Эйтан мечтал о большом мощном мотоцикле.
Как у американских байкеров: широченный руль с высоким подъемом, кожаное седло, сверкающие хромом крылья и выхлопные трубы. С этой мечтой мой старший брат просыпался и засыпал. Эйтан оклеил стены в нашей комнате плакатами «Ангелов ада», на которых бородатые мужики в черных кожанках неслись по трассам среди бескрайних прерий. Обложки его тетрадей украшали фотографии мотоциклов, которые Эйтан вырезал из американских журналов. Он их не просто читал, а изучал по ним, как по учебникам, историю и устройство этих машин, попутно постигая тонкости английского. О мотоциклах Эйтан хотел знать всё. А в нашей семье никто в технике не смыслил. Мама – экономист в министерстве строительства, папа в банке дает клиентам советы, куда вкладывать деньги. «На всё, – любит он повторять, – есть специально обученные люди. Мое дело инвестиции, а машины пусть чинят механики». Он и свою машину сам не заправляет.
Единственное, что меня интересовало в вещах Эйтана, это его коллекция моделей мотоциклов. Он собирал ее с тех пор, как папа подарил ему на день рождения игрушечную копию харлея. Потом появился триумф, за ним хонда и ямаха, и снова харлей… Брат никогда не давал играть с его сокровищами и хранил их на высокой полке. Меня он развлекал кубиками с азбукой.
Лет в семь я уже читал романы и не огорчался, если в книге было мало картинок. Я жил в мире приключений, в сказочных землях, рыцари и кладоискатели интересовали меня в сто раз больше, чем мотоциклы, но я всякий раз бросал свои занятия и бежал к старшему брату, если он вдруг говорил: иди-ка сюда, покажу тебе что-то интересное. Я знал, что меня ждет очередная лекция о тормозах или амортизаторах, что большую часть лекции не пойму, но всё равно бежал. Мне было без разницы, что он собирается показать. Мы забирались с ногами на кровать. Одной рукой Эйтан обнимал меня, другой листал пестрые страницы журнала и делился, как с равным, своими мыслями.
…Почему-то думают, что все байкеры ездят на «Харлей Дэвидсон», а это не так. У каждого настоящего байкера свой неповторимый чоппер. Он в него душу вкладывает, понимаешь? Сочиняет его, как песню. А многие почему-то уверены, что байкеры только гоняют по дорогам, пугают людей и дуют пиво.
Я кивал, хотя и не пытался вникнуть, а только балдел от одного из главных удовольствий жизни – сидеть с ногами на кровати, обнявшись со старшим братом, и слушать его рассказы.
Пока Эйтан гонял мотоцикл по экрану компьютера, папа и мама смотрели на его увлечение с улыбкой. Он был их главным помощником, хорошо учился да и мною занимался. За такого переживать не придется, говорили родственники, и родители были уверены, что с возрастом у Эйтана появятся серьезные интересы, а про хонды и харлеи он забудет, все дети когда-то взрослеют и теряют интерес к игрушкам. Думая, что старший сын мало чем отличается от сверстников, ему никогда не отказывали в покупке очередного номера «Классик байк» или чёрной кожаной куртки с косой молнией.
…Шутки о мотоциклах закончились в десятом классе, когда Эйтан сообщил, что будет брать уроки вождения. Именно будет, а не хочет. Несколько лет подряд он работал во время каникул, у него были свои деньги. Он, конечно, знал, что без письменного разрешения родителей его в автошколу не примут, но всё равно употребил вызывающий глагол «буду». Дело было в Пурим. Брат расхрабрился после двух бокалов конкорда и решил заявить о своей независимости. Стянул с головы бандану и – была не была! В крайнем случае потом можно будет всё на вино списать: мол, ударило в голову. Папа улыбнулся, погладил Эйтана по плечу и посоветовал не торопиться.
– Я думаю, что у тебя найдутся более интересные идеи, куда вложить свои деньги.
– О’кей, господин консультант, я подумаю.
На том разговор и закончился. А в последний день Песаха за ужином брат снова заговорил об уроках вождения.
– Забудь об этом! – отрезал папа.
Эйтан собрался возразить, и тут произошло невероятное.
– Забудь об этом! – крикнул папа и хлопнул ладонью по столу. – Не понимаю, – продолжал он кричать, – что у тебя общего с этими ненормальными? Мало того что они за своей смертью гоняются, но и других в беду тянут! Выскакивают, как черти, прямо под колеса и еще недовольны, что им не уступают дорогу!
Папа никогда не кричал ни на Эйтана, ни на Михаль, ни на меня. И мама никогда не кричала. «Меня это очень расстраивает», – так они реагировали на наши проступки. Если же я, Михаль или Эйтан (очень редко) срывались на крик, родители находили способ превратить конфликт в шутку, которая вызывала смех. Вопрос, почему спокойный папа так взбесился, мог надолго стать для меня загадкой, но в тот вечер я, уже пожелав всем спокойной ночи, вспомнил, что завтра надо принести в школу деньги за экскурсию. Я вылез из кровати и подошел к родительской спальне.
…Это мой кошмар, понимаешь? Я мог убить его. В сантиметре затормозил. Этот болван неожиданно выскочил передо мной, а потом еще и по капоту стукнул за то, что его не пропустил. Меня бесит один только вид мотоциклов…
…Он такой же, как ты, – знает, чего хочет, и делает все, чтобы добиться этого, и потому он твой любимчик.
…Что ты такое говоришь! Я всех люблю. И малыша, и Михаль, и Эйтана.
…Конечно, всех, но его больше. Это нормально, ничего преступного в этом нет…
Эйтан больше не заговаривал с родителями о мотоциклах. Вернувшись из путешествия по Чили и Перу, где он «отрывался» после армии, Эйтан первым делом записался на курсы вождения. Что родители могли запретить взрослому самостоятельному сыну? Ничего. Тем не менее не переставали надеяться, что однажды уговорят его пересесть на нормальный автомобиль. Разговоры, происходившие во время субботних обедов, начинались с попытки соблазнить сына новой маздой или двухлетней хондой, а заканчивались упреками:
– Тебе мало, что мы переживали три года, пока ты по деревням арабским шастал? И где у нас можно ездить на таком чудовище? В городе больше восьмидесяти не разгонишься…
– А я, – подливала масла в огонь наша сестрица, – никогда не стала бы встречаться с мотоциклистом. Сидеть за его спиной, скрючившись, и задницу морозить, чтобы куда-то поехать развлечься? Нет, спасибо…
Эйтан отшучивался. «Мотоцикл, – говорил, – это для души, а для девушки я куплю машину. Кроме того, по статистике байкеры становятся участниками аварий намного реже обычных автомобилистов. В нашей благословенной стране шансов погибнуть в совершенно безопасном месте ничуть ни меньше, чем на дороге. Человека приглашают на свадьбу. Он выпивает, закусывает. Потом идет танцевать, и тут на него падает потолок. Скажете, не было такого?»
Потом Эйтан снял квартиру с товарищем по университету. И купил мотоцикл. Я приходил к нему в гости, и мы, как в детстве, сидели с ногами на диване. Правда, теперь друг напротив друга. «Это ни с чем не сравнимо, – говорил Эйтан. – Ничто другое не приносит такого удовольствия. Я чувствую себя свободным, как птица, понимаешь? Вот куплю еще один шлем, и махнём куда-нибудь вдвоем. Хочешь?» Но второй шлем Эйтан купить не успел. Смерть набросилась на него, когда он просто сидел на своем чоппере у обочины. Сидел и говорил по телефону. Люди в придорожном кафе увидели, как из-за поворота вылетел красный фиат и врезался в мотоцикл Эйтана. Смерть наступила, как написал врач, в результате удара головой о железное ограждение. В конце концов Эйтан оказался прав, статистика не обманывала: он погиб не в аварии. Моего брата убила чужая глупость. А ее статистика не изучает.
На кладбище было невыносимо страшно смотреть на маму. Я видел ее разной – грустной, веселой, усталой. Однажды видел в ярости – в больнице, куда мама привезла Михаль с высокой температурой. Регистратор отказался оформлять мою сестру из-за отсутствия какой-то бумажки, и вдруг мама заговорила с ним голосом, от которого жалобно задребезжала и едва не раскололась стеклянная перегородка, отделявшая должностное лицо от посетителей. Уже через три минуты врач осматривал Михаль.
В детстве меня пугало, если мамино лицо вдруг принимало выражение безразличия. Это означало, что я сделал что-то непростительное и она не будет со мной разговаривать. Я не мог представить себе наказания страшнее. Но такой я видел маму впервые. Она состарилась лет на пятьдесят. Никого не узнавала. Смотрела в никуда.
Как только Эйтана опустили в могилу и прочитали кадиш, я шепнул Михаль, что подожду всех на выходе с кладбища, и пошел к площади у ворот, где парковались легковушки и останавливались автобусы. Мимо меня группами и поодиночке шли незнакомые люди. А кто-то уже возвращался с похорон. В один день с Эйтаном, как оказалось, хоронили еще несколько человек.
Две из трех скамеек на площади были заняты стариками. На третьей, опустив круглые плечи, сидела девочка примерно моего возраста. Она была в черной футболке с короткими рукавами. Ее красивые руки неподвижно лежали на коленях, обтянутых длинной джинсовой юбкой. Стрижка открывала бледную шею. В ней не было ничего, что есть в девчонках, которых считают красавицами. Но мне она сразу понравилась. Я подошел к скамейке, присел на другой край и тут же пожалел. Глаза девочки припухли и покраснели от слез. Похоже, она потеряла очень близкого человека. Я подсел поближе, чтобы получше ее рассмотреть. Стало неловко. Встать и уйти? Пересесть на другую скамейку? Еще подумает, что я от нее шарахнулся, и расстроится. «Чтобы вы больше не знали горя», – сказал я, извиняясь за неуместные мысли. Сегодня эту фразу я слышал много раз.
Подумал, что сейчас она встанет и уйдет, но вместо этого девочка сказала:
– Мой дедушка умер. Умер у меня на глазах. Мой любимый деда Фима. Он совсем не был старым. Всё время затевал что-то, торопился, как молодой. Горячился, если что-то не получалось. А сердце его уже не было готово к этому, понимаешь? Дед об этом не знал. Хотя, может, и знал… И вот вчера сердце не выдержало. Он больше двух месяцев ждал встречи с важным чиновником из министерства обороны, а когда мы пришли, того не оказалось на месте. «Будет с минуты на минуту», – пообещала секретарша. Прошла минута, вторая, десятая, тридцать третья. Я видела: еще немного, и он взорвется. Опоздания, беспорядок выводили его из себя ужасно. Он читал свои «Вести», вздыхал, смотрел на часы и продолжал читать. А через час секретарша заявила, что встречу придется перенести, босс задерживается у министра, а завтра утром должен вылетать за границу. Срочная командировка. Но она сейчас же назначит новую встречу сразу после осенних праздников.
«Как после праздников?! – закричал деда Фима. – Да сколько же его ждать?! История не стоит не месте, многие старики просто не доживут. Вы это понимаете?!.»
Так разнервничался, что схватился за сердце. Упал на диван. Секретарша вызвала скорую. Амбуланс приехал быстро, но пока деда везли в больницу, он умер.
– Извини, что вы делали в министерстве обороны?
– Это всё из-за музея. Я помогала дедушке с переводом. Он почти всё понимал, но говорил на иврите плохо. Слова путал. Потому объяснять важные детали просил меня. Дед хотел создать музей евреев, воевавших во Вторую мировую войну. Как приехал в Израиль, стал собирать документы, награды, воинскую форму тех лет… Давал объявления в газетах, и ему присылали и привозили ордена, фотографии. «Это, – говорил он, – необходимо сохранить. Внуки должны знать, что их дедушки и бабушки участвовали в одной из страшнейших войн и вышли из нее победителями». Его возмущало, что молодежь не просвещают. Не рассказывают о победе над нацистами, а вот про Катастрофу – слишком много. А ведь евреи не только погибали в газовых камерах – и в боях участвовали, и побеждали. Диктовал, а я переводила. Кому только эти послания не отправляла! «Пиши, внучка, пиши, – говорил дед. – Мы своего добьемся!» И добился. Муниципалитет выделил подвальную комнату. Для семьи был настоящий праздник – квартира освободилась от коробок с экспонатами. Но сам деда не был доволен. Подвал сырой и тесный. «Разве это музей? Кто туда пойдет?» Действительно, посетителей было мало, школы отказывались приводить учеников. Поэтому дед продолжал диктовать, а я – писать политикам, министрам и президенту.
– Она рассказала про деда, а потом предложила встретиться и дала свой телефон?
Дани спрашивает второй раз. Ему не терпится узнать про свидание. Сам Дани еще ни с кем не встречается. Говорит, что девчонки в нашей школе либо дуры, либо задаваки. А у него еще никак не проходят прыщи, хотя он каждый день качается и пробегает пять километров. Научился играть на гитаре песни Шломо Арци и Битлз. Но девушки, которую мог бы представлять как свою подругу, у него нет. Несколько дней назад Дани вернулся из-за границы – родители брали его с собой в круиз. Только причалили в Хайфе, позвонил:
– Братан, я тебе должен рассказать! Когда встречаемся?
– Сегодня не получится.
– Почему?
– У меня свидание.
– Свидание? Оп-па! С кем?
– Ее зовут Нина.
– Какая Нина? Откуда?
– Она из Гило.
– Ух ты! Ну ни фига себе! Где ты ее подцепил?
– На кладбище.
– На кладбище? Что ты там делал?
– Мы хоронили Эйтана.
Дани сидит в моей комнате. Я рассказал об аварии всё, что мы узнали от полиции. Дани потрясен. Он уважал Эйтана. «У него надо учиться, – говорил. – Такие нравятся девчонкам». Но скорби приятель предаваться не намерен.
– Сама предложила встретиться и дала телефон?
– Ты же просил рассказать, как мы познакомились?
– Хорошо, молчу.
Она сидела, наклонившись вперед, руки на коленях, и – пока говорила – непрерывно разглаживала туго натянутую тёмную джинсовую ткань. И вдруг встала.
– Извини, пожалуйста. Надо идти. Родственники зовут. Вон они идут к автобусу.
Я тоже встал. Она протянула руку.
– Спасибо, что выслушал. Дедушка говорил, когда на душе плохо, надо рассказать кому-нибудь, что у тебя болит. Через неделю мы снова придем на могилу. Давай встретимся на этом же месте в три часа, и ты мне расскажешь, кого потерял. Хорошо?
Я согласился, не раздумывая ни секунды, но только дома начал понимать, что произошло. Я познакомился с девушкой, и она сама назначила мне свидание. Я познакомился с ней на кладбище, куда пришел на похороны брата. То есть познакомился с ней, потому что мой брат погиб. А брат погиб, сидя на большом мощном мотоцикле, который купил, потому что мечтал о нем с тех пор, как папа подарил ему миниатюрную модель харлея. Погиб, потому что говорил по телефону с приятелем, сидя у обочины на своем большом мощном мотоцикле как раз в тот момент, когда эта идиотка вылетела из-за поворота на тарантасе с неисправными тормозами. Она не вписалась в поворот, потому что мчалась с неисправными тормозами. Торопилась, вероятно, потому что проспала и опаздывала на важную встречу и, окончательно опоздав, выскочила из дома и погнала свою машину смерти на бешеной скорости. Стоп, стоп, стоп. Это еще не всё. Я познакомился на кладбище с девушкой, потому что она пришла хоронить своего деда. Познакомился с ней, потому что сердце его ослабло от волнений, пережитых за многие годы жизни. Ослабло настолько, что больше не могло выдерживать хамство и равнодушие. Девушка оказалась на кладбище в одно время со мной, потому что чиновник в назначенный час не явился на встречу с ее дедом, а потом и вовсе ее отменил, потому что плевать ему и на странного старика, и на память о евреях, воевавших с фашистами. То есть эта девушка назначила мне свидание, потому что произошло множество событий с людьми, которых я знал, и с людьми, которых никогда не видел и не увижу.
Семь дней траура дом был полон людей. Родственники, соседи, бесчисленные друзья Эйтана по школе, армии и университету. Мама ненадолго выходила из своей комнаты, папа, почти не двигаясь, сидел за столом и молча кивал соболезнующим. С гостями разговаривали только я и сестра. Вечером кто-нибудь из соседок или родственниц помогал мне и Михаль навести порядок. Я ложился в кровать с одним желанием – уснуть, но ворочался часами, перебирая события, вследствие которых познакомился с Ниной. Она назначила мне свидание, потому что умер ее дедушка, и она пришла на кладбище, и там встретила меня, потому что погиб Эйтан, и теперь наши жизни включены в эту цепь бесконечных событий. И я понимал – это исключительно потому, что Эйтана больше нет. И снова, как тогда на кладбище, испытывал неловкость оттого, что брат погиб, а я лежу и думаю о Нине. Я представлял себе ее лицо, вспоминал голос, и меня охватывало странное непонятное волнение. И чем меньше дней оставалось до конца траура, тем больше томило это безымянное чувство. А накануне нашей встречи меня вдруг охватила жуткая паника. Что если Нина не придет? Ведь прошла неделя, она немного успокоилась. Бывает же, люди дают обещания, а потом понимают, что не хотят их выполнять. Хотя скорее всего, придет. Из вежливости. Выслушает меня, как обещала, тем всё и закончится.
Я бы с радостью перестал думать об этом. Просто выбросил бы из головы эти мысли. Вот зеленые бананы можно положить на подоконник и ждать, пока они пожелтеют и станут сладкими. С мыслями так не получится. Их никуда не выложишь, чтобы сами по себе додумывались, дозревали.
…Через неделю, как и договаривались, мы встретились на кладбище.
– Эйтан всегда хотел иметь большой мощный мотоцикл, – начал я.
Мы обошли кладбище, поднялись в город, добрались до базара, а я всё рассказывал и снова чувствовал неловкость. Эйтан погиб, а я гуляю с едва знакомой девушкой, и мы смеемся над его приключениями. Почти собрался спросить Нину про это странное чувство, как вдруг она сказала:
– Извини, мне надо ехать. Мы с тобой еще обязательно встретимся. Ты классно рассказываешь о брате, но я хочу узнать и о тебе тоже. Давай созвонимся завтра, хорошо?
Дани хочет понять, что говорить девчонкам, чтобы они слушали и смеялись твоим шуткам, а не над тобой. Чтобы сами давали номер телефона и просили позвонить. А я вместо этого рассказываю, что муниципалитет выделил деду Фиме несколько комнат в районном клубе. Пока шла работа, он целыми днями пропадал там. На открытие приехали политики, в газетах напечатали статьи, даже по телевизору его показывали. Но этого деду Фиме было уже недостаточно. Он хотел создать музей национального масштаба и снова добивался встреч, снова писал письма. Время шло, чиновники переходили на другие должности, а дело не двигалось…
Дани слушает внимательно: спрятал мобильник в карман, не раскачивается на стуле, смотрит только на меня, но, похоже, разочарован. Даже, наверно, злится. Не может понять, зачем я так подробно рассказываю про неизвестного ему старика. Дани интересует только то, что происходило между мной и Ниной. И я замолкаю под взглядом приятеля. До меня доходит, что рассказывать ему о жизни и смерти деда Фимы бессмысленно. Понимаю, что выгляжу нелепо, и замолкаю. Приятель ждет продолжения истории о свидании. Надеется получить полезную информацию. Такие секреты, без сомнения, существуют, думает он. А я молчу. Не могу себе представить, что должно случиться, чтобы в его жизни произошло то, о чем он так мечтает.