Люська считала себя героическим ребёнком, – она ничего не боялась. Вообще ничего, кроме темноты, тараканов и оставаться одна. А люськина мама – совсем молодая мама, и погулять хочется, и в кино. Но как-то она ухитрялась возвращаться, когда Люська спит, – будто и не уходила.
Однажды Люська проснулась ночью, а мамы нет. В доме тихо и темно. Люська сползла с дивана и пошлепала на кухню. В ванную. В прихожую. Нет мамы, совсем нет. Люська как закричит: “Мама!!!” Тишина, только сердце колотится так громко, будто в дверь стучат. Бросилась к двери – она не заперта. Открыть?
А вдруг там, за дверью, тёмное страшное Оно?! Нет, без мамы ещё страшнее! Открыла осторожно дверь… И – босиком по ступенькам, вниз, гулко шлёпают ступени, будто кричат: “Мамы нет! Мамы нет!..”
Холодно, снег на улице. Люди какие-то ходят.
– Вы мою маму не видели?..
– Нет.
– Вы мою маму… – и уже такой рёв, будто это не ребёнок, а заблудившийся медведь: – Её нигде нет!!!
Конечно, в конце концов, мама пришла. Но она такого не помнит! Теперь-то что…
Теперь Люська большая, она сама бросает ребёнка на маму и удирает с мужем куда-нибудь в Альпы.
Впрочем, она всегда была большая, особенно в пять лет. Не ростом, правда, а так – если треснуть кого за дело. Но всё время что-то случалось, и мама решала, что Люська опять маленькая. Малюська.
Вот телефон всегда был старый, большой и железный. Чтобы до него дотянуться, надо было залезть на кресло, тогда можно было звонить бабушке. И кричать “шайба!”, если передавали хоккей.
В тот раз хоккея не было, просто хотелось поболтать. Люська крутила пластмассовый кружок, гордясь, что он слушается. Его покрутишь – и гудок длинный, и пауза, и опять гудок.
– Алё?
– Ба! А ты что сейчас делаешь?
– Варю борщ.
– Красный?
– Красный.
– С картошечками?
– С картошечками.
Хорошо с бабушкой говорить – она такая, такая… Люська от полноты счастья начинает прыгать на кресле и вдруг телефон падает прямо Люське на голову.
– Что у тебя там?
– Это не я, это телефон…
Вдруг Люська видит, как на подлокотнике кресла появляется красная капля. И ещё одна. “Это кровь!.. – обречено думает Люська. – Капает она с меня…”
– Ну, что ты замолчала?
– Ба, потом… Я потом позвоню.
Бежать. К маме. Дверь захлопнута, ключ забыт дома, как и шапка, шубка и рукавицы. Люська несётся сквозь заснеженный двор, улицу – в троллейбус, потом бегом в институт.
– Вы мою маму не видели?
– Она на совещании.
Значит, в зал. Дверь с трудом распахивается…
– Мама!
В зале – главные инженеры проекта, директора… Все замолчали и уставились на Люську. Её платьице в снегу, голова в крови… Люська почувствовала себя раненым комиссаром, у которого “кровь на рукаве”, а верный конь захромал на обе ноги.
– Мама!
Мама подняла голову. Встала, молча собрала сумку, и, бросив онемевшему директору: “Я – в больницу”, – крепко взяла Люську за руку.
Приехали в больницу, а там маму взяли и не пустили. “На операцию с мамой нельзя!” – заявила высокая тётка в халате. Это как – “нельзя”?! Я ж её за руку держу! Без этой руки я никуда не пойду! А мама села тихо, отняла руку и вздохнула. Тогда Люська сама открыла дверь и сказала:
– Ведите! Где у вас тут!?
И пока ей больно кололи голову иголками, она жалела маму, которую, оказывается, всякие тётки могут обидеть.
“Нетушки, – думала Люська, – не заплaчу я вам! Маму не пускать… Мам, ты слышишь? Я им не заплaчу!”
А потом была зима, и была ёлка. Она стояла в углу и переливалась серебряным блеском. Люська с мамой роскошно встретили Новый год, – выпили чай без сахара, закусили шпротами, торшер был Снегурочкой, телефон – дедом Морозом, а телевизор – бабой Ягой.
Но вот Новый год заканчивается, и мама идёт на работу, и пусто в доме, тихо. Ни тебе сияния, ни тебе праздника.
Люська слонялась из комнаты в кухню, из кухни в ванную, и опять в комнату, пока не дослонялась до ёлки. Чего-то ей не хватало. Блеска? Огней?
Лампочки решили не зажигаться ни за что. Тогда Люська стала поджигать спички.
Они вспыхивали, и огонёк убегал. Быстро убегал, огня не хватало просто катастрофически. Ёлка же! Человеку нужен праздник, когда человеку восемь лет! Идея!
Люська стала пережигать серпантин! Он отлично горел, разбегаясь вперёд и в стороны. И снова, и опять! И тут ёлка вспыхнула.
Люська рванула в кухню за водой. Кастрюля, чайник, бидончик, ведро…
Вот стоит Люська перед сгоревшей ёлкой, и её начинает трясти, всё больше и больше. Это уже не ёлка, это что-то совсем другое! Какое чёрное пятно, мокрое, жуткое…
Люська, не спуская с него глаз, медленно отступает к телефону. Это чёрное пятно сейчас на неё бросится! Бежать! Куда? Ну конечно…
Всю жизнь, в любые годы, всегда и снова:
– Вы мою маму не видели?..
– Вы мою маму не видели?..
– Вы мою маму не видели?..