(Письмо Юлику)
– Привет, Ирка!
– Димыч, ты?!
В этом «?!» всё дело, вся Ирка. Голос узнан с первого звука, откуда бы ни звонил: с Сахалина ли, из Тамбова или уж совсем рядом – из автомата у ресторана «Огонек», и неважно, когда был последний звонок – сегодня утром или год назад, неважно!
«?!». Тебя ждут с нетерпением и радостью как близкого человека. И еще – с готовностью прийти на помощь, тут же.
В 1968 году за чтение самиздата и «связь» (т.е. дружбу) с тобой, Якиром и Габаем, после набора традиционных мерзостей (осуждение на собрании коллектива, волчья характеристика, допросы в ГБ и пр.) я был изгнан из Южно-Сахалинского пединститута. Попытавшись – безуспешно – устроиться на «материке», оказался я в Москве. И вот стою перед дверью столь знакомой квартиры на Рязанском проспекте, в руке заранее заготовленный листок, на нем крупно: «ОСТОРОЖНО! Ваша квартира прослушивается!» (Господи! Сейчас чудно читать это, а тогда меня как поразило, что в Южно-Сахалинском ГБ во время допроса мне был дословно воспроизведен наш с тобой разговор на балконе московской квартиры.)
Дверь распахивается, и вы с Иркой втаскиваете меня внутрь, в радостной суматохе встречи не удостоив взглядом мой листок, да и я на миг забываю о нем. Потом прижимаю палец к губам, кошу глазами на плакатик и вижу, как изумление на ваших лицах сменяется горестным пониманием.
Никогда мне не забыть этот Иркин взгляд… В нем было еще и презрение к тем мерзавцам, что довели меня до этого плакатика, и… как бы это сказать? Жажда немедленного удовлетворения чувства социальной справедливости…
– Ну, Димыч, просветил, открыл глаза, – говоришь ты, а затем простираешь руку к потолку: – Здравия желаю, товарищ капитан. Не перегрелся ли у вас микрофончик?
И сразу камень с души свалился. Вот мы уже пьем чай на кухне, смеемся, мое «дело» отдаляется, и уже не менее важно, будет ли Гусаров играть за сборную в матче со сборной Италии, и что там с «Новым миром», появляется гитара, а вперемешку со всем этим я легко и во всех подробностях выкладываю вам свою историю. И Ирка слушала это так… она, как никто другой, понимала, чувствовала меня. И впоследствии я во многом благодаря ей уселся за стол понемногу «корябать перышком»…
Ирка ЯКИР – сама приветливость, открытость, редкостно свой душевный человек; нет уз святее товарищества – она эти слова могла бы повторить с полным правом.
Ира ЯКИР. Это глубочайшая, глубинная нежность и страстность натуры. Ты как-то рассказал о таком поразившем меня эпизоде: она опустилась перед тобой на колени, когда ты вернулся из дальней и долгой поездки на две недели раньше, чем собирался.
Но и ты, друг мой, ответил ей не менее поразительной нежностью – стихами о полтавском вереске, который вместо роз стоял у нее в палате иерусалимского госпиталя. Может быть, лучшее твое стихотворение. Нежное и трагическое. Рой мыслей и чувств. И этот дом на Полтавщине, в котором не суждено ей было пожить вдоволь, накупаться в Псёле, набродиться по лесам и полям, надышаться этим воздухом, насладиться этим покоем…
Ира ЯКИР – одна из ослепительных красавиц Москвы, в свои небольные годы – увы, их было так мало…
Ирина ЯКИР – это прежде всего порода. Отточенность интеллекта, вкуса. Она была первым приемщиком и оценщиком всего написанного тобой, и ты высоко чтил эти ее оценки.
Обаяние личности.
Она никогда не считала себя душой общества, но само общество считало, что оно всегда неполно без нее.
Мне не раз приходилось наблюдать, как замолкали остряки и умники, как только она начинала фразу. Нередко сажала она в лужу какого-нибудь записного шутника, привыкшего к почтительному вниманию. Но могла и сама рассказать в компании пряный анекдот, и это всегда было – «раблезиански», ни грана пошлости – ее-то она чувствовала за версту. Порода.
О ее диссидентской деятельности другие расскажут лучше меня. Одно бесспорно: в прямом смысле слова это была героическая деятельность. Почему-то прежде всего вспомнилось, как вы с ней оставили гэбэшников с носом, спрыгнув во двор чуть не со второго этажа, – и рассказ (изумительный) Тоши Якобсона о том, как она в каблуке туфли привезла с Украины очередные листки для «Хроники текущих событий».
Я гляжу, впиваюсь взглядом в фотографии, которые ты мне прислал: широкая панорама, и в центре кладбища – ее могила. Впечатление потрясающее. Есть в этом пейзаже что-то величественно-лермонтовское. В небесах действительно – торжественно и чудно. Воздух так плотен, что кажется – его можно потрогать рукой.
Какая свобода и простор!
И именно здесь похоронена ИРКА, ИРА, ИРИНА, и конечно же, это одна душа, одно сердце, умница Ирина могла как сорванец оторвать рок, а свойская Ирка – озадачить глубоким замечанием Петра Фоменко.
Прощай Ира. Прощай.
Тамбов, июнь 99