ИЗ ТАШКЕНТСКИХ ТЕТРАДОК
1
Кончилась водка,
выпью вина,
тихо и робко
светит луна,
смотрит мне в очи,
словно сестрица;
в лунные ночи
как не напиться?
Будто из бочки,
бухают выпи:
– Сколько годочков,
столько и выпей.
Серому – поле,
выпи – болото,
всякая воля
стоит чего-то.
Вой, моя доля,
ветром по хате,
выплеском воя
пепла на гати.
Клонит головку
в небе луна.
Нечего выпить.
– Что за страна!
2
Пусть о любви другие пишут –
те, кто на сладенькое падки,
а я, зов партии услышав,
бичую наши недостатки.
И с послесъездовской трибуны
бросаю лозунг в гущу массы:
«Мы не вандалы и не гунны,
и нам не надо много мяса.
На средства те, что мясо стоит,
мы можем новый мир построить
и даже что-нибудь ещё.
Подставим Родине плечо!»
3
У камина грелись двое,
и сказала я Галине:
– Буря мглою небо кроет,
ветер свищет по долине.
Хорошо с тобой, подруга,
в тёплой комнате сидеть,
а кого настигла вьюга –
ужас! – могут помереть.
И ответила Галина:
– Позабудь о них, подруга,
нехер шастать по долинам
в час, когда бушует вьюга.
4
Хорошо живётся красным,
и неплохо – белым.
Хорошо живётся сильным,
ещё лучше – смелым.
А я ростом небольшая
и лицом невидна,
круглый год хожу босая,
корку чёрствую кусаю,
разве ж не обидно!
Проберусь в комиссарьят,
попрошусь хоть кем в отряд –
мол, за родину мою
помереть хочу в бою!
Ради гадов-буржуёв
мне себя не жалко,
поломается ружьё,
стану драться палкой.
Всхлипнет дядя военком,
хлопнет по планшетке,
скажет: – Выдать ентой девке
красный харч сухим пайком!
ЗА НАС, ДРУЗЬЯ!
В стакане города портвейн семидесятых
сквозь толщу лет играет, как рубин.
За нас, друзья! Мы те же, что когда-то,
и Саша Файнберг лёгок на помин.
Попробуем увидеть близко-близко
Ташкент и тех, кого в Ташкенте нет,
бесплотную фигурку Лебединской,
Камалова костлявый силуэт.
Не встретимся и не пойдём в обнимку
в стекляшке Сквера лепетать стихи.
За нас Балакин платит недоимку
там, где певцам прощаются грехи.
Эмир Тимур подвинул Карла Маркса,
кудрявый Бяльский больше не кудряв,
но – чтоб нам жить, как яблоням на Марсе! –
Вадим Давыдыч в каждой букве прав.
МЯГКАЯ СИЛА ИСКУССТВА
Елене Игнатовой
Мне перед ней – на корточках сидеть,
молчать и слушать, снизу вверх глядеть.
Так беспросветно от её наитий,
что хочется, дослушав, умереть.
Но я сдержусь и встану погулять,
проветрить душу, косточки размять.
Найду страну в её привычном виде
и передумаю суждения менять.
* * *
Раздоры и вражду, пожар и недород
огромная страна, крепясь, переживёт.
Забудет бунтовать обиженный не раз
Дальневосточный край и Северный Кавказ.
Устанет помнить зло и финн, и тот же русс,
и нынешний калмык, и давешний тунгус.
Огромную страну спаяло на века
сплоченье древних рас, единство языка.
* * *
О где ты, о где ты,
высокое небо и плеск Иппокрены!
Рыданий никто не утишит Аэды,
Мелеты и Мнемы.
Отриньте мечтанья, безумные музы,
бросайтесь под поезд!
На шее искусства, затянутый в узел,
болтается пояс.
Рукой небожителя сорван однажды,
о миг безрассудства!
Он смертным достался, и –
обезображено тело искусства.
* * *
О бедная моя, заплаканная муза!
Мы всё потратили, что можно было тратить.
Неужто нам остатки чувства лузгать
и обживать истоптанную паперть?
Не лучше ли чужие плачи слушать
и – как свои, ценить чужие думы,
чтоб через нас могли другие души
делиться мерой ярости и шума.
* * *
Нет, я никому ничего не хочу доказать
и просто живу, к поворотам судьбы применяясь.
Мне скучно и грустно и некому руку подать,
но это всё нервы. Прости меня, Господи, каюсь!
Из женщины с прошлым я вызрела в женщину-мать.
Несчастные дети растут у бесхозных поэток.
Поэтому я запретила себе рифмовать,
кухаря во имя отца народившихся деток.
Семейное счастье… ковать бы его кузнецу!
Вот только что было – и смылось со скоростью света.
Я лапками бабочки вновь собираю пыльцу
в надежде запудрить нелепости автопортрета.
* * *
Светлане Басковой
Потому что распался Завет на слова,
обо всём остальном не болит голова.
Побиваемым голубем Слово летит…
Обо всём остальном голова не болит.
* * *
Коровкою божьей в сожжённой стерне
беззвучно шевелится слово во мне,
пытается плакать, пытается злиться
и лапками ищет, за что ухватиться.
На спинке вертится упорное тело,
и крылышки слиплись, и брюшко вспотело.
Подбросить бы свежего чувства в основу,
уж то-то б содеялось весело слову.
Уж то-то б взлетело, уж то-то б запело,
как прежде бывало, как прежде умело.
* * *
Как в тисках, я в Твоих руках,
больно встряхиваешь, любя.
Знаю, Господи, враг лукав,
но куда ему до Тебя!
Мир Твой, Отче, с Тобою схож,
невозможно его понять.
Потаённый Твой складень-нож
окровавлен по рукоять.
Змей по воле Твоей возник
и живёт во мне, как в дому.
На – души моей золотник,
пусть отстанет – скажи ему.
* * *
Иду к Тебе. То гравий, то песок,
то – лезвием стекло бутылки,
то ямина, то жалкий бугорок
в траве затерянной могилки.
Спешу к Тебе. На родине моей
всё жарче спор меча и рала.
К моей земле лесов и ковылей
всё ближе треск и запах пала.
Возьми к Себе. Я слышать не хочу
бахвальства плутовского века.
По Твоему незримому лучу
дозволь душе уйти из человека.
* * *
Мне кажется, времени ток
уносит меня по частицам
туда, где прозрачные лица
глядятся в прозрачный поток.
Там сонная плещет волна
о берег пустой и скалистый,
и только малёк серебристый
там ходит у самого дна.
Немыслим оттуда побег.
Там стану едина со всеми,
кто сбросил тяжёлое бремя,
но был, как и я, – человек.