СТАРИК
Старик?.. Наверное, старик.
Эстет, философ.
Он состоит из голых рифм,
Простых вопросов
И слов, струящихся, как шёлк,
Но жгущих кожу…
И говорит так хорошо,
Так не похоже
Ни на кого. Лукав и мудр.
Немного желчен.
Его любили столько муз
И столько женщин…
Но флердоранжа запах груб,
Как запах смерти.
Ему шептали столько губ…
Он врёт, не верьте,
Что снег пронёсшихся лавин
С водою выпит.
Танцуй со мной до дна любви,
До крика выпи…
Танцуй со мной, закрыв глаза,
До нежной бездны
И помни: не попасть назад
Под свод небесный.
У одиночества богатств –
Лишь трость да перстень.
Никто уже не виноват,
Не надо песен.
Туман, беспамятство и зной,
Бинты и грелки.
И диск, крутящийся под злой
Иглою стрелки…
* * *
Переросла, пережила, перетерпела.
Прошла зима, и журавлей сменили галки.
На месте жирного костра лишь хлопья пепла
И осторожный огонёк от зажигалки.
Набухли марлей облака над мокрой крышей,
Повис над чашкой аромат надменной мяты.
Но поднимается больной февраль всё выше,
И наступает тишина в начале марта.
Переросла, перенесла, переболела…
Перевела в антитела и жар, и гордость.
Остался вымытых небес обрывок белый,
И чая горечь, и печали чистый голос.
* * *
Стираю крошки со стола,
Где дочка крутит папироски.
Ах, эти свинские подростки
И их недетские дела…
Она неровна и нежна
И от иллюзий не свободна.
А я мудра и старомодна
И, как ни странно, ей нужна.
Несложно выиграть войну
В квартире пусто-населённой –
Покрасить волосы в зелёный,
Вменить родителям в вину
Свою потерянность в толпе
И вечную нехватку денег,
От всех прохладную отдельность,
Как рану, чувствуя в себе.
Пустой бокал пятном в углу.
В глазах темно, и в горле сухо.
Ползёт обеденная муха
По обедневшему столу.
Рисует взрослая тоска
Необретённого наброски.
А я от горькой папироски
Стираю крошки табака.
* * *
Там цвели марва с полынью,
И июль от васильков
Отливал глубокой синью
Через марлю облаков…
Там росли на каждой грядке
Деревянные стихи.
И душа была в порядке,
И слова в душе тихи.
Там в замедленном июле
Пели пчёлы и жуки.
Тихо фыркал суп в кастрюле,
Даль дремала, сняв очки.
И садилось солнце в келью,
В угол, пахнущий травой,
Старой маминой фланелью
И полынью луговой.
В муравейнике под ёлкой
Жили жители Земли.
И хрустящие иголки
Нам на цыпочках несли.
* * *
Человек отражает мир, преломляет луч.
«Что упал – пустяк, не плачь. Ты вообще везуч.
Сквозь тебя текли облака, а – живой пока».
А другой говорит: «Дурак, здесь полно козлов.
Что упал – это скользкий пол, и повсюду зло.
Глянь-ка в зеркало, вона как развезло».
На заборе написано: «Быть или не быть?»
Человек выбирает, выпить ему или выть…
И дряхлеет степенно плоть, побеждая прыть.
Ветер воет выпью, или поёт хамсин,
Человек выдыхает боль, а вдыхает синь.
И не знает, янь он всё-таки или инь.
АПУЛИЯ
Окрики чаек, лёгкого камня крошево,
Царственная осанка фонтанной львицы.
Летняя улица бликами запорошена,
Тюлем взлетает тень – кружевная птица.
Апулия – грубой ограды чугунная линия,
Гнутая лилия, солнечная отрада.
Возле стены замшелой кривая пиния
и золотая мгла с полотна Рембрандта.
Солнце ползёт по камню лапами алыми,
Море вгрызается в губку кустов колючих.
В доме, гнездом приклеившемся над скалами,
Ветер полощет наволочку над кручей.
Время забыто, замкнуто, отгорожено.
Сердце надрезано сумерек тонкой саблей.
Запах свежей клубники дрожит в мороженом,
Вниз по руке стекающем сладкой каплей…
* * *
Я примеряю одиночества рубаху –
Она просторна для чудачества и вздоха.
В ней трезво дышится и пишется неплохо,
И есть карманы – для сомнения и страха.
Я примеряю старомодную разлуку
С атласным бантом канареечного цвета.
Когда-нибудь и мне придётся до рассвета
Её немеющий рукав держать за руку…
Я убираю в шкаф невзрачную тревогу –
Холодный плащ из нестареющей болоньи.
Не греет рук прикосновение к ладони
Надменной ткани, что отталкивает воду…
Я примеряю драгоценную удачу –
Она воздушна и легка, но рвётся быстро.
По краю тонкая кайма – жемчужный бисер
И солнце, бьющее сквозь яблони на даче…
Я примеряю, и не плачу, и не плачу.