* * *
Кому эти ракушки, сколы кораллов,
Их пористый мягкий излом
И камни, что я у морей собирала,
Кому пригодятся потом?
Кому все значки, и стихи, и рисунки,
Нашедшие угол в дому,
И всё, что в заплечной находится сумке,
Что в бедную влезло суму?
В чём нету нужды, тому нет и замены,
Но вещи, что нам так важны,
Потомки разделят на то, что бесценно
И что не имеет цены.
БЕЛЫЙ И ПУШИСТЫЙ
Кто Фома неверящий, тот не в счёт,
но я видела всё сама,
как шатался по городу белый Чёрт
и прохожих смущал весьма.
Чёрным быть как смоль – вот его удел,
как сгоревший бумажный лист,
он же весь от рогов до хвоста был бел,
а местами – слегка пушист.
И читался в глазах у людей вопрос,
но никто не прочёл ответ:
если это белый Чёрт-альбинос,
то Нечистый он или нет?
– Мама, мама, скорей посмотри сюда:
видишь, козлик, такой смешной,
он из цирка, наверно, сбежал – беда! –
я его заберу домой.
– Нет, не стоит, милый, козёл – не кот,
не приучен в квартире жить,
с ним ужо достанет потом хлопот:
где держать его, чем кормить?
– Ничего, устроимся как-нибудь,
я ему уступлю кровать.
Рожки словно сахар – позволь лизнуть
и в мордашку поцеловать…
ЛОТ
Лишь сердце моё никогда не забудет
отдавшую жизнь за единственный взгляд.
Да, праведник. Но если б не жена,
кто б мужа вспоминал с такою силой?
Отринув тело смертное, она
его крылом бессмертия накрыла.
…А на холме сверкающий кристалл
чистейшей белизны стоял навеки,
и попирал непрочный пьедестал,
и горькой солью проникал под веки.
* * *
Я скоро спорить зарекусь,
на весь хаос махну рукою.
Моя душа пребудет пусть
в надёжном коконе покоя.
Я стану мягче пастилы,
покладистей восточной девы:
привыкну сглаживать углы
и слышать светлые напевы.
Когда ж толпа, как на беду,
вскипит воззванием невнятным,
благоразумно отойду:
они туда, а мне – обратно.
Пускай, одеждой шелестя,
спор жёсткий слушает вполуха,
но истину, его дитя,
другая примет повитуха.
ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ
Ветер беспутный гоняет по небу лохмотья.
Ветер-задира, ни сладу с ним нет, ни житья.
Дни облетают, и стылая осень проходит.
Осень, что стоит колючая ласка твоя?
Осень-растрёпа на встречу явилась пригожей
в медно-лимонном своём шелестящем манто,
но обнажилась, и это на что-то похоже
в нашей судьбе. Только если бы вспомнить на что.
Золото тленно – хватило на месяц, не боле,
и серебра не сулит этот сдержанный край.
Только рябит бахрома голубой станиоли:
что бы другое, а этого – хоть отбавляй.
ИЗ ОКНА
За жизнью наблюдаю из окна.
Не то чтоб я в плену у карантина,
но из окна мне улица видна,
настырный дождь и мокрая рябина;
а если выйду – лишь до магазина,
и вновь назад. Бочонками лото
мне жёлуди покатятся под ноги,
но по пути не встретится никто
из тех, кто ближе и нужнее многих.
А жизнь легка. Не поджимают сроки,
размерен ритм её, нетороплив…
быт остаётся… но не в нём же суть…
И в телефон, «до скорого» забыв,
уже бросаешь «до когда-нибудь»…
Безвременье. И осени чуть-чуть…
* * *
Было время собирать каменья,
время – их разбрасывать, увы!
Отпусти меня, стихотворенье, –
я не прыгну выше головы.
Учтены все прошлые уроки.
Улеглось и больше не болит.
Пусть другой узрит твои пороки
и меня презреньем заклеймит.
Он не разрешит мои сомненья,
но с тобой мне тоже по пути.
Отпусти меня, стихотворенье!
Ты так цепко держишь.
Отпусти!
* * *
Сколько лишнего было в моих закромах,
сколь ненужных тревог изначальных:
это детский в ночах настигающий страх,
непонятный, иррациональный;
это лишние встречи – то, чем пренебречь
мне бы лучше, да не догадалась,
и пролитые слёзы от разных не-встреч
(в списке горестей – самая малость).
А заветная, жизнь осенявшая цель
воссияла, как высшая милость:
к ней шагала, плыла и садилась на мель,
но достигла, да не пригодилось…
* * *
Живём, ни чертей, ни ангелов не встречая.
На стене календарь, часы в изголовье.
Поминаем друзей, не спасённых врачами,
а потом пьём, как водится, за здоровье.
Помогая локтями в трамвайной качке,
забираемся глубже, с пространством споря.
Прилипают ошмётками детской жвачки
на подошвы обрывки чужих историй.
И влетают за воротники и в пакеты,
в руки, праздно лежащие на коленях,
наши мысли, мелькнувшие незаметно,
и клочки нечаянных откровений.
Там чужие ближние не дальше взгляда,
но соседство краткое не обманет.
Нет в глазах враждебности – ну и ладно,
а любить всех легче на расстояньи.
ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ
Липовым цветом наполнены чаши июня,
сладким и пряным оттенка янтарного дымом.
Чтоб не расслабились – ветер порывисто дунет,
против уныния – солнце за плечи обнимет.
Так и живём на качелях от мига до мига.
Слева – весна, справа – ливни сулящая осень.
Тонкой травинкой заложена детская книга.
Перечитать соберёмся когда-нибудь после.
* * *
Я убеждаюсь вновь, что смертный мир непрочен
и тяжелей земли прощальные слова,
но вдруг мелькнёт в мозгу короткая, как прочерк,
кощунственная мысль: а я ещё жива,
ещё могу кричать от радости и горя,
и друга обнимать, и грезить наяву;
и солнечный ожог, и боль в охрипшем горле
показывают мне, что я ещё живу.
Когда-то без заслуг мне выдан этот бонус
на десять, двадцать лет или косматых зим.
Оглядкою назад до прошлого дотронусь
и отведу глаза, и разойдёмся с ним.
* * *
Седеют дети. Это ль не причина
почувствовать, как время не щадит?
Недавно мальчик, а уже мужчина:
ладонь крепка, и голос басовит.
Он не лишён мальчишеских повадок,
ещё скользит в улыбке озорство,
но сон уже не безмятежно сладок,
и речи деловиты у него.
Но вопреки всем видимым законам
(что седина? – всего не сохранишь),
подруга всё равно по телефону
привычно спросит: «Как там твой малыш?»