Прошу прощения, еще точнее было бы назвать этот текст «Ира, я и «Хроника»» – много придется говорить о себе, иначе ничего не понять.
Начать с того, что Ира была среди нескольких человек, от которых я, условно говоря, получила благословение на выпуск «Хроники». (Я уже описывала когда-то эту историю, но без имен, поэтому расскажу снова). Идея самиздатовского информационного бюллетеня носилась в воздухе – нельзя сказать, чтобы она кому-нибудь принадлежала. Помню, что неоднократно говорила об этом Лариса Богораз, но она была так загружена другими делами, что руки не доходили. Среди многих тусовок, где возникала эта тема, вероятно, была и пресловутая встреча в Долгопрудном, по поводу которой Красин измыслил, что там-де было принято «решение» о выпуске «Хроники» (он, может быть, и «принял решение», но из этого ничего не воспоследовало). Помню, возвращаясь из Долгопрудного, мы с Илюшей Габаем всё гадали, что же это было: сходка под видом пьянки или пьянка под видом сходки, – и склонялись к последнему.
Разговоры могли бы продолжаться еще долго, если бы не нашелся кто-то, чтобы взяться за это. Этим «кем-то» оказалась я (тем более, что уходила в декретный отпуск, а значит, располагала свободным временем). Но все-таки сама, без одобрения друзей, начинать я не решалась. Тогда и произошел разговор дома у Юлика и Иры. Были, по-моему, еще Илья Габай и Павел Литвинов – и, кажется, больше никого. Не помню конкретных слов, но, в общем, мне дали «добро» и обещали помогать.
Ира в те полтора с небольшим года, что я выпускала «Хронику» (да и потом тоже), была главным человеком по связи с Украиной. Такая формулировка может вызвать представление об «организации», «поручении» (даже «задании»), но все это было не так. Она просто подружилась с украинцами, поначалу, я думаю, с появившимся в Москве Плющом и особенно с его женой Таней Житниковой, и ездила в Киев – возить помощь семьям политзаключенных, собирать информацию, просто повидаться. Украинские гебисты ее излавливали, грозили – как-то, кажется, и насильно отправили обратно в Москву.
24 декабря 1969 года ко мне пришли с ордером на обыск и, как я сразу заподозрила (и не ошиблась), на арест. В те времена, когда у кого-то происходил обыск, люди старались поехать туда, чтобы присутствовать. Звонят, – и вдруг в телефоне отвечает неизвестный голос или вообще никто не отвечает, когда известно, что человек должен быть дома: значит, обыск. Ира приехала ко мне (кроме нее, был еще Андрей Амальрик). На обыске произошли два чудесных события, но, чтобы было понятно, придется опять говорить о себе.
Что мой арест – вопрос не отдаленного времени, было ясно и мне, и всем. Я лихорадочно искала, кто бы мог меня заменить в качестве редактора «Хроники». После 10-й хроники (выходу которой тоже предшествовал обыск у меня – по счастью, почти готовый выпуск был не дома) я договорилась о передаче «Хроники» Гале Габай. Тут к ней пришли с очередным обыском – к этому разу относится знаменитая история, как Галина мама утопила материалы к «Хронике» в кастрюле с супом. Ни в одном доме не было такого числа обысков и до ареста Ильи, и после, – и Галя справедливо сказала, что ей «Хроникой» заниматься нельзя. В день ареста я ждала еще одного потенциального редактора – Володю Тельникова. Я обещала рассказать ему, как обрабатывать черновую информацию, как строить выпуск. Но он должен был прийти вечером, а с обыском пришли с утра.
Все материалы к 11-му выпуску: черновики на листочках, часто на обрывках, написанные множеством почерков (какая добыча для ГБ!), – я аккуратно сложила в конверт. Кроме того, в кармане зимнего пальто лежала груда лагерной информации, записанная мною накануне со слов Леры Айдовой, жены политзаключенного, возвращавшейся со свидания.
За два месяца, прошедших с предыдущего обыска, у меня накопились такие груды самиздата, что в какой-то момент следователь перестал писать протокол, запихнул все: самиздат, письма и проч. – в папки без описи, опечатал и пообещал, что во время следствия опись и протокол будут составлены (конечно, не были). Но краем глаза я как будто увидела в ящике стола этот конверт. А одежду, висевшую на вешалке в коридоре коммунальной квартиры, вообще не обыскивали. Когда меня уводили и я прощалась и целовалась с Ирой, я надела куртку, указала Ире глазами на карман пальто и шепнула: «Прошмонай стол».
Все два с лишним года в Бутырке, в институте Сербского и Казани меня мучила судьба конверта: попал он в «папку без описи» или правда, как мне показалось, остался в столе? И это, конечно, был мой первый вопрос Ире, когда мы встретились после моего выхода. Нет, мне не показалось! После моего ухода Ира вынула и бумаги из кармана пальто, и конверт из ящика стола. Вся информация попала в 11-й выпуск «Хроники».
Вышла я в 1972-м. В том году было заведено знаменитое дело № 24 (о «Хронике»), раздавались угрозы, а кой с кем и велись переговоры о том, какие благодеяния КГБ, решивший «закрыть» «Хронику», совершит, если ее издание прекратят сами безымянные редакторы: кого-нибудь освободит, а кого-нибудь – не посадит. Однажды Ира вызвала меня поговорить. Мы гуляли по пустырю, где никто не мог нас подслушать. Она сказала, что Валерий Чалидзе настаивает на прекращении выхода «Хроники». Что я об этом думаю?
Мне трудно было отвечать. Я сказала: «Ты же знаешь, что я от «Хроники» отошла, так что вроде не имею права решать». «А все-таки?» – уперлась Ира. Тогда я сказала. Во-первых, «не они открыли «Хронику», не им ее закрывать». Во-вторых, пока я сидела, я знала: все, что со мной происходит, по крайней мере, все, что удается узнать, попадает в «Хронику». Сейчас продолжают сидеть другие люди – прекратить «Хронику» значило бы оставить их на произвол судьбы: о них не будут знать, забудут, с ними можно будет делать что угодно. И вовсю продолжать новые политические аресты и суды: западные корреспонденты будут передавать информацию только об отдельных «знаменитостях». Так что я, конечно, решительно против. «А ты что думаешь?» – спросила я в свою очередь Иру. «Мы все против: я, Надя Емелькина, Вера Лашкова…» Конечно, девчонкам (они все были очень молодые), составлявшим основную рабочую силу «Хроники», трудно было спорить с тузами «движения», но все-таки еще на некоторое время «Хронику» тогда отстояли, хотя потом (тут Чалидзе ни при чем – он был уже в Америке) ее выход и был приостановлен, – с самыми плачевными результатами.
В заключение еще несколько слов. Помимо «Хроники», помимо общих правозащитных забот, мы ведь с Ирой еще просто дружили. Я ее очень любила, и она меня, по-моему, тоже. Какая была радость принимать их с Юликом в Париже, в такой непарижской квартире на ул. Гей-Люссака. А потом – видеться в Москве. Когда я там была последний раз и читала стихи в «Мемориале», я сказала, что по традиции здесь обычно выбираю «гражданские», а сегодня решила почитать «стихи о стихах». После вечера Ира подошла ко мне: «Наташка, я так испугалась, когда ты сказала, что будешь читать стихи о стихах…» – Ну и как? – «Здорово…»
С тех пор, когда у меня сочиняются «стихи о стихах» и я задумываюсь: а стоит ли, кому это надо? – я вспоминаю Иркино ободрение. Жаль, не догадалась ей это передать – думала, увидимся…
Париж, июнь 99