* * *
На педали приналечь,
Чтобы не догнали,
Перекрёсток пересечь
По диагонали,
Спрей от блох изобрести,
Чтоб зауважали,
До экстаза довести,
Чтоб заобожали,
Заработать миллион,
Съездить в Улан-Батор,
Погрузившись в галеон,
Пересечь экватор,
Сбыть гараж, овин и клеть,
Сдать в музей скрижали,
А поклонницам велеть,
Чтоб не воскрешали.
* * *
Давно не бывал я в Донбассе…
Давно из Донбасса сбежал я,
Ища неизвестно чего,
Зане полагал, что, пожалуй,
Могу обойтись без него,
И верил, не то что тоскуя,
Но просто грустя иногда,
Что можно, башкой не рискуя,
Легко возвратиться туда.
Как был я наивен, однако!
И канули в тартарары
Ручьи раскалённого шлака,
Карьеры, отвалы, копры.
Лишь ненависть души колбасит,
Да жизни уносит пальба…
Давно не бывал я в Донбассе,
Да видно, уже не судьба.
А ежели что и осталось,
То, может быть, задним числом –
Датировать горечь и жалость,
С улыбкой грустя о былом,
Да в шуме морского прибоя,
Который ночами неслаб,
Улавливать отзвуки воя
Обычных и каменных баб.
ГЕБИРТИГ
Сочинил Гебиртиг песню
О горящем городке,
Оказавшуюся к месту
И в молельне, и в шинке,
И на людном толковище,
Уповавшем на авось,
И на дымном пепелище,
Что Европою звалось.
Нотной грамоты не ведал,
Был обычным столяром,
Зло, шагающее следом,
Компенсировал добром,
Знал, что пламень оголтелый
Гасит кровь, а не вода.
И звезда его желтела,
И белела борода.
И, покинув город Краков,
Он ушёл на склоне дня
В край корней и хлебных злаков,
В мир без крови и огня,
Где блажной горланит петел,
И ольха пыльцой сорит,
И огнём объятый штетл
Всё никак не догорит.
* * *
Умер шизофреник дядя Гриша,
Близким не оставив ни гроша.
Надо полагать, что, воспаривши,
Гришина излечится душа,
Мании и фобии исчезнут,
Знаний восстановится запас.
Так что, как и прежде, до болезни,
Будет он куда умнее нас,
Даже пожалеет ненароком
Слепо копошащихся внизу,
Из воображаемого ока
Выдавив условную слезу.
ЭЛЕГИЯ
Повешен амулет,
Привинчена подкова,
Прочитан триолет
Григория Кружкова,
И снасть не подвела,
И клён стучит в окно,
И тёща отбыла,
Но счастье – где оно?
«На свете счастья нет,
А есть покой и воля», –
Говаривал поэт,
Хлебнувши алкоголя.
И я так полагал,
Но вот явилась ты,
Пробившая прогал
Средь вечной мерзлоты.
Теперь, когда меня
Ты с ловкостью отменной
В любое время дня
Выводишь из пельменной
И тропкою сырой
Влечёшь под сень дубрав,
Я думаю порой,
Что Пушкин был неправ.
* * *
Я говорю: «Откройся, Саня,
Подайся в сторону, балда,
И мы с тобой в одно касанье
Войдём в штрафную без труда».
И ты, прекрасная Елена!
Пока Персей сидит в пивной,
Мы разрешим с тобой проблемы
Любви небесной и земной.
И ты, естественно, откройся,
Так называемый «сезам»,
И ты, несущийся в роллс-ройсе,
Не доверяя тормозам,
И ты, хулитель Пастернака,
И ты, любитель спортлото.
«Откройтесь все!» – ору.
Однако
Не открывается никто.
* * *
Михаилу Яснову
Был взгляд его неуловим,
Зиял провал зрачка.
Он мне сказал: «Гаагуим,
По-здешнему – тоска».
Какое точное словцо!
Забыться не велит.
Впихнёшь в строку заподлицо –
И сердце заболит,
А ободок воротника
Окажется тугим.
Не ностальгия, а тоска.
Тоска. Гаагуим.
* * *
Дедка любит репку,
Бабка – деруны,
Внучка любит секту
«Дети сатаны»,
Где считают лишним
Нижнее бельё.
Кошка любит мышку.
Каждому своё.
Мышка-невеличка
Гадит за двоих.
Жучка-истеричка
Лает на своих.
* * *
Кто правит снами в этом пекле,
Какие тайные пружины?
Зачем мне контур в небе блеклом
Снегоуборочной машины,
Обледеневшая криница,
Автопортрет ручья лесного
Да лыжник, мчащийся, как птица,
По трассе спуска скоростного?
Добро бы – лип столетних тени
Да доски мокрые купален…
Но Оператор сновидений
Умышленно парадоксален.
Его успехи тем вернее,
Чем ночь усердней жаром пышет.
А то, что кто-то коченеет,
Его нисколько не колышет.
И если кто-то задохнётся
От ледяного снегопада,
Но вдруг проснувшись, усмехнётся,
То, может, так оно и надо…
МОГИЛА ШАХИДА
…А то, что осталось, со стен соскребли
Скребницей стальной
И после, собрав, не в гробу погребли,
А в шкуре свиной.
Теперь ему воли вовек не видать,
И ад его ждёт,
И семьдесят гурий устанут рыдать
У райских ворот.
У этой могилы кусты не растут,
Цветы и грибы,
Козлы же, бараны и лошади тут
Встают на дыбы.
И мается дева, и плачет дитя,
Давясь молоком.
И рыжий стервятник, над нею летя,
Кричит петухом.
* * *
Это есть мой последний решительный бой,
Ибо впредь, по прогнозам волхвов,
Не смогу я давить на крючок спусковой
И командовать взводом стихов.
То темнеет в глазах, то немеет рука,
Раз не вовремя меч обнажил.
И порою бывает – пальнёшь в чужака,
А глядишь – своего уложил.
Вот и думаешь, жизнь свою, что ли, отдать,
Навалившись на вражеский дот,
Иль попариться в баньке и малость поддать,
Как советует грек Геродот.
Да и как-то не в кайф стало спорить с судьбой
В круговерти бесплодных атак…
Это есть мой последний решительный бой.
Предпоследний? Ну, может, и так.