Путевые заметки
Сидел в тюрьме, но там его не встретил.
По лесам он где-то бродит и вдыхает ветер.
Первый был Якоб – голландский любитель астрономии, приехавший в Кастамону, чтобы увидеть затмение. Когда я вернулся в отель, он сидел в кресле внизу, в горных ботинках и с пакетиком фиг. За фиги он, по его словам, переплатил. Мы поговорили о завтрашнем затмении и о ценах в отеле, подскочивших по этому поводу. Якоб был не совсем нормальный, но занятный. Дома у него был телескоп собственной сборки – рефлектор с двадцатипятисантиметровым зеркалом, а жил он в городе Утрехте на пособие. Турки ему не понравились – норовили обмануть, и вообще, с ними было сложно общаться.
– А дома тебе легко общаться?
Якоб признался, что там тоже тяжело. Я только что просидел два часа в кафе, играя в шахматы с местными ребятами, покуда мне все нравилось, и наверно, я показался мрачному Якобу слишком ловким и довольным. Чуть позже лобби затопила партия японцев с чемоданами, тоже приехавших увидеть тайну, и мы расстались, пожелав друг другу назавтра ясного неба. На следующий день городок переживал свою уникальность – раз в кои-то веки тут можно было увидеть то, чего нет нигде. Я тоже переживал – как правильно вести съемку, чтобы не посрамить событие. Потом я понял, что затмение все равно случится, сниму я его так или иначе, и решил остаться внизу на площади перед мечетью. Там и был Якоб, он сидел около фонтана для омовения и ел арбуз. Скорее, даже выедал, проделав в нем дырку и выгребая ложкой мякоть, покуда какой-то турок не выдержал и не дал ему нож. Турок еще пробормотал что-то укоризненно.
– Что он говорит? – спросил Якоб.
– Говорит: почему товарищу не даешь?
Якоб спохватился и протянул мне изувеченный арбуз, от которого я отказался. На небе почему-то оказались облака, сквозь темное стекло солнечный серп слабел в их вате, дело шло к полному затмению, японцы скорбно окаймляли площадь, я снял их тоже – для документальности. Потом от солнца остался узкий, режущей остроты серп, сверкающий в облаках, и когда они проходили, глядеть на него было больно глазам. Тогда всполошились птицы, явились неведомо откуда и стаями кружились над городом. По сторонам я уже не глядел. Сел с фотоаппаратом так, чтобы минарет с венчающим его полумесяцем и затменное солнце были в кадре, и не отрывался. Свет погас, общий вздох был на площади, и мы увидели черное солнце. Корона сияла вокруг него, и облака ничего не могли с этим поделать. И вдруг, слишком быстро, вспыхнула тончайшая дуга – полное затмение кончилось.
Джиде. После зеленых гор был длинный спуск, а в конце его был городок – два ряда домов вдоль шоссе. Автобус стал, а я пошел дальше к предполагаемому морю. Редкие домики, чаще двухэтажные, были в садах, двадцать лет я не видел Черного моря, вернее, двадцать четыре года, и вот приближался. И оказался на гадкой набережной, направо мотель, налево курортники, еще отель – дурная домина из бетона. Тишайшее море подходило к этой промзоне, и делать мне тут было нечего. Солнце, однако, садилось, и надо было искать ночлег. Попалась вывеска «пансион», бабка ввела меня в душное помещение на втором этаже и сказала – семь миллионов, что было раз в семь дороже, чем я бы дал за такое место. Пошел дальше, набрел на кафе с местными старцами и получил маленький худой в талии стакан чаю, «бардак-чай» по-турецки. Чудная вещь – чтобы сидеть, ничего особо не заказывая. Старики вникли в мои обстоятельства, и пожилой турецкий джентльмен взялся помочь. Он говорил по-немецки, я, оказывается, – тоже. Мы согласились, что «шляфен штрассе» – последнее дело, и он меня повел. К моей неловкости, оказалось, что мы идем обратно к бабке, я пытался сказать, что был там, а то глупо получалось. Но он правильно все понял, раздобыл рядом в ресторане ключи и привел в пустой свежеотстроенный дом, где объяснил, что ночевать я могу на первом этаже, а денег не надо.
– Бандитен? – поинтересовался я.
Оказалось, что бандитов тут нет.
Я выразил свою глубокую по-немецки благодарность и что я с его разрешения пойду в ресторан – поем чего-нибудь.
– Найн! – сказал джентльмен и принес мне ужин.
Потом я сидел на маленьком балкончике и смотрел на звезды – ужасно какие-то черноморские.
Оттуда я попал в Капи Су, место, которого нет на карте. Увидел сверху с шоссе бухту и домики и слез с автобуса. Там крестьяне расчленяли корову и заворчали, когда я стал их фотографировать. Днем там делали корабли, а ночью пили арак. За два дня мне это надоело, хотя я понимал, что лучше места на побережье уже не будет.
В Амасре я встретил Джорджа, вернее, набрел на его лежку в захламленном садике за местным музеем. Рыхлый и неряшливый, он приятно выделялся на фоне прочих курортников. Джордж сказал:
«Я – пилигрим» и вынул из сандалии свою грязно-коричневую ногу. Под обувью нога оказалась грязно-белой. В Турцию он попал автостопом, двигаясь от родной Чехии, а здесь тусовался с ребятами, приехавшими продавать книжки на бульваре. У них была палаточка, а сам Джордж спал на земле в затертом спальнике и ел какую-то дрянь, завернутую в газету, смиренный пилигрим. Уточнив, что он не чех, а моравец, Джордж заявил, что в Турции нет свободы – потому что в полночь закрыли дискотеку. Эта дискотека рядом с моим отелем изводила меня своей громкостью, музыка в постель – турецкая попса была невыносима, и только надежда, что когда-нибудь это прекратится, придавала сил.
Потом, болтаясь по городу, я купил большой кусок белого сыра – думал поделиться с Джорджем, но увлекся и съел все сам, а Джоржда больше не видел. Мне достался чудесный номер – комната фонарем, с окнами на три стороны, в которые видать было гавань и византийскую крепость. Рядом был балкон, на котором я познакомился с Джоан – семидесятитрехлетней учительницей из Калифорнии. Она – серьезный путешественник, год жила в Каире, а в Турцию приехала по третьему разу.
– У меня был тяжелый период, и я решила поехать туда, где я все знаю, просто отдохнуть.
Нам было приятно обсудить возможности независимого путешествия, старуха была ас и за свой номер платила не больше моего, разве что вид из ее окна был похуже. Я предложил ей пойти пообедать, но узнав, что я хочу в рыбный ресторан, Джоан отказалась – она не ела рыбы. Вернувшись, я нашел под дверью записку: «Отель Мармара в Изнике – сущее говно. За те же деньги вы получите хороший номер с завтраком в пансионе на озере».
В Сафранболу японец путал английские и турецкие слова. Сказал, что изучает османскую архитектуру, а знание турецкого объяснил тем, что турецкий и японский языки структурно очень похожи (что-то такое я уже слышал). Архитектуру он изучал, в основном, сидя в магазине, который бойко обслуживал совсем маленький мальчик (меня вон обсчитал однажды). Хозяин гостиницы к японцу благоволил и временами дружески тискал. Меня японец не боялся, но, завидев своих соотечественников, присмирел и сидел тихо. Похоже, что человек прятался на планете от «хроноса-эроса-вируса».
Ночью я проснулся от того, что дом елозит. Ощущение как на воде – твердь стала зыбью, и все беззвучно. Хотел включить свет – нет электричества. В окно ночь черная со звездами, тихо. Достал фонарик, штаны надел – если выбегать, только никто не бежит, ну и я уснул. Утром записал, что дом трясло, хотя и сомневался, что мне поверят. Нашел в словаре слово землетрясение – «де-прем» – и пошел гулять. Оказалось, что только об этом и разговору, тряхнуло Стамбул и окрестности, пятьсот убитых. Число жертв росло с каждым часом до нескольких тысяч, дозвониться домой мне не удалось, во всех кафе телевизоры показывали страшное, но люди привыкли и вернулись к лото и картам. Среди прочего показали занятную вещь – запись видеокамеры в каком-то магазине ночью. Черно-белое неподвижное изображение, сначала ничего не происходит, потом бутылки трясутся, потом люди маленькие сзади побежали. События глазами не человека. Вечером пошел мыться в местную баню, купола и полумрак. Лежал лицом вверх на горячем мраморе, смотрел на трещины в склизком куполе и слушал, как что-то течет-капает. Еще глухонемой банщик изображал другому свою ночную тревогу.
Сначала мои планы были ехать в Изник и возвращаться в Стамбул через Ялову и Мраморное море, но после землетрясения я задумался. Вроде тут был редкий шанс для репортажа, с другой стороны, у меня были сомнения. Ложась спать, так и не решил, куда ехать, а утром поехал в Каппадокию. Думал обогнуть Анкару, но прямого автобуса найти не удалось, так я оказался в столице Ататюрка. Мегаполис посреди плато впечатлил своей неуютностью. Говорят, что тель-авивская автобусная станция записана в книге Гиннеса как самая большая в мире, но автовокзал в Анкаре еще больше. Частные компании гоняют автобусы по всем направлениям, весьма удобно, случается, правда, и по два билета на одно место, бывает. В дороге человек разносит попить и прыскает на руки розовой водой из бутылки, отчего руки делаются липкими и сладкими. Есть автобусы и попроще, можно и автостопом, а на поезде не пришлось, хотя и любимый вид транспорта.
Вылез в Ак-Сарае, не доехав до Гореме – главной туристской аттракции в Каппадокии, а то бы приехал в темноте, ни дороги не заметив, ни самого места. От Ак-Сарая было недалеко до ущелья, обещанного путеводителем, постоял на шоссе, думая поймать попутный грузовик, уже в темноте мне на помощь пришел человек, пошли с ним выяснять про такси, вышло, конечно, дорого, тогда он сказал, что сам отвезет меня до Селиме — тридцать километров в один конец, если заплачу за бензин. Я сказал, что не надо, тогда Ведат (так его звали) привел меня домой к жене, детям и старухе-матери. Он работал буфетчиком в местном колледже и еще в каком-то месте. Утром поехали с ним в город, я хотел найти почтамт – позвонить домой, а то я уже сильно извелся сообщить, что со мной все в порядке. Ведат покачал головой – почему от него не позвонил, привез меня на автобусную станцию, узнали про автобус на Селиме, потом довез до почты, и мы распрощались.
Эран нашел меня в Ихларе. Я шел по каньону вдоль речки и все искал правильное место, чтоб сделать чай, наконец, решился и стал распаковывать рюкзак, тут он и появился. Он шел по тропе навстречу, и был первым туристом за сегодняшний день. Привет – привет. Я спросил, далеко ли до деревни, оказалось, что не очень, и тут он меня удивил, спросив: «Ты что, из Израиля?» Это было, пожалуй, впервые, чтоб так угадали, а он продолжил так же сильно – из Иерусалима? Мы перешли на иврит, секрет его проницательности объяснился пакетом с надписью «Улица Яффо», в котором я держал чайник. Эран жил на улице Мадрегот, на которой и я пожил когда-то, а в Турции был уже полгода – учил язык на стипендию от фонда Ротшильда, в которой мне было в свое время отказано (я просил на поездку на Ямал), и нам обоим тут нравилось. Он увлекался турецкой музыкой, а я фотографировал. Эран ездил в Хаджибекташ на фестиваль, где играют духовную музыку, но тут случилось землетрясение, и праздник отменили. Его занимал некий трактат о лечении душевнобольных музыкой, я рассказал про Сия-Калям – «Черное Перо», так подписаны чудесные рисунки с чертями и кочевниками в Топкапи-Сарае.
Мы обменялись телефонами, потом я еще услышал о нем в дороге – парень с лютней из Израиля, который играет турецкую музыку.
В Стамбуле гнутый переулок под мечетью Рустем-Паши цвел запахами от склада пряностей, бывшего тут же. Мальчишка с подносом делал рейды вдоль сидящих, я тоже сел и получил стакан чаю. Сосед предложил мне сигарету, напротив шли переговоры, верховодил дядька с усами (там все были с усами, но он выделялся), говорили о серьезном, даже в карты не играли. Опоздавшие, за неимением стульев, садились уже на ящики. Я поднял фотоаппарат, кадра не было, а, может, и был, усач злобно ко мне обратился, мой сосед ответил ему что-то в смысле моей безвредности, я убрал камеру, напротив договорились, все пожали друг другу руки и поднялись. Три дня я ходил и не мог насытиться, вверх-вниз, через мосты и обратно, однажды мне приснилось, что Иерусалим по ночам превращается в Стамбул, теперь я видел его огромность.
Последний подарок случился из окна самолета, когда взлетели. Город лежал внизу, как карта. Темное было вода – Босфор и Золотой Рог, а берега переливались огонечками, и все было – Стамбул.
Осень 99