Мой сосед-наркоман не гасит свет в туалете. В Иерусалиме, в конце двадцатого века. Что поделаешь, – коммуналка. Приходиться смирять инстинкты и сдерживать порывы.
Раньше народ ни в чём себе не отказывал. К примеру, в 1939 году из одной харьковской коммуналки написали, куда следует: “Довожу до вашего сведения, что у нас в квартире проживает секретарша Троцкого”. Ни больше, ни меньше.
Наверное, тоже забывала гасить свет в туалете.
…История не придуманная, помню я эту “секретаршу”. 17-ти лет от роду она приехала из местечка в столичный Харьков. Читать-писать умела, но печатать – вряд ли.
Скоро влюбилась, вышла замуж, родила дочь. Ребёнок был тихий, спокойный. Хорошо это, когда родители не ссорятся и любят друг друга. Так тоже бывает иногда.
Жили втроём, а за стенкой – соседка по квартире, кассирша из булочной. Дружбы особой не было, но как-то уживались. В гости друг к другу не ходили, а здоровались регулярно.
Девочке было три года, когда её отец куда-то исчез. Нет, семью он бы не бросил никогда, да вот – государство решило, что так будет лучше. Государство как раз искало врагов, чтобы с ними бороться.
…Теперь прогуляемся по другой улице. В те годы страна была большая, а Рыжий – маленький. У него были и мама, и папа – всё, что нужно небольшому человеку.
Во время войны, когда фронт гулял под самыми окнами, и эвакуация собирала узлы, мальчишки шлялись по своим мальчишьим делам, и на поезд он опоздал. Остался жить на вокзале, прибился к воровской команде, и пошли они к своим. Немцы уже вступили в город.
Ночью, когда пушки молчали, поползли через линию фронта, хлюпающую в грязи. Вышли к своим.
Свои почесали затылки, доложили, куда следует, и – отправили всю компанию в Сибирь. Взрослые решали дела по своим взрослым меркам, – пацана в запарке войны отправили в общий лагерь.
Когда его привели в барак, на входе курил огромный мужик.
– Это что за вша? – удивился он.
– Подвинься, Манюня, а то наступлю, – спокойно ответили снизу. В бараке заржали.
– Не бойся, Манюня, мы тебя в обиду не дадим…
Сидящий в углу грузный человек хмыкнул, коротко оглядел нахальную вшу и приказал:
– Ты меня назови. А то я имя своё забыл.
Пацан вошёл независимой походочкой, улыбнулся и кивнул рыжей головой.
– А вы, дяденька, Троцкий. Нарком Сибири и рудников.
– Хорошо назвал. Только не дяденька, а пахан… Ну, раз я – Троцкий, будешь Будённым. Или вот что… найдёшь мне секретаршу! Должна быть у Троцкого секретарша?
– Должна, – пацан вздохнул, – вот выйду на волю и найду. Ты, батя, не волнуйся, со мной не пропадёшь.
Барак взорвался от хохота.
– Сявки, закройтесь! Кто его пальцем тронет – перешибу. Вы меня знаете.
Прошёл год. Родители объездили все лагеря, пока нашли сына, – стоит рыжий десятилетний шкет в кепочке, руки в брюки, улыбочка. “Здравствуйте, – говорит, – папаша”.
Вернулся он в Харьков таким же нахальным и рыжим, как и раньше, но кепочку сохранил. Стал называть папу – Пахан, а маму – Маханша.
…На другом конце города, в коммуналке, по-прежнему жили-были мама с дочкой без папы, и соседка. Вы их ещё не забыли? Они долго шли вдоль первой сюжетной линии рассказа. Когда-нибудь, – я очень на это надеюсь, – первая и вторая линии пересекутся. Если ничего не случится.
Мама с дочкой успели съездить в эвакуацию и вернуться – в тот же дом, в ту же квартиру. Теперь, когда война закончилась, мама работала на почте – разносчиком грузов, ломовой лошадью – почтальонкой.
Заходя на работу, она спрашивала:
– Ну, что мы сегодня имеем?
– Цурес*! – отвечал украинский народ, обученный еврейским штучкам.
Дочка училась в школе и даже прославилась гениальным переводом с немецкого: “Греки сели на судно, все двенадцать – на одно”, а также эпическим стихом “Украинская литература – дура”. Невзирая на такие глубокие познания в древней истории и современном языкознании, в институт она всё-таки поступила. Прошёл год.
Как-то ночью, а точнее, под утро, её маму забрали.
Какие тут слова?.. Не слова – предметы. Обшарпанный участок, кривые потёки на стенах, окошко иногда открывалось, отплёвывалось ржавыми: “Не знаю. Не велено. Ждите”.
Рыжему неплохо дышалось тогда, он тоже куда-то поступил, а заодно играл в театре и ещё на гитаре. Мир был безумно увлекателен, только успевай менять аккорды.
Однажды в мае на ступеньках института коммунального строительства пропадал хороший (и ужасно симпатичный) человек. Зарёванная студенточка оплакивала заваленный экзамен. Как жить дальше, она не знала.
Рыжий вырулил из-за угла и замер. Надо полагать, оценил всю меру красоты пропадающего человека и глубину переживаемого им горя. Подошёл, посмотрел более внимательно. Утешать не стал.
Вместо этого он настежь распахнул экзаменационную дверь и скрылся за нею.
Появился через две минуты.
– Смотрите, девушка, наши зачётки так похожи! Это судьба.
В зачётке стоял “неуд”. Что с того, что тему экзамена он знал, как свои пять пальцев вплоть до сломанного ногтя на мизинце?
Что с того, если птенец заулыбался и почистил пёрышки?.. Что до весны, то она была, в особенности пах воздух, какой-то влюблённой чепухой.
Уже вечером он побывал в крохотной комнате и выслушал рассказ о закрытом окошке для передач. А на кухне встретился и с соседкой. Женщина в самом расцвете климакса. Буфетчица. Да в общем, какая разница? Человек, который живёт за стеной.
Та почему-то не ответила на приветствие, стиснула зубы, прищурилась. Тяжёлый взгляд Рыжий отработал ещё в лагере, во взгляде читался увесистый кирпич и тёмная подворотня. Соседка сникла и скрылась за дверью. Рыжий цвет победил.
Вскоре на парадных обедах Маханши птенец был представлен людям и оказался вполне жизнерадостным созданием, обнаружив манеру хохотать по любому поводу. А как не хохотать? На дверях в комнату любимого был нарисован улыбающийся череп и надпись: “Без стука не входить. Хочу – висю!” Так потихоньку жизнь стала налаживаться.
Как-то Рыжий зашёл к приятелю в прокуратуру. Тот разбирал архив, обкуривая жалобы и анонимки.
– Ты только послушай: “Прошу учесть моё пролетарское воспитание и выселить моих соседей, этих кровопивцев на народной жилплощади”.
– А ну-ка, покажи… “Я бы не стала зря писать, у меня есть образование”… А это что – “Довожу до вашего сведения, что у нас в квартире проживает секретарша Троцкого”? Это где?.. – и прочитал адрес. По этому адресу он регулярно бывал, и соседку знал в лицо.
Вы уловили? Оттуда, из-за стены, – соседка писала анонимки на эту семью, постепенно освобождая для себя жизненное пространство. Мечтала она о второй комнате, персональной кухне, и чтобы в туалет – без очереди. Все мы о чём-то мечтаем, да?..
В лагере эта дама не бывала, имя “Троцкий” знала только из газет. А то, что Рыжему в детстве, в лагере “поручили” найти секретаршу господина Бронштейна, – это просто совпадение. И больше ничего.
Жизнь любит нам устраивать такие странные совпадения, – оглянешься, пожмёшь в недоумении плечами и идёшь себе дальше. Что она (жизнь) хотела этим сказать?
Наши герои (да, кстати, это были мои будущие родители) закончили институт и уехали на какую-то стройку. А к соседке вселили новых жильцов. Она пыталась возмущаться, размахивая ключами и анкетными данными. Ничего у неё не вышло.
Выгнали её из собственной комнаты, как это иногда бывало до капитализма. Покатилась бедная женщина, теряя ключи и здоровье. До сих пор катится.