Дом, где жила бабушка, стоял на улице Лейтенанта Шмидта. Бабушка звала ее Земской. Но мне казалось, что «Лейтенанта Шмидта» звучит более героически. Героическая история присутствовала на каждом шагу. Впритык к дому стояла типография. На мемориальной табличке было выбито, что в этом здании судили Степана Халтурина. Бабушка сказала, что это такой революционер был. А я воображал, что у этой легендарной стены под табличкой расстреляли и самого Шмидта. Чтобы легендарно со всех сторон. Бабушка рассказала мне о его героической жизни и смерти. Лейтенант Шмидт – это звучало! А Чижиков – звучало не героически. Кто такой Чижиков? Даже бабушка этого не знала.
– Нужно бы табличку повесить, чтобы люди знали, – говорила бабушка, когда я донимал ее этим вопросом.
– А почему не сделают?
– Э, брат, табличку нужно заработать.
– А про лейтенанта Шмидта тоже таблички нет, – сказал я.
– А это еще сильнее нужно заработать, чтобы тебя помнили без таблички.
Про лейтенанта Шмидта все знают. И таблички не надо. И все-таки, наверное, выдающимся человеком был этот Чижиков, если по улице его имени ходят аж два маршрута.
И что обидно, никакой таблички нет на том месте на улице Чижикова с двумя трамвайными маршрутами, где, рискуя жизнью, я совершил свой подвиг.
Ниже бабушкиного дома, по диагонали через перекресток, у клуба железнодорожников стояла будка, в которой заправляли сифоны. Летом сифоны с газированной водой спасали Одессу от зноя. Заправлять сифон бабушка посылала меня. Но, конечно, переходить дорогу, на которой сразу два трамвайных маршрута, не доверяла. И соседи по коммуналке соглашались: мальчику только семь, в голове никаких правил, сплошной ураган. И не заметит, как окажется под трамваем. И кто тогда в школу пойдет? Через дорогу, особенно через трамвайные пути, только со взрослыми!
Поляковы, соседи по квартире, посылали заправлять сифоны свою дочь Машу. Маша уже восьмой класс закончила. Достаточно взрослая, чтобы и дорогу перейти, и соседского мальчика перевести.
Заправлять сифоны – дело нехитрое. Работают два молодых паренька. А желающих заправиться много. Постоянно очередь. Я стою с Машей. Стоять рядом с Машей здорово. Все в нашем большом четырехэтажном доме знают, что Маша писаная красавица. Все, даже язва тетя Лида. Лично я ничего особенного в Маше не вижу. Да и никто на Машу не заглядывается. Не до Маши. Парятся на солнцепеке и нервно ждут, когда придет время добраться до окошка. И несмотря на то что очередь – ноль внимания, мне кажется, что стоять с Машей – как стоять у знамени в почетном карауле.
Вот мы приближаемся к окошку. Еще не наша очередь. Но заправщики, уже увидев Машу, приветливо заулыбались. И начинается дружеская болтовня, я тогда не знал, что такое флирт. А флирт тормозит работу. Я уже знаю, что будет дальше. Не первый раз заправляемся. Очередь мрачнеет. Начинает тихо ненавидеть Машу. Они ведь не ради Машиных красивых глаз сюда пришли, а потому что жарко. Нужна газировка. Лишняя минута на солнцепеке – минута пытки. Но парням чихать на их страдания. Они сбавили обороты и болтают с Машей. И тут я чувствую, что я среди избранных. Что я сосед такой красавицы, из-за которой страдает вся очередь. Жаль, что только парни да я понимают, какой, как говорит тетя Лида, бриллиант в оправе наша Маша.
Вот Маше подают заправленный сифон. Не просто выставляют у окошка, а подают из рук в руки, как бриллиант бриллианту. Маша отходит и ждет меня. Теперь моя очередь. И тут слышу, как один парень говорит другому:
– Красивая жидовочка.
Я ошарашен. Бабушка не раз говорила, что так обзываться – просто жуткое хулиганство и безобразие. В будке шумит компрессор. Но я-то слышал. Слышала ли Маша? Она стоит чуть поодаль, ждет меня. Спокойная и даже веселая. Наверное, не слышала. А слышали ли в очереди? Кто их знает. По крайней мере виду не подают. Но бабушка говорила, такие вещи нельзя спускать тем, кто так оскорбляет других, нужно давать отпор. А как?
Парень ставит передо мной заправленный сифон. Не тот, что сказал. Второй. Какая разница? Слушал и согласился. Делаю вид, что что-то заело в механизме сифона. Он наклоняется, чтобы разобраться, и тут я поворачиваю сифон и пуляю струей ему в лицо. Не очень точно вышло. Носик сифона изогнутый. Но на рубашку и даже на брюки ему попало. Он отскочил. И, сбивая напарника, побежал к двери из будки. Понимаю, сейчас выскочит и постарается меня побить.
Я скользнул мимо ничего не понимающей Маши. И только спиной чувствую, что парень гонится за мной. Убегать лучше всего через дорогу. Поперек улицы Чижикова. По тротуару он меня быстро догонит. Как бабушка и учила, бросаю мгновенный взгляд налево: ни машин, ни трамвая. А вот дальше в обратную сторону, к Канатной, трамвай как раз трогается от остановки. Я бросаю на улице сифон и перебегаю прямо под носом трамвая. Мой преследователь не рискует. И когда трамвай проходит, я уже далеко. Ему меня не догнать. Он и не догоняет. Подбирает с мостовой трофей, сифон, и возвращается в будку. Я вижу, как Маша спрашивает, когда он проходит мимо, что случилось, и тот в недоумении пожимает плечами. Но сифон Маше не отдает.
Дома начинается дознание. Почему вернулся без сифона? Маша уже доложила, как я бегал под носом у трамвая. И что за мной гнался заправщик. А почему гнался, непонятно. Бабушка дожимает, и я выкладываю, как смыл газировкой оскорбление в Машин адрес. Вижу, что бабушку больше заботит не оскорбление и не мой подвиг, а то, что я мог попасть под трамвай. И все-таки сифон нужно возвращать. И бабушка идет со мной на разборки.
Бабушка подошла не к окну – там очередь, а к двери сзади будки. Вызвала парня, который за мной гонялся. У него рубаха еще не просохла. Тот в полном недоумении. За что его окатили? Объясняю за что. Он еще в большем недоумении.
– Во-первых, это не я сказал, а Славка. Во-вторых, ну еврейка, и что с того? – он заменил слово. – Сказать нельзя, если еврейка? Я против евреев ничего не имею. Я сам наполовину еврей.
И отдает бабушке сифон, считая инцидент исчерпанным. А себя невинно пострадавшим. Очередь начинает ворчать. Работника отвлекают на всякие глупости. Бабушка готова возвращаться домой. Но бабушка же меня учила, что это не глупости.
– Пусть извинится! – твердо заявил я.
– Гляди, какой Павлик Морозов, – усмехнулся парень. – Ты ей кто, заступник?
– Брат, – сказал я.
– А вот и нет, – покачал головой парень. – Я ее знаю. Это дочка Аделаиды Игоревны, нашей учительницы. Так что не надо. Знаю, что ее Машей зовут и что братьев у нее нет. И что ее отец еврей. А извиниться? В любой момент. Если Маша обиделась, я всегда извинюсь. Пусть приходит.
– Сам приходи и извинись, – сказал я.
– Ух ты! – парень удивился моему напору. – Куда?
И я тут же выдал адрес. Даже уточнил, что Поляковым два звонка.
Дома бабушка провела со мной профилактическую беседу. Первое – нельзя без разрешения давать адреса посторонних людей. Второе – хорошо, что я заступаюсь за обиженных, но мой поступок был не обдуман и напрасен. Маша, если уж на то пошло, такая же наполовину еврейка, как тот, кого я окатил водой. Так что они бы сами разобрались.
Тем не менее мои героические действия имели свои последствия. Вечером звонок прозвенел два раза. Облитый мной молодой человек при букете явился в гости. Просить прощения? Тетя Лида, открывшая дверь, сказала, что основная цель визита была написана у него на лбу заглавными буквами. Но заглавные буквы ушли впустую. Маши не было дома. Однако просто так гостя не отпустили. Аделаида Игоревна узнала своего бывшего ученика. И как бывшая учительница устроила маленький допрос. Как он сейчас живет.
Молодой человек оставил букет и ушел. А на кухне Аделаида Игоревна, а среди соседей просто Адель, говорила, что этот мальчик в школе середнячком был. Говорит, что теперь студент и учится хорошо.
– Не верьте середнячкам, букет приносящим, – сделала свой вывод тетя Лида.
Я не помню, как отреагировала Маша. И не знаю, что ей говорили ее родители. Но помню, что Саша приходил еще несколько раз. И помню, что спустя некоторое время соседка тетя Лида сделала следующее заключение:
– Маша такая красавица, что к ней за год заранее нужно записываться на прием.
А какая запись, если начался учебный год. Маша пошла в школу. Ее прелестную головку наполнили школьные предметы. И я пошел в первый класс. Мало того, я учился в одной школе с Машей. И Маше, занимавшейся в первую смену, поручили водить меня в школу. Но меня совсем не прельщало, что я иду рядом с красавицей. Я жаждал самостоятельности. И моя голова была занята школьными делами. А то, что было до школы, кануло в прошлое.
Я думал, что мой подвиг забыт. Оказалось, Маша всё помнила. И вот я, уже повзрослевший, кажется, после пятого класса снова приехал на лето к бабушке. А Маша, без пяти минут врач вспомнила тот случай. Не мой подвиг. И Сашу, заправщика сифонов. И назвала его легким увлечением. Иначе и быть не могло. Маша тогда была школьницей. Да и сам Саша был студентом. Это он летом подрабатывал заправкой сифонов. Короче, ничего из того знакомства не вышло. Нет, могло быть иначе, считал я. Если бы вышло иначе, запомнился бы и мой героический подвиг.
Когда вижу по телевизору, как то один одессит, то другой, а то и сам маэстро Жванецкий рассказывают об Одессе и в воспоминаниях проскакивает улица Чижикова, те самые памятные места, мне хочется вскочить и крикнуть:
– Маэстро! Вы все красиво рассказываете за Одессу. А не замечаете там на Чижикова мальчика, перебегающего рельсы? Меня? А между прочим, я там совершил подвиг. И может быть, прямо у вас на глазах. Жалко, памятной таблички нет.