Бабушка Двора позвонила и сказала коротко: «Приезжай». Был третий час ночи, вставать не хотелось. Лиза спросила сквозь сон:
– Что случилось?
– Спи, – сказал я. – Похоже, с дедом совсем плохо.
Жена проснулась мгновенно.
– Я с тобой, – заявила она. – И не вздумай спорить.
Я и не собирался. Наама – небольшое поселение в часе езды от Тель-Авива. То есть в часе, если ехать вечером после работы по загруженным трассам, а ночью весь путь занял у нас минут двадцать пять. Лиза села за руль, пробурчав, что я слишком нервничаю, чтобы вести машину.
Господи, думал я, всё естественно, человеку исполнилось восемьдесят, вряд ли мы при нынешнем ритме жизни проживем так долго.
Всё естественно и ожидаемо, но когда тебе говорят: «Приезжай», кажется, что это невозможно, так не должно быть, вчера говорил с дедом по телефону, и он шутил, что крепче его сердца лишь камень из жерла вулкана, а вот теперь умирает или, может, уже умер, я всегда боялся, что не услышу его последнего слова, его прощания, почему-то это для меня было очень важно – важнее только рождение сына, но Арику уже пять, и хорошо, что он сейчас у моих родителей в Беэр-Шеве, бабушка, скорее всего, им и звонить не стала, странные отношения, давние какие-то споры…
– Что же ты? – сказала Лиза. – Выходи, приехали.
Дед лежал в спальне на узкой кровати, и сейчас ему действительно можно было дать все восемь десятков. Бабушка молча сидела у изголовья на любимом своем раскладном стульчике и встретила нас с Лизой долгим взглядом, в который вложила всё – и страх перед ожидаемым, и любовь к мужу, пронесенную через долгую жизнь, и что-то еще было в этом взгляде, неопределимое, но важное.
– Скорую вызвали? – спросила Лиза.
– Нет, – ответил вместо бабушки дед, и голос его прозвучал неожиданно громко, будто сухой выстрел из стартового пистолета. – Не нужно скорую… Шимон, это ты?
– Да, – сказал я.
– Иди сюда, – говорить деду было всё-таки трудно, и он перешел на шепот. – И скажи женщинам, чтобы посидели на кухне. Хочу с тобой говорить.
– Хорошо, – кивнул я. – У тебя болит что-нибудь? Может, всё-таки…
– Помолчи, – перебил дед. – Прошло время, когда у меня что-то болело. Голова, сердце, душа… Запомни: тогда, в сорок седьмом, это действительно был Мессия. Теперь я точно знаю.
– Да, – повторил я, не желая спорить.
Это была старая история, которую дед сочинил еще в юности. Когда-то он хотел стать литератором и написал несколько вполне терпимых по стилю и композиции рассказов, среди которых был и этот, названный автором «Мессия оставляет путь». Опус в те еще годы напечатали в «Маариве», остальные так и пылились в тонкой папке, которую дед никогда не раскрывал. Вырезка из газеты много лет лежала в другой папке, а потом дед переложил ее в целлофановый пакет. Он не переоценивал своего литературного дарования, точнее, считал, что таковое вовсе отсутствует, и оба его сына, в том числе мой отец, работавший редактором в спортивном журнале, были согласны с родительским мнением.
– Сколько раз ты читал этот рассказ? – спросил дед. Каждое слово давалось ему с трудом, он сглотнул, и в груди у него булькнуло, будто утонула не сказанная еще фраза.
– Не знаю… – протянул я. – Десять. Может, больше.
* * *
Чтобы доставить старику удовольствие, я всякий раз, приезжая в Нааму, делал вид, что с удовольствием перечитываю старый рассказ, в котором с непосредственностью человека, не умевшего строить сюжет и интригу, рассказывалось, как однажды летним вечером в дом к молодому бойцу Эцеля постучался путник и попросил помощи. Нужно было путнику не так уж много: чтобы его довезли до Иерусалима – до стен Старого города, дальше он как-нибудь сам…
Время было известно какое – куда опаснее, чем сейчас. Герой рассказа – его звали Ароном, как и автора, – вовсе не собирался в Иерусалим. Напротив, будучи человеком военным, должен был вернуться из мошава в Тель-Авив и поступить в распоряжение командира боевой группы. Эцель и Лехи каждый день устраивали какую-нибудь акцию, а та, что ожидалась, была особенной – предстояло отомстить англичанам за то, что они сделали с пароходом. Полторы тысячи евреев прибыли из разоренной Европы в Эрец-Исраэль, и что же? Им даже не позволили высадиться на берег – судно развернули и отправили назад, лишив людей будущего после того, как нацисты лишили их прошлого.
Арон не собирался всё это излагать незваному гостю, сказал коротко: «Не могу». Гость не настаивал, спросил только, можно ли переночевать. Ему бросили старый матрац в большой комнате, и он всю ночь ворочался, бормотал что-то, молился, а утром, когда взошло солнце, поднялся и сказал: «Поехали?»
И Арон не смог отказать. Не смог, потому что была в госте, назвавшемся Марком, внутренняя сила, которой невозможно было сопротивляться. На Марка было трудно смотреть – взгляд будто наталкивался на невидимый барьер; дед, не обладая литературным талантом, не сумел толком описать ни это ощущение, ни другое, которое он обозначил словами: «Марк убедительно молчал».
«Ему не нужно было доказывать свою правоту», – сказал как-то дед, когда я задал ему этот вопрос по поводу прочитанного.
«Какую правоту?» – продолжал допытываться я.
Дед взял у меня из рук газетный лист, перечитал отмеченное место и вернул со словами:
«То, что он Мессия. Он не доказывал, я и сам понял».
«Ну конечно», – сказал я и больше к этому вопросу не возвращался. Не знаю, что происходило в жизни, но согласитесь, у литературного произведения есть свои законы восприятия – я (да и никто другой из читателей) не мог поверить герою, назвавшему себя Мессией и упорно молчавшему в ответ на все вопросы.
Они отправились в Иерусалим поутру, у деда был грузовичок, оставшийся от отца. Согласно семейному преданию, на этом грузовичке прадед мой приехал из России и привез весь свой небогатый скарб, но на самом деле этого быть не могло: Пинхас Брумель совершил свое восхождение в Эрец-Исраэль месяца за четыре до того, как в Петербурге большевики отобрали власть у временного правительства. Грузовичок был моложе – я сам, будучи ребенком, видел на его двигателе, выброшенном уже на свалку, надпись: «Krupp 1931».
Они поехали, и начались чудеса – точнее, дед пытался описать какие-то чудеса в своем рассказе, но, похоже, находился в таком эмоциональном состоянии, когда чудом кажется обычный восход солнца. Марк сидел рядом с Ароном и всё время что-то говорил, дед смотрел на дорогу, боялся, что их обстреляют из засады, и слушал вполуха, но всё равно воспринимал каждое слово будто результат собственных размышлений.
«Бог никогда не отворачивался от своего народа, – говорил Марк, – но разве народ еврейский всякий раз правильно понимал желания Творца? А понимая, разве исполнял их так, как было задумано? Если бы евреи не оказались столь жестоковыйными, я пришел бы раньше. На много веков раньше».
«Куда бы ты пришел? – с иронией спрашивал Арон, стараясь не пропустить нужный поворот дороги. – В Палестину, где евреев и не было почти? Дай срок, соберется здесь весь народ, тогда, может быть, и Мессия явится».
«Я – Мессия», – утверждал Марк.
«Из рода Давидова?» – подначивал Арон.
Он не был религиозен, отец его привез из далекой России вместе с домашним скарбом груз социалистических идей, и Арон проникся ими с детства. Он читал, конечно, что Мессия должен быть потомком самого царя Давида, но больше, пожалуй, не знал ничего.
«Из рода Давидова, – серьезно глядя на Арона, отвечал Марк. – Отца моего звали Шломо, деда – Хаим, прадеда…»
«Держись!» – крикнул Арон и надавил на педаль газа с такой силой, что в моторе, казалось, что-то хрустнуло.
Грузовичок, будто конь, поднятый на дыбы, рванулся вперед, и только тогда Марк, похоже, услышал выстрелы. Лопнуло стекло, но никого не задело, а за поворотом уже не стреляли.
«Пока обошлось», – сказал пассажиру Арон.
«Ничего с нами не случится, – сказал Марк. – Во всяком случае, ничего не случится с тобой».
Арон в этом сильно сомневался.
Когда по сторонам потянулись одноэтажные дома, стоявшие вдоль Яффской дороги, он спросил:
«Обратно сам будешь выбираться?»
Марк повернул к Арону одухотворенное лицо.
«Нет, – сказал он. – Я пришел. Теперь вы – все вы – пойдете за мной».
«Ну да, конечно, – кивнул Арон. – А откуда нам знать, что за тобой нужно идти?»
«Я – Мессия», – сказал Марк.
«Чем докажешь?» – они уже почти достигли цели путешествия, и Арон позволил себе быть бестактным и грубым.
«Мессия, – сказал Марк, – это тот, кто всех победит».
«Тогда понятно», – кивнул Арон и хотел добавить еще какую-нибудь колкость, но улица впереди была перегорожена большими камнями, не проехать, и он остановил машину.
«Спасибо тебе», – сказал Марк и спрыгнул из кабины на брусчатку.
Он пошел, не оглядываясь, в сторону Яффских ворот, и только тогда Арон вспомнил, что настоящий Мессия должен въехать в Иерусалим на белом ослике. Значит, этот – не настоящий. Почему-то, когда Марк находился рядом, эта мысль в голову не приходила.
Арон развернул грузовик, на узкой улице это было непросто сделать, и всё его внимание сосредоточилось на управлении. Потом он всё-таки оглянулся: Марк стоял посреди проезжей части, и было в его позе что-то нелепое, Арон не сразу понял, почему ему так показалось. И только когда Марк упал, широко раскинув руки, Арон услышал выстрелы – даже не выстрелы, пожалуй, а эхо, будто сигнал о том, что непоправимое уже случилось.
* * *
На этом рассказ заканчивался, и я несколько раз спрашивал у деда: а что дальше? Когда я был мальчишкой, дед отвечал, что дальше я узнаю, став взрослым. А когда наконец повзрослел, дед отвечал на мой вопрос так: если ты сам не понял, то тебе и объяснять ничего не надо.
Он и не объяснял – никогда. Рассказ жил своей жизнью в полиэтиленовом пакете, а у нас была своя жизнь, другая. Мне было интересно, почему дед придумал эту историю с Мессией, неправдоподобную и в литературном отношении беспомощную.
Я не задавал этого вопроса прямо, но дед сам всё прекрасно понимал и время от времени, когда мы оставались одни, говорил: «Не рассказ плох, а рассказчик. Не история странная, а историк, не способный изложить события так, как они происходили на самом деле».
* * *
– Десять… – повторил дед. – Шломо, я действительно привез в Иерусалим Мессию.
– Конечно, – кивнул я, отведя взгляд.
– Тогда я этого не понимал, – продолжал он тихим голосом, в груди у деда что-то хрипело, он поморщился и, подняв худые руки, сложил их там, где сердце, будто защищался от чего-то невидимого.
– Тогда я не понимал, – продолжал он, – но силу его ощутил. Силу и страсть… И уверенность. Я не смог передать это своими словами… Я плохо владел словом… А как еще иначе я мог… Мессия пришел в Эрец-Исраэль, и его убили.
– Ну, – не удержался я, – значит, это был не Мессия. Мессия – это тот, кто всех победит. Мессию убить невозможно.
– Невозможно, – повторил дед. – А ты скажи, почему я ничего не помню из того, что произошло потом? Будто сознания лишился и в себя пришел только тогда, когда вернулся домой. Один. Вечером. Где я был целый день? Что стало с Марком?
– Рассказ твой заканчивается…
– Да, Марк умирает, и это конец рассказа. Но я просто не знал, что было потом. Тогда я не смог этого узнать. На другое утро уехал в Тель-Авив… И долгие годы не до того было. Война, кибуц, опять война и опять кибуц… В промежутке, когда я, раненый, лежал дома, написал эти рассказы. И опять война… А однажды я понял, что годы уходят, и нужно понять, наконец, что случилось в тот день, в июле сорок седьмого.
Дед перестал растирать себе грудь и ткнул в меня костлявым пальцем.
– Ты ведь у нас в роду единственный ученый, – сказал он. – Я всегда думал, что только ты поймешь… Разве ты не видишь: он действительно всех победил…
– Кто? – спросил я.
– Он. Марк из рода Давида. Мессия.
– Ты же написал, что его…
– Да какая разница? Почему вы все решили, что Мессия явится в образе человека? А если и явится как человек, то сохранит ли свой образ? Мессия – это божественное послание народу. Мессия – это путь. В конечном счете он и есть сам народ Израиля. Все остальное – образы, фантазии, как мой рассказ.
– Пожалуйста, – сказал я, – не нужно так нервничать.
– Ах, оставь! – прохрипел дед. – Мне уже всё можно. Я собирал эту мозаику, и только сейчас… когда понял, что пора уходить… всё сложилось.
– Да-да, – сказал я.
– Он пришел в июле сорок седьмого, – голос у деда сел, слова утратили звучность, они будто выползали из полураскрытого рта, и мне пришлось наклониться, чтобы ничего не упустить. – В том же месяце… именно тогда… в комиссии ООН был согласован, наконец, план окончательного раздела Палестины. И было решено, что евреи получат свое государство. Опубликовали план в конце августа, но решение принято… я узнавал это… говорил с людьми, которые знали, что происходило на комиссии… да, решено всё было в июле. Даже точнее – семнадцатого числа, в тот день, когда я повез Марка в Иерусалим. И оставил его там. Навсегда.
– Не нужно тебе говорить так много, – сказал я, но дед не слушал, он уже уходил, оставляя мне свои слова, я не мог остановить его, он был в другом мире и говорил, прикрывая за собой дверь в страну, где меня еще не ждали.
– Он ушел, – бормотал дед, – ушел и стал нами… всеми. Стал Страной Израиля. Может, если бы… если бы его не… убили… он остался бы человеком… и тогда не было бы ничего… ни нашей страны… ни наших войн… мы ведь всех победили… потому что Мессия – в нас, понимаешь?
– Да-да, – сказал я. – Понимаю, конечно.
– Война Гога и Магога, – голос деда становился тише, с каждым словом из легких уходили остатки воздуха, я слышал странное шипение и всхлипывания, грудная клетка деда неожиданно поднялась куполом и резко осела, это было страшно.
Я хотел встать, позвать бабушку, Лизу, позвонить в скорую, наконец, – может, еще не упущен момент и деда спасут, но его цепкие пальцы держали меня за отворот рубашки, я только сейчас это почувствовал и приник к лицу деда, как приникают к роднику, из которого вытекают последние капли воды.
– Война Гога и Магога, – хрипел дед, – она идет долго… А потом всё будет хорошо. Всё будет хорошо, слышишь? Третий храм. Ты его построишь, ты…
Дед не был религиозен и если заговорил о Третьем храме, то имел в виду, скорее всего, не каменное сооружение на вершине горы, не место, где евреи будут возносить Творцу молитвы. Что же тогда?
– Ты построишь, – слова всплывали и тонули, я ловил их, как ловят руками рыбу в холодном и чистом водоеме. – Ты и твои дети.
Дед неожиданно замер, я только чувствовал, как колотится его сердце, будто пытается пробиться сквозь грудную клетку – наружу, к свету, вверх, туда, куда уходит душа.
– Дед, – сказал я холодными губами, испугавшись, что всё уже кончено, и дед широко раскрыл глаза, посмотрел на меня, я утонул в этом взгляде и увидел то, что он так и не смог выразить словами – ни тогда, когда писал свой рассказ, ни тогда, когда долгие годы искал подтверждения своим мыслям, ни сейчас, убеждая меня в том, что Мессия действительно сошел на землю семнадцатого июля 1947 года.
В раскрывшихся окнах его взгляда я отчетливо увидел уходившую в даль улицу Яффо – она была чем-то похожа на ту, где я часто бывал в последние годы, но всё-таки была другой, незнакомой и чужой, – и темную фигуру, силуэт человека в лучах солнца. Фигура была темной, как тень, и в то же время светлой, как трепещущий огонь, и я понимал, что в том нет противоречия. Человек, который назвал себя Марком из рода Давида, повернулся ко мне лицом и поднял в приветствии руку – он знал, что сейчас произойдет, а я еще нет, хотя не мог не знать.
– Я пришел, – теплый утренний ветер донес до меня его слова, будто легкий парусный кораблик приплыл на гребне воздушных волн. – Я пришел, и я ухожу. Я – это вы. Помни это, Арон.
Он обращался к деду, почему же дед не описал этот эпизод в своем рассказе?
– Я помню…
Кто это сказал? Дед или я?
Марк повернулся ко мне спиной и пошел в сторону Яффских ворот легкой походкой, а потом упал вперед – как и шел, легко, непостижимо и естественно. Звука выстрела я не услышал.
Как я мог его услышать? Из прошлого всплывает лишь то, что должно остаться в памяти.
Взгляд деда застыл, застыла и картина – тело на мостовой и излученный им свет, уплывающий куда-то в сторону Старого города. А потом свет померк. «Почему в комнате так темно?» – подумал я.
В комнате было светло. Просто деда в ней больше не было. Я опустил на застывшую грудь его тяжелую руку, закрыл деду глаза, отгородив от мира его остановивший время взгляд, и встал.
– Дед, – сказал я, зная, что душа его еще где-то здесь, рядом, и прекрасно слышит не только каждое мое слово, но и каждую мысль, – дед, я не успел сказать тебе… Я не умер тогда. Я здесь, слышишь?
– Да, – прошелестел в воздухе шепот, будто сухой лист упал с высокого дерева.
Я открыл дверь, и в комнату вошли моя жена и бабушка – им не нужно было ничего говорить, и я ничего не сказал.
Я вышел из дома в ночь. Я вышел на войну Гога с Магогом. Я должен победить в этой войне.
Я – Мессия.