Люди, вообще, очень отличаются друг от друга. Возьмём, например, Менаше. Оказывается наш кудрявый, смуглый Менаше не может складывать маленькие коробочки. Но зато очень хорошо складывает большие. Они вроде и тяжёлые, и неудобные, а вот, поди же — Менаше с ними как песню поёт.
Или Сильвия, завязывающая узлом волосы на затылке — она через месяц идёт на пенсию, и в то время как тот же Менаше работает в поте, скажем, лица, постоянно волынит время.
В самом запале производственного процесса, ни к кому конкретно не обращаясь, вдруг спрашивает:
— Это почему у нас так жарко? Опять кондиционер не работает? Пойду проверю.
И больше её нет. А, появившись, ёжится и зримо страдая, опять спрашивает:
— Интересно, а почему так холодно? Менаше?
— Ну?
— Менаше?
— А?
— Пойду надену носки.
Ещё есть Борис. Он чуть сутулится, но ходит быстро и ловко, так быстро и ловко, что каждый раз успевает первым отбить свою карточку об уходе. Борису всё равно, что складывать, но и у него есть особенность — неожиданно застыть посреди цеха и тяжело вздохнув, сказать:
— Ой, мама дорогая…
Четвёртый наш человек Адина — медленно ходит в бесформенном платье.
— Что-то меня тошнит, — говорит Адина. Открывает рот и тяжело дышит.
— А у моего младшенького, — живо отзывается её подруга Мирьям, — понос. Вчера были на Бар-Мицве, и вот теперь … понос!
Ольга, ещё одна сотрудница, обращается к Адине:
— Вы не можете ближе поставить клей?
— У нас рабов нет, — отвечает Адина, — встань и поставь, — кривится.
— Понос вот такими катышками, — показывает Мирьям.
И тут неожиданно очень сильно волнуется Менаше:
— Где премия? Я спрашиваю, где премия? Мы ж всё выполнили? Опять не дали! А ведь начальник производства, он же… он же… как отец родной должен нам быть! А премии нет.
Женщины переглядываются.
— А ты скажи, скажи ему! — елейно тянет Адина.
— И скажу!
— Да побоишься!
— Скажу! Скажу! — синеет Менаше и от расстройства роняет коробку на ногу рядом работающей Ольге. Та охает, и от боли у неё на глазах появляются слёзы.
Менаше совсем растерялся и, что б как-то загладить вину, идёт к приёмнику и ставит Ольгину кассету с давно не играемой музыкой Чайковского.
— Что это ты выдумал? — резким голосом спрашивает Адина.
— Ну немножко музыки, Адина…, — примиряюще говорит Менаше, — немножко культуры ведь не помешает?
Адина обращается к Мирьям:
— Ты представляешь, они нас культуре будут учить!
Мирьям поднимается и идёт выключать приёмник. И тут слышит чёткий, натянутый струной, голос Ольги:
— Не смей!
Воцаряется напряжённая тишина, в эту тишину входит Сильвия и, подбоченясь, вызывающе объявляет:
— Ну, вышла на 15 минут, ну и что?
На следующий день в отличие от обычного рты женщин плотно закрыты — рядом дети начальников.
— Я считаю, лучшее образование дают в Европе, а не в Америке, — громко заявляет один из них, светловолосый, — и папа мой так считает.
— А я уже решил, где буду учиться, — чёрненький подросток хмыкает, разглядывая заполненную коробочку, и отодвигает её подальше.
— Надеюсь, не в Бар-Илане?
Смех:
— Вот ещё!
— Эх, сейчас бы в Париж, там одно место есть на Монмартре, — светловолосый потягивается на стуле, — ресторанчик… Был?
— На ступеньках?
— Да
— Конечно, был, а кто ж там не был… Устрицы кайфовые…
— Ой, мама дорогая! — неожиданно вздыхает Борис.
Светловолосый мельком оглядывается:
— У нас такого нет.
— А что у нас вообще есть? — Провинция, скука… Одни крики — отдавать, не отдавать. Фашисты! Хочешь, присоединяйся к нам в региональное отделение? — Завтра совместная демонстрация на КПП.
— Да я уже.
— Странно, что не встречались.
— Я недавно. Слушай, а на кого ты учиться хочешь?
— Экономика, управление, а ты?
— Юридический. Больше привлекает. Папа советует международными делами заняться — там столько тонкостей…
В отдел заглядывает крепкий, холёный мужчина:
— Ну, Майкл, как ты?
— Нормально, па, — отвечает светловолосый и щелчком отбрасывает картонную коробочку к Менаше. Менаше багровеет.
— Давай, давай, как раз интернет оплатишь…, — смеётся отец.
Конец дня. Ольга идёт домой. По пути заскочить в магазин, что-то купить — для рынка уже сил нет. Открывает дверь, заходит, квартира не своя — зябко. Сын, нескладный, высокий, как всегда около компьютера — экран светится. Вот он повернул голову, улыбнулся. Глаза усталые.
— Как дела, мама?
— У неё подкатило к сердцу, но она сдержалась.
— Серёжа, — сказала, — Серёжа…, — и с трудом выговорила, — я сегодня видела твоего хозяина.
Иерусалим, 4.05.99