Марина Меламед

ИЗ ЖИЗНИ ГОЛУБЕЙ

При виде меня у неё такое лицо, как будто в доме дорогой покойник. Деда жалко – он свой, детство как-никак вместе провели. Только он постарше меня был, всё-таки – дед. Хоть и не родной.

Я впервые в Израиле, в нём жарко и хочется домой. Аэропорт – крикливый, цветной, крутятся вентиляторы, какие-то люди пьют шампанское, под крышей мечется голубь.

За оградой – мой дед. Рядом – женщина. Сухопарая, губы поджаты. Приёмная бабушка!..

Мы садимся в машину, едем мимо яркой зелени, цветных фонарей и чёрного неба. Я молчу. О чём говорить, у меня была своя бабушка, жена вот этого деда.

…Бабушка была всегда. Растила маму, потом меня, любила смотреть хоккей и постоянно теряла очки. С дедом они встретились в лагере.

Дед был убеждённый сионист и, узнав, что на очередном этапе – женщина, сказал: “Она еврейка? Это будет моя жена!”.

…Моя гордая бабушка предпочитала погибнуть, но не дать поцелуя без любви. Но когда дед кормил её, умирающую от голода… Откуда берётся любовь?

Зона – не место для голубей, и всё же… Где они только ни живут.

Наконец, их отпустили на поселение. Построили дом, друзья-зэки помогли сложить стены и крышу. Стали жить-поживать, копать огород и отмечаться в милиции. После амнистии можно было вернуться в Харьков.

Случилось так, что они – живы, не то, чтобы совсем здоровы, но – живы!

Открытые улицы, нахальные воробьи, троллейбусы бьют штангами по проводам. И – внучка.

Нянчили они меня, с рук на руки передавали, говорили непонятные слова на идиш.

Дед был столяр, быстро нашёл работу. Папа ходил к ним обедать, и всё порывался пьесу написать, из жизни польских эмигрантов, что-то в таком духе:

Тёща: Миша! Иди забей гвоздь в табуретку!

Тесть: (сидит, читает польскую газету).

Тёща: Миша! Я к тебе говорю или где?!

Тесть: (сидит, читает польскую газету).

Тёща: По-моему, ты меня слышал! Я знаю, что ты меня слышал! Миша! Ты меня слышишь?..

Тесть: (сидит, читает польскую газету).

…Два морщинистых голубя молча глядят на синий рассвет. Два голубя с тёплыми глазами готовят обед, встряхивая крыльями, переговариваясь негромкими голосами. Осторожно переступают по жёрдочке – от стены до стены…

В один не прекрасный день иностранцев решили отправить по домам, – зачем им сидеть на шее у социализма? Социализму и без них хорошо.

Он мечтал о родной Польше и быстро собрал вещи. А она отказалась уезжать – здесь дочка, внучка, и на что ей чужая страна?

Варшавскими акациями пахли письма, строки неожиданно выстреливали польскими буквами, а в конце всегда стояло: “Твой Миша”.

Он звал её двадцать лет. За это время развалился Советский Союз, а он всё звал. Польша сделала Израилю роскошный подарок – отправила греться под пальмы своих евреев, он осел в Рамат-Гане и – звал. Она писала и плакала, плакала и писала. По дороге письма высыхали…

Двадцать лет – это очень долго. Первое время мы с ней жили отдельно. Она приходила к нашему дому и взывала к пятому этажу: “Вера! Ве-е-ра! Ве-е-е-ра-а-а!!”. Мама, роняя что ни попадя, мчалась на балкон: “Что?!”. “Забери бельё и не забудь помыть пол!!”. Через десять минут: “Ве-е-ра-а! Я в очереди на углу! За сосисками!”… “Вера! Отправь ребёнка в школу!”… Лет шестнадцать мне было, когда мы обменяли квартиру.

“Вера, ты уже не девочка! Ты такая легкомисленная… А ребёнок пусть играет на вилялянчели, а то что мы имеем в этой жизни…” “Цурес!” – радостно кричала я.

Мы с ней ссорились, как две сковородки: подгорели и остыли. Потом молчали до вечера. Утром на кухне появлялась тарелка винегрета. Если я его съедала, инцидент был исчерпан. Если ещё не догорело, я молча уходила, а вечером она смущённо выясняла: “Почему ты ничего не ешь? И кому я готовлю?..” Винегрет, что там говорить, с кислой капустой домашнего посола…

А потом она упала и перестала нас узнавать. “Скорые” выучили наш адрес наизусть. Я поила чаем медсестёр, люди в белых халатах сидели на кухне и травили анекдоты… Это длилось месяца три, пока не наступил мой день рожденья. Тогда она отдала мне свой английский костюм. “Это – Лёнечке”, – и указала на жакет, “а это – Сашеньке”, – протянула юбку.

Детей у меня не было, так что подарок предназначался мне… Потом добавила: “Передай Мише. Я хочу, чтобы ты уехала к нему”. Всю ночь я не спала, бормотала мотивчик на идиш, словно укачивала кого-то… Утром её не стало.

…Через неделю раздался звонок из Израиля.

– Что с ней? – спросил хриплый голос.

– Деда…- сказала я, – деда…

Недавно соседка говорила про голубей (они вылупились на её балконе, рядом с кухней): “Этих птиц никто не учил летать. Голубиная мама высиживала их на стиральной машине и косилась на нас. А потом она улетела, ей надоело сидеть на детях. И эти две полуптицы глядели на нас из гнезда. Кто их научил летать, так это моя дочь. Она пошла на них со шваброй и научила. Голубиные дети вывалились из окна и полетели, красиво так, напротив дома. Пытались ломиться обратно, но мы закрыли окна…”