взобралась,
золотые блики с нее упали, волны коснулись.
Вот то горе, несчастье, что мне в виденье предстало!
Вот несут на носилках мертвых неисчислимых!
Есть ли такая беда, что еще не пришла, не настала,
не об этом вопил ли я в уши Иерусалима?
Вот и беженцев лежбище – будто грибное царство,
на краю селений – прах плодов непригодных,
вот позор молодых, что вдруг превратились в старцев,
тени тех сухих тель-авивских деревьев бесплодных.
Нет спасенья. Одна безысходность вокруг и изгнанье.
Пусть изгнанье теперь не на Западе, а в Сионе,
но в Европе нас донимали лишь христиане,
а отсюда еще ислам вместе с ними гонит.
И смотрите – уже поэты стихи слагают
о несчастье и горе; их песни – чернила, а слезы – как воды,
что хотели сказать – умирает в устах, на губах застывает,
с головы и до ног покрывают их нечистоты.
О, послушайте их! Они лепечут, как дети!
Со вчерашнего дня раздается напев их небесный!
Свои рифмы пустые плетут они, будто сети,
расправляя их над иерусалимскою бездной!
Как же сладко вам спится! Напевы звучат все нежнее,
колыбельные их безыскусны и неодолимы.
Но вчера здесь другой был поэт, чьи напевы сложнее,
он единственным был, кто взывал в воротах Иерусалима.
Ночь… И где же те виноградники под небесами?
Вот затихли обманутые в колыбели, поднялись к вершинам.
Ну а я здесь стою, по веленью закона, у вас пред глазами,
и осколки пророчества моего, как осколки кувшина.
Вы все – поколение мертвых… Давно вы мертвы,
пусть даже нескоро в могилу уляжетесь вы.
31 марта 1930
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕРНАЯ ХРОНИКА»
Я утром проснулся – а всюду кровь.
Небо – в крови, и солнце – как кровь.
Кровь на одежде, на обуви кровь.
В Киеве будто проснулся сегодня:
в воздухе кровь и в глазах преисподняя.
«Кровь!» – возглашает колокол громко,
будто бы в Киеве в дни погрома.
На Русском подворье евреев скопление –
будто бы киевский сброд в исступлении.
Кто здесь погромщик? Где здесь гонимый?
Киев смешался с Иерусалимом,
всюду проклятие, нет Откровения.
Как киевский сброд, кипятится еврей,
он возбужден, он взывает: эй-эй,
скованы братья железом цепей!
Иерусалим – будто Киев сегодня:
В воздухе кровь и в глазах преисподняя.
Варшава–Тель-Авив, 1933-1934
Перевела с иврита Мири Яникова
- * В этом разделе мы публикуем переводы и стихи лауреатов Второго поэтического фестиваля, который был организован Домом наследия Ури Цви Гринберга. Переводы и стихи других лауреатов Фестиваля будут опубликованы в следующих номерах журнала. ↑