Павел Амнуэль

последний

– Эй, – сказал пограничник, – вы куда? Видите знак?

Баннер, конечно, видел знак – его трудно было не увидеть: огромный щит метров десяти в высоту с надписью на иврите и английском. На иврите Баннер не читал, а международный английский понимал вполне достаточно, чтобы разобраться в трех предложениях:

ТЕРРИТОРИЯ НЕЗАВИСИМОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ЕВРЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА ЭРЕЦ ИСРАЭЛЬ.
ВЪЕЗД РАЗРЕШЕН ТОЛЬКО УДОСТОВЕРЕННЫМ ЕВРЕЯМ.
УДОСТОВЕРЕНИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫ
ПОСЛЕ ЗАВЕРЕНИЯ ГЛАВНЫМ РАВВИНАТОМ.

– Эй, – повторил пограничник, – если у вас в порядке документы, пройдите на пропускной пункт. Если документы не в порядке – проваливайте.

Проваливать Баннер не собирался. Он подъехал к северной границе суверенного Израиля на велосипеде и остановился перед контрольно-следовой полосой, чтобы перекусить. Баннер снял с багажника рюкзак, аккуратно положил велосипед на землю и принялся расстегивать, развязывать и расшнуровывать многочисленные пуговицы, веревочки и шнурки.

– Эй, – сказал пограничник в третий раз, – здесь не место для прогулок. Собирайте свои вещи и уезжайте.

Для убедительности он поднял автомат, лежавший на траве в тени будочки, и демонстративно взвел затвор.

Баннер вытащил из охлаждающего кармашка банку с соком и сэндвич, заклеил край, чтобы сохранить внутри холод, и только после этого увидел наставленное на него дуло автомата.

– Послушайте, – сказал Баннер по-немецки, – я вам мешаю? У вас, израильтян, странные представления о гостеприимстве. Если бы вы прибыли в наш департамент, я имею в виду Лунную Эс-Ка-шестнадцать «Коперник», то я уж обеспечил бы вас по полной программе. Смотреть там, впрочем, особенно не на что, но гостям всегда рады.

Пограничник вслушивался в странные звуки незнакомого языка и думал, вероятно, что перед ним ооновский агитатор. Решить проблему самостоятельно пограничник не мог, а стрелять не собирался. Он вошел в будочку и минуту спустя вышел обратно, прижимая к уху диск телефона.

– Майор, – сказал он, – здесь нарушитель. Говорит на языке, похожем на идиш… Может, немецкий, откуда мне знать. Документ не предъявляет, сидит на земле, ест хлеб. Может, и псих… Хорошо, задержу до вашего прибытия.

Выполнив долг, пограничник удалился в будку, где наверняка работал кондиционер, и принялся следить за Баннером из окошка, время от времени постукивая по стеклу пальцами.

Баннер доел сэндвич, стряхнул с брюк крошки, допил сок, демонстративно выбросил пустую банку на середину дороги и встал.

– Эти евреи, – сказал он сам себе, но вслух, – самые странные люди на свете.

Он поднял велосипед, приторочил на прежнее место рюкзак, однако так и не успел сесть в седло. Со свистом разрезая воздух винтами, из-за деревьев появился вертолет-муха. Машина шла с выключенным двигателем, на авторотации, и плюхнулась посреди дороги, загородив Баннеру путь к отступлению. Взвизгнул реверс, у Баннера моментально заложило уши, и всё, что происходило потом, он воспринимал будто через прозрачное стекло, плохо пропускавшее звуки.

Из кабины спрыгнул подтянутый военный с береткой, заправленной под погон. Пилот остался в кабине и смотрел на Баннера как на редкое насекомое, попавшее в сачок энтомолога.

– Майор Бар-Давид, – представился на английском военный, подойдя к Баннеру. – Ваше имя?

Баннер ответил коротко и ясно:

– Вольф Баннер. По-английски не говорю. На иврите тоже. Только немецкий.

Майор наморщил лоб, собирая, видимо, остатки школьных знаний, и сказал то ли на немецком, то ли на идише, то ли на смеси этих языков с английским в придачу:

– Господин Баннер, здесь запретная пограничная зона, проезд и проход только по пропускам; либо предъявите документы, либо я буду вынужден арестовать вас до опознания и решения властей о вашей депортации или помещении под стражу.

Столь сложно построенной фразы Баннер никогда не слышал даже на немецком – в Ка-Эс-шестнадцать народ был простой и вряд ли кто-нибудь смог бы выпалить за один присест предложение, состоявшее более чем из шести-семи слов.

– Документ? – удивился Баннер. – Так бы сразу и сказали. А то – автомат под нос…

Порывшись в сумочке на поясном ремне, он вытянул световой сертификат и подставил под солнечный луч.

В воздухе перед майором возникло голографическое изображение идентификационной карточки – с трехмерным фото, факсимильной подписью губернатора лунной базы «Коперник» и прочими прибамбасами. Майор Бар-Давид изучал документ так, будто это была карта вражеского укрепрайона.

– Господин Баннер, – сказал он наконец, – здесь ничего не сказано о ваших еврейских предках. Закон о возвращении на вас не распространяется.

– Но я не собираюсь! – воскликнул Баннер, пряча документ. – С чего вы решили, что я еврей?

– Тогда что вы здесь делаете? – удивленно спросил майор.

– Да ничего! Просто так! Путешествую! Первый раз на Земле! И хочу посетить вашу страну! Единственную и неповторимую в своем роде! Турист, понимаете?

– Турист? Независимое Национальное Еврейское Государство Эрец Исраэль не принимает туристов. Господин Баннер, вы что, с Луны свалились? – брезгливо спросил майор.

– Именно с Луны! – обрадовался Баннер. – Прибыл два дня назад. Вчера приходил в себя – всё-таки тяготение, знаете ли… А потом взял велосипед и отправился.

– У вас есть в Израиле родственники? Знакомые? – спросил майор.

– Нет, – покачал головой Баннер.

– Тогда, пожалуйста, покиньте зону, иначе я буду вынужден отдать сержанту приказ о вашем задержании и депортации.

– Но я хотел…

– Если найдете у себя еврейские корни, милости просим.

– Не найду, – сказал Баннер. – У меня вообще нет корней.

Майор, который направился уже к вертолету, остановился и повернул к Баннеру удивленное лицо.

– То есть? – спросил он. – У каждого человека есть корни.

– Не уверен, что я вообще человек, – сообщил Баннер.

– Клон, что ли? – майор вернулся и ткнул в Баннера пальцем, будто собирался проверить, материален ли нарушитель границы.

– Ну… почти. Биоконструкт.

В следующую секунду он почувствовал резкий толчок в левое плечо, по всему телу пробежала быстрая волна холода, а потом парализовало дыхание, и Баннер, глотая остатки воздуха, успел только подумать, что если заряд окажется сильнее второго уровня, то он попросту умрет на месте.

Дыхание прервалось.

*   *   *

Когда сознание вернулось, Баннер почувствовал, что лежит на твердой холодной поверхности и что одежду с него сняли. Всю, включая трусы. Может, он в морге?

Не открывая глаз, попробовал активизировать память, зная, что это может и не получиться. Начал с момента, когда майор всадил в него весь заряд парализатора. Надо же, так испугался биоконструкта! Никогда прежде не видел?

Когда Баннер упал, майор подозвал пограничника, тот вызвал подкрепление, и через пару минут (минуту и сорок три секунды – подсказала память) появился армейский «тенд», в кузов которого и взвалили безжизненное тело. С Баннером сели два солдата, и машина понеслась над шоссе, подскочив метров на сто, когда нужно было свернуть на дорогу, которая вела в глубь страны.

«Значит, я в Израиле, – зафиксировал Баннер. – Хорошо хоть эта часть плана выполнена».

Солдаты разговаривали друг с другом на иврите, и Баннер не стал слушать. Ускорив ретровоспроизведение, он заставил машину чуть ли не со сверхзвуковой скоростью промчаться мимо плантаций, мимо аккуратных стандартных строений, мимо энергостанции, трубы которой поднимались на сто метров и заканчивались заглушками природоохранных фильтров, а потом появились первые многоэтажки, начался город, и машина влетела на полной скорости в больничный двор, где ее ждали носилки с бригадой врачей.

Он был в реанимационном отделении больницы «Рамбам», город Хайфа.

«Когда вернусь, – подумал Баннер, – заставлю Курта выложить еще сто синих. За риск. Курт и вся компания будут смотреть, слушать и получать удовольствие пополам с информацией, а Баннер должен рисковать здоровьем? Может, даже жизнью? Нет, не сто, двести синих – иначе пусть смотрят видео».

Он открыл глаза и увидел светло-зеленый потолок. Под потолком висела телекамера и разглядывала Баннера пристальным взглядом электронного дебила. Баннер подмигнул и, подняв правую руку, сделал наблюдателям приглашающий знак.

Его, конечно, поняли. Дверь почти сразу открылась, и в палату вошел врач в светло-зеленом халате и черной шапочке, сидевшей на макушке, будто странной формы ермолка. А может, это и была ермолка.

– Здравствуйте, – вежливо сказал врач по-английски.

– Здравствуйте, – повторил Баннер, стараясь подражать не только голосу, но и интонации. – Скажите, – спросил он по-немецки, – может, хотя бы вы говорите на немецком?

Врач поднял брови, но ответил, выговаривая немецкие слова так, будто сначала произносил их в уме:

– Да, говорю. Вы не знаете международного английского?

Можно подумать, что, если английский стал всемирным языком, его обязаны знать все десять миллиардов жителей планеты и территорий.

– Знаю, – поморщился Баннер. – Но, видите ли, я с Луны, колония «Коперник», у нас говорят по-немецки, сначала это была немецкая научно-войсковая часть, а потом, после Соглашения, мы продолжали жить довольно обособленно, это ведь в Аппенинских горах, труднопроходимая местность…

Врач прислушивался к быстрой немецкой речи и, видимо, не успевал за словами – он морщился, качал головой и наконец прервал Баннера, положив руку ему на плечо.

– Это всё понятно, – сказал он. – Я только не понимаю, зачем вам понадобилось нарушать границу.

– А как иначе я еще мог попасть на территорию Израиля? – удивился Баннер.

– Независимого Национального Еврейского Государства Эрец Исраэль, – механически поправил врач.

– Ну да… Независимого Национального и так далее.

– А зачем вам вообще нужно было сюда попадать? – поинтересовался врач.

Тут Баннера прорвало, и он заговорил запальчиво, глотая слова, не задумываясь о смысле фраз, о том, какое впечатление они произведут на собеседника, он и о собеседнике забыл, иначе ему бы наверняка пришло в голову, что врач попросту не успевает понимать большую часть сказанного:

– Послушайте! Как это зачем? Вы же, Израиль я имею в виду, единственная область на планете, куда не попасть нормальному человеку, если у него нет еврейской бабушки или не знаю уж кого там еще, а простых туристов, мне говорили, пристреливают прямо на границе, и еще бывали случаи, когда ваша секретная служба вычисляла евреев до седьмого колена в любой части света и отлавливала, а потом доставляла в Израиль в ящиках из-под масла, потому что у вашего правительства идефикс – собрать всех евреев в одной стране, и когда все соберутся, тогда и придет ваш Мессия, и для евреев наступит царство Божие, а всё остальное человечество погибнет в страшных мучениях, потому что земля вокруг Израиля станет отравленной и начнет испускать ядовитый газ, и все умрут, а евреи останутся…

Баннер пошевелил ногами, руками, помотал головой из стороны в сторону, понял, что парализующее действие октитена прошло, и сел на кровати, опустив на пол босые ноги.

– Значит, вы явились сюда из чистого любопытства? – похоже, врач только это и понял из сбивчивой речи Баннера.

– Из любопытства? Так ведь любопытство – это наш девиз. Я имею в виду нас, человечество.

– «Любопытство спасет мир», – процитировал врач слова великого Чэпмена. – Глупости. Мир спасет Мессия, когда он придет… Ну хорошо, Баннер, вы свободны.

Врач повернулся и пошел к двери.

У Баннера засосало под ложечкой. Это была провокация, совершенно очевидно. Сейчас он захочет выйти из комнаты, и его пристрелит охранник за попытку бегства при отягчающих обстоятельствах.

Баннер встал босыми ногами на холодный плиточный пол и подошел к окну, выходившему в сторону Хайфского залива.

Прежде он не был на Земле ни разу, если не считать краткого традиционного посещения Вашингтона, города, где была в 2051 году подписана Всеобщая Декларация Объединенных Народов Земли. Но голографические фильмы о планете он, конечно, видел. Хайфа, на которую он смотрел с вершины высокого холма, больше всего напоминала Неаполь. Или Баку. Слишком пестро. Но ничего такого… специфического. Город как город, можно даже подумать, что он не в Израиль попал, а куда-то в Испанию.

Баннер выглянул в коридор, ожидая получить заряд октитена в лицо. Ничего. Никого. Только издалека доносились странные звуки, будто песня.

«Хорошо бы одеться, – подумал он. – Если удастся пройти до конца коридора и спуститься по лестнице…» Но без одежды его, конечно, сразу поймают.

Он вернулся в палату и принялся открывать дверцы встроенных шкафов в стене, противоположной окну. В одном шкафу Баннер обнаружил пульт – скорее всего, медицинского компьютера. В другом был приемный люк стандартного утилизатора, и Баннер подумал, что именно сюда опускают евреи тела нарушителей границы после того, как… Баннер дернул головой и открыл третий шкаф. Здесь висели на вешалках три черных костюма – брюки, пиджаки, и еще здесь были белые рубашки, а на полке лежали три черных шляпы.

Наконец какая-то ясность. Типичная одежда израильтянина, какой она изображена в любом учебнике. Очень хорошо. Когда все ходят в одинаковом, легко затеряться. Баннер снял с вешалки рубашку, она оказалась не совсем впору, но это ерунда, главное, что нигде не жало. Брюки были узкими, ну да ладно. Он обнаружил на дне шкафа три пары черных туфель и несколько пар носков. Туфли оказались велики и падали с ног. Далеко так не уйдешь, а о том, чтобы бежать, и думать не стоит. Жаль, нет зеркала. Наверняка он похож на чучело или на карикатуру.

Оставался последний шкаф – в дальнем от двери углу. Баннер открыл дверцу и замер: здесь стояли три новеньких автоматических лазерных карабина У-42. Красные индексаторы за трубкой оптического прицела показывали, что оружие полностью заряжено и готово к бою.

Что-то здесь было не так. Сейчас он протянет руку и… Какая тут могла быть защита? Инфразвуковой забор? Электромагнитная ловушка? Или паралитический газ? С них станется.

А, собственно, что он теряет? Если евреи оставили его именно в этой палате, значит, рассчитывали на вполне определенные реакции. Понимали, что он обнаружит шкафы, откроет… Когда врач говорил «вы свободны», он знал, чем всё кончится. Врач знал, а Баннер – нет.

Ничего, скоро и он узнает.

Впрочем, если евреи рассчитывали, что он возьмет оружие… Значит, Баннер не должен этого делать. А если они рассчитывали, что он подумает именно так и оружия не возьмет в то время, как его вполне можно не только взять, но и использовать?

К черту. Будь что будет.

Баннер протянул руку и взял карабин. Непривычно тяжелый. Нет, просто Баннер еще не вполне привык к земной тяжести. Нормально. Действительно, полный заряд. Вперед, и посмотрим, господа евреи…

Шляпа лихо сидела у него на затылке, полы пиджака болтались, как приспущенные флаги, а туфли шлепали, будто весла по волне. Вид идиота. Но с карабином, а это уже другой разговор.

Коридор был по-прежнему пуст, а издалека всё еще доносилась странная песня, которую выводили низкие мужские голоса. Окна коридора выходили на противоположную от моря сторону – здесь был промышленный район: вышки геосинтезаторов, релаксационные машины, два огромных шара атомарных биоформов. Баннер внимательно разглядывал эту типичную картину, какую можно было увидеть в любом городе Земли или территорий: пусть и Курт полюбуется, если, конечно, Баннеру удастся вернуться.

Главной проблемы он, однако, пока не решил. В конце концов, не для того он сюда явился, чтобы глазеть на то, что можно увидеть в Гамбурге или Аресиде. Спор-то его с Куртом был посерьезнее.

– Евреи черпают свои запасы из воздуха, – утверждал Курт. – Больше просто неоткуда. Ведь это совершенно закрытое государство! Никакой внешней торговли. Никакого импорта. А природных запасов там никогда и не было. Вот сам и посуди: как они там все не вымерли? Что у них есть еще, кроме воздуха? Ни-че-го!

– Не могут же они из воздуха делать автомобили, – возмущался Баннер. – Нет таких синтезаторов! И продукты питания, кстати говоря, тоже.

– Значит, научились, – горячился Курт. – Евреи умнее нас с тобой. Кто изобрел атом? Евреи. Кто открыл гиперионику? Евреи. А теперь они отгородились от всех, ждут своего Мессию – и что? Ты обратил внимание, как замедлился прогресс за последние полвека? Как в сто десятом собирались лететь к Проксиме, так и сейчас собираемся.

Спорили они, кстати, зря. Все эти аргументы были и не новы, и не очевидны. Начиная с 2084 года, когда Израиль собрал всех евреев и закрыл границы, человечество спорило о том, когда этот эксперимент, поставленный нацией над собственной историей, закончится грандиозным провалом. Не могут прожить двенадцать миллионов человек на бесплодном клочке земли, не общаясь с миром и ничего от мира не требуя. Не могут.

Баннер и на риск пошел для того, чтобы доказать Курту и самому себе заодно: не могут.

Интересно, откуда евреи взяли этот карабин? Новейшая модель, в прошлом году поступила на вооружение, причем только на внеземных территориях. Неужели, провозглашая изоляционизм, на деле Израиль ведет тайную торговлю с Центром Объединенных Наций? Присоединиться, как все, они, видите ли, не желают, им, видите ли, нужно Мессию дождаться, они, видите ли, две с половиной тысячи лет не ассимилировались, так и теперь не намерены. Объединяться не хотят, а тайно пить соки… В этом они все – евреи, нация энергетических вампиров.

Баннер медленно шел по коридору на звук песни. Он не был уверен, что выстрелит первым, но и сдаваться не собирался.

Песня слышалась из-за закрытой двери, и Баннер тихо приоткрыл ее. Придвинулся и приложился глазом к узкой щели.

Помещение напоминало амфитеатр. Обычная студенческая аудитория, но люди здесь стояли, раскачивались и пели какую-то странную песню, нестройно выводя мелодию. Внизу, в центре амфитеатра, была кафедра, но разглядеть, что там происходило, Баннер не мог: мешали спины.

В зале собралось человек триста – мужчины, все в черных костюмах и черных шляпах, все на один затылок, а может, с ужасом подумал Баннер, и на одно лицо. Кто их знает, евреев? Может, они клонировали всю нацию?

Баннер был уверен, что не произвел ни малейшего шума своим появлением. Но неожиданно песня смолкла, будто отрезанная взмахом дирижерской палочки, и все, кто был в аудитории, повернулись к двери. Баннер отступил на шаг, раздумывая, в какую сторону бежать, но ноги будто приросли к полу, а за дверью была тишина. Не та тишина, которая бывает в комнате, набитой людьми, а тишина вакуума, тишина отсутствия. Если сейчас открыть дверь, за ней окажется пустота пространства…

Баннер так и сделал, чисто интуитивно, не думая о последствиях.

Люди смотрели на него, и он вошел. Вошел и положил карабин на пол. Положил карабин и сказал:

– Я не собирался стрелять.

Один из евреев нагнулся и поднял оружие. Баннер узнал его: это был врач, полчаса назад заходивший в его палату. Сейчас на нем, как и на всех прочих, был черный костюм, и борода, показавшаяся сначала Баннеру лишним придатком, выглядела не только естественной, но даже необходимой. Без бороды врач не смотрелся бы.

– Подождите немного в коридоре, мы уже заканчиваем, – сказал врач, делая приглашающий жест.

– Заканчиваете… что?

– Это синагога, – пояснил врач. – Здесь мы молимся.

– А… Там, значит, раввин, да?

Внизу, возле кафедры, стоял седобородый старик, на плечи которого наброшена была бело-голубая накидка.

– Это рав Зильбер, главный раввин Израиля, – с уважением сказал врач.

– Главный раввин? – удивился Баннер. – А здесь у вас что, главная синагога?

Ему показалось это странным: что делать главному, кем бы он там ни был – раввином или маршалом, в какой-то заштатной больнице?

– Послушайте, – сказал Баннер, – я не хочу вам мешать. Я ведь не хотел ничего такого… Просто посмотреть и рассказать.

– Как вам угодно, – кивнул врач.

*   *   *

Ничего скучнее молитвы, как показалось Баннеру, придумать было трудно. Он-то всегда был атеистом, да на Луне и невозможно быть никем другим. О каком Боге можно рассуждать, если Вселенная просматривается насквозь, включая все неощутимые для обычного восприятия измерения подпространства? В космосе становишься циником – об этом с сожалением говорили в свое время лучшие философы планеты.

Он прошел по коридору из конца в конец, остановился возле лифтов, раздумывая, не спуститься ли в холл, а может, подняться на крышу и осмотреть город сверху. В конце концов решил не торопить события – всё равно камера фиксирует всё, что попадается ему на глаза, у ребят будет достаточно впечатлений. Если он вернется, конечно.

А он вернется.

Молитва закончилась, наконец, и в коридор высыпала толпа. «Ни одной женщины, – отметил Баннер, – они тут что, почкованием размножаются?» Не очень-то много он знал о еврейской религии, но то, что помнил со школьных лет, вроде бы не подтверждало странной идеи об однополом размножении.

– А где вы прячете женщин? – спросил Баннер подошедшего к нему врача.

– Женщины, – сказал врач, – молятся отдельно. Этажом ниже.

– Ага, – сказал Баннер. – Послушайте, проф, а что в это время делают те, кто не верит в вашего Бога?

– В Израиле таких нет, – сухо сказал врач. – Еврей – это религия, разве вам это не известно? Вы собирались посетить Израиль – могли бы прочитать учебник.

Он говорил с легким раздражением, будто Баннер в чем-то провинился перед ним лично.

– Я читал, – почему-то смутился Баннер. – И про войну с арабами в начале прошлого века, и про то, как волна антисемитизма смыла евреев Америки… И еще про то, как в 2084 году Израиль закрыл границы – через тридцать лет после провозглашения Всемирной Федерации. Мне это всегда казалось нелепым – все страны объединились, все нации ассимилировали друг друга, а евреи именно в это время замкнулись в своей норе… Кстати, как вы тут выживаете – без природных богатств, без туризма?

– Нормально, – сказал врач, – нормально живем. Когда у нации есть цель, она живет нормально. Вопрос в другом – как выживаете вы, у кого цели нет и не предвидится?

Они подошли к двери палаты, но Баннер не торопился переступать порог. Врач держал карабин в руке, но очень небрежно, выбить оружие не составляло труда.

– Какая же у вас цель? – осведомился Баннер.

– Цель нации – дождаться прихода Мессии, – торжественно произнес врач.

– Да? – вежливо сказал Баннер и вошел в палату.

«Страна сумасшедших, – подумал он. Зал ожидания. Интересно, что случится, когда придет их Мессия. Выведет евреев назад, в мир? Или уведет к другим планетам? Что-нибудь должно будет измениться…»

Баннер сел на край кровати и с удовольствием скинул пиджак – сразу стало легче дышать. Врач открыл шкаф и поставил карабин в стойку.

– Мессия придет тогда, – сказал он, – когда весь еврейский народ соберется здесь, на земле своих предков. Все, кого Галаха считает евреями.

– Кто считает? – переспросил Баннер.

– Галаха – еврейский кодекс. Евреем является тот, у кого евреями были предки по женской линии.

– А я думал, что еврей – это тот, кто верит в вашего Бога, – удивился Баннер.

– Это одно и то же, – заявил врач.

– Глупости! – воскликнул Баннер. – Одно дело – биология, другое – вера, область духа!

– Это одно и то же, – повторил врач. – Главная ошибка современной цивилизации – отделение биологии от духовной сферы. Впрочем, вам, видимо, всё равно.

– Конечно, – согласился Баннер. – Собственно, мы с Куртом поспорили, можно ли проникнуть в вашу закрытую зону, посмотреть на ваш мир и вернуться обратно. Я сказал – можно, просто никому неохота. Курт говорил – нельзя, тебя просто убьют. И я выиграл. Я в Израиле, верно? Я посмотрел, и теперь осталось вернуться. Вы ведь не станете меня убивать, ваша религия это запрещает. И держать насильно не станете тоже, я прав? Израиль подписывал Декларацию о правах человека.

– Вы свободны, – кивнул врач. – Единственное, что вам нужно знать…

Он снял шляпу, под которой оказалась черная ермолка, та самая, что была на его макушке, когда он впервые вошел в палату.

Почему-то Баннеру показалось, что это было давно. Вчера? Или год назад?

– Скажите, Баннер, – продолжал врач. – Вы сказали на границе, что вы конструкт. Значит, не знаете своих родителей?

– Ну… – протянул Баннер. У него почему-то закололо под лопаткой. – Меня нашли… после аварии, – сказал он. – Тридцать два года назад. Бас «Актиния» летел с Земли на Лунную Коринну, и на корабле взорвался реактор. Я был с родителями, мне исполнилось полгода… Они погибли. Собственно, погибли все, я тоже. Нас было семеро детей. Младенцы. Мы лежали в отдельном отсеке, в боксах. Это нас не спасло, но от тел хоть что-то осталось. Бокс вскрыли через двое суток, когда спасатели добрались до носового блока.

Баннер единственный раз в жизни смотрел фильм о том, как спасали детей с «Актинии».

Ему исполнилось восемнадцать, и он получил разрешение. Больше он этот фильм не смотрел никогда.

Он даже и первый раз до финала не добрался. Не мог.

Ничего не осталось – даже опознать никого не удалось.

– Меня сконструировали из клеточно-генетического материала и поместили в «Альпинарий», – сказал Баннер. – Это хорошая больница, Лунные Альпы, там был мой первый дом. А потом я уж сам… Фактически неизвестно, кто я.

– Печальная история, – кивнул врач. – Нам удалось узнать это. Видите ли, ваша мать, Эмилия Вольфсон-Баннер, была еврейкой. И бабушка, Мария Крамер, – тоже.

– Нет, – отмахнулся Баннер, – в нашем роду нет еврейских предков. Я имею в виду тех младенцев…

– Откуда вам это известно? – поинтересовался врач. – В Ассимилированном мире уже почти сто лет не поощряются исследования по практической генеалогии.

– Ну… Мне сказали. Мне было лет пять, кажется…

– Всем так говорят. Чтобы дети не задумывались о национальности родителей. Собственно, в современном мире остались только евреи и все остальные. Или наоборот: весь мир и – остальные, которые называют себя евреями и продолжают ждать Мессию.

– Допустим, – упрямо сказал Баннер. – Но вы-то откуда знаете, что моя мать…

– О, дорогой Баннер, – улыбнулся врач. – Мы – нация замкнутая, но не настолько, как вам представляется. Есть области, в которых сотрудничество продолжается.

– Откуда у вас карабины У-42? – перебил Баннер. – Это оружие есть пока только на территориях…

– Откуда, господин Баннер? – усмехнулся врач. – Так ведь это наше изобретение. Патент трехлетней давности, лицензия продана за поставки неочищенного урана.

– Не хотите ли вы сказать… – озадаченно начал Баннер, но врач не дал ему закончить фразу.

– Господи, – вскричал он. – Могли бы сами догадаться! При том научном застое, что у вас там… Гравитальное топливо изобретено в Институте Вейцмана, лицензия продана за поставки капельных винтолетов. Квантово-ограниченные фреймы, без которых на территориях вы бы просто не выжили… Открытие тель-авивских физиков, продано за десять крупнотоннажных бастеров.

– Впрочем, – продолжал врач, – больше всего нас интересуют генетические исследования. Наш банк данных полон. Сведения о генетическом материале ваших родителей мы получили через десять лет после гибели «Актинии» через Центр Розенблата. Впрочем, вы об этой организации ничего не знаете. Это центр исследований в Южной Каролине. Фактически мы его финансируем. К сожалению, прошло много времени после трагедии, и следы единственного ребенка Эмилии и Арнольда Баннеров затерялись. Мы даже не были уверены, что вас удалось сконструировать… Месяц назад из Центра Розенблата был получен окончательный ответ.

Баннер смотрел на врача и видел своего друга Курта, с которым спорил весь последний месяц. Ну, Курт-то уж точно не был евреем. И не мог быть – врач ведь сказал, что…

– Курт, – прохрипел Баннер, у него неожиданно сел голос, пришлось откашляться. – Курт, – повторил он, – вы что, купили его?

– В общем-то, да, – кивнул врач. – Если бы вас просто пригласили, вы бы не поехали сюда, верно? Пришлось действовать окольными путями, очень окольными.

– И сколько?..

– Денег, вы хотите спросить? Ни одного стандартного доллара – лично Курту, я имею в виду. Всё гораздо тоньше, поверьте. Вам ведь и в голову не пришло что-то заподозрить, верно? Курту, кстати, тоже. В любом случае главное, что вы здесь.

– Так я же не верю ни в Бога, ни в черта, – ухватился Баннер за последний свой козырь. – А еврей – это религия. Пусть моя мать была еврейкой, но я не собираюсь ходить с вами в синагогу. Там, на Луне, мои друзья, моя работа, моя жизнь. Собирайте евреев, но – без меня.

– Без вас не получится, – вздохнул врач. – Видите ли, дорогой господин Баннер, вы – единственный еврей, остававшийся до сих пор снаружи. Последний. Больше нет.

– Ха! – воскликнул Баннер. Вот оно, противоречие! – Если я, по вашему мнению, последний еврей, то где же Мессия? Я в Израиле уже…

– Мессия, – почтительно произнес врач, – только что въехал в Иерусалим через Львиные ворота. На белом ослике.

– Мессия? – растерянно произнес Баннер. – Почему вы решили, что…

– Корабль вышел из подпространства над Иерусалимом. Если посмотрите в окно, сможете его увидеть. Видите ли, размером он километров пятьдесят.

Баннер обернулся к окну: в темном уже небе висел ослепительно белый диск.