Леонид Левинзон

СПИСОК

Памяти Юрия Томошевского

Я знал Толика давно. Высокий, астенического телосложения, с хвостиком довольно пышных русых волос, с бледным чуть плоским лицом, он напоминал японца. Работал Толик почтальоном и на своих тощих ногах разносил письма, пока не выгнали. Оставшись без работы, Толик заскучал и, встретив меня в русском магазине, не побежал дальше, а протянул руку, здороваясь.

– Давай посидим? – вдруг он предложил. – Я пока не работаю, и у меня есть время.

– Давай, – я согласился. – Раз уж ты не работаешь.

Мы перешли через дорогу и устроились на деревянной скамеечке под деревом, дающим в середине лета такую желанную и нужную тень. С лавочки хорошо просматривался поворот на улицу Авраама Штерна с её угрюмыми серыми домами и выстроившиеся в ряд мелкие магазинчики. Около одного из них, как раз того, где мы купили пиво, щёлкала семечки белобрысенькая курносая хозяйка, оглядывая улицу прищуренными глазами.

– Так чем ты, Толик, занимаешься? – спросил я. – Чем ты любишь заниматься, когда не бегаешь с почтой, не стоишь в очереди за пособием по безработице, не разговариваешь с женой?

– Покойниками, – ответил Толик.

– Чего?

– Покойниками, – терпеливо повторил Толик.

– Всеми?

– Э, нет… – Толик рассмеялся. – Только теми, кто прославился. Если человек умер, я про него внимательно читаю.

– Значит, читаешь… – я ошарашено посмотрел на собеседника.

Толик безмятежно улыбался.

На следующий день с отметкой «для сведения» он прислал мне список умерших людей за первую половину 2018 года. И в списке чужих имён я вдруг увидел:

«Ю. В., режиссёр… умер… несчастный случай…»

Мне сдавило горло.

Перед отъездом в Германию на холодном питерском ветру Ю. В. сказал мне:

– Не хочется ехать, но жена просит. Тёща себя плохо чувствует. Может, ещё не поеду. Билеты потеряю, например?

Ю. В. рассмеялся и плотнее запахнул пальто. Стояла холодная питерская весна. Лужи рябило, ветер гнал дождевые тучи. Ю. В. был одет добротно, стильно, длинные волосы спускались на плечи, лицо чуть покраснело от ветра.

Мы стояли около музея Достоевского, где должен был идти его спектакль «О, Боже!», о котором я много слышал, а теперь решил посмотреть.

Перед своим отъездом Ю. В. сделал мне подарок. Он любил делать подарки. И если уж дарил, то буквально ошеломлял своей щедростью.

– Спасибо, – сказал я. – За подарок.

Ю. В. подмигнул:

– Пока.

Он уже думал о чём-то другом.

И вот… Список имён.

И человек, которого зовут Толик, выискивая по новостям, кто умер, шариковой ручкой выписывает в столбик ничего не значащие для него имена.

– А он не очень-то был известен! – при следующей встрече почти обвиняюще высказался бывший почтальон.

Мне нечего было ответить. Толику надо было посмотреть хоть один спектакль. Хотя, возможно, Толик и тогда ничего бы не понял. А регалий, так уж вышло, у Ю. В. почти не было. Биография уместилась в одну строчку.

Сидя на той лавочке, Толик, старательно смотря в сторону, отрывисто сказал, что он только что потерял отца.

– Расскажи о нём?

Толик рассказал.

Отец был геологом и всю жизнь прожил в Забайкалье. Мама рано умерла, отец повторно женился, и сыну места в родительском доме больше не нашлось. Толик путешествовал и где-то в Вологодской области нашёл себе худенькую маленькую жену. На следующую встречу Толик пригласил меня к себе, и, когда мы пришли в его опрятную квартирку, я прочитал перечень указаний, прикреплённых к холодильнику временно отсутствующей женой:

● Мыть вовремя посуду.

● Менять рубашки.

● Скучать.

Скучать… Я всё смотрел и смотрел на тетрадный разлинованный листок, заполненный аккуратным мелким почерком, пока Толик меня не позвал.

Мы опять заговорили, и я понял главное.

Папа Толика был счастливым человеком.

Толик, не в силах осознать потерю, даже показал мне фотографию. На фотографии его отец с блаженнейшей улыбкой стоял на лесной дороге.

Но дома у Толика мы поссорились. Хозяина потянуло говорить о политике, и оказалось, что он не только составлял списки умерших знаменитостей, но и подсчитывал, какие неприятности создал Израиль соседнему арабскому народу. И договорился до того, что евреям вообще не стоило организовывать своё государство.

– А ты спорь! – предлагал Толик. – Спорь!

Оказалось, я не умею спорить. Я раскричался и вышел, хлопнув дверью.

В один из своих приездов в Питер я пошёл с Ю. В. в некую галерею на открытие выставки известного художника. Портреты знаменитостей, выполненные очень яркими красками, теснились на стенах.

Мне живопись не понравилась, но не в ней дело.

В какой-то момент я понял, что большинство посетителей выставки – евреи: доктора и искусствоведы, адвокаты и бизнесмены. И у каждого из них было некое залихватское отличие: доктор-сексолог красовался кожаным галстуком на голой шее, искусствовед ходил в обтягивающих штанишках, адвокат в невыносимо прекрасном с блёстками костюме толкал объёмистым животом публику.

И меня взяло зло. Вместо того чтобы обживать Иудею и Самарию, они тут играют в богему. Я даже высказал свою горечь одному актёру, русскому парню, и он мне кротко ответил, что я не прав.

Ну-ну.

Толик живёт у нас уже двадцать лет и тоже думает, что я не прав. Съёмная квартирка, пособие по безработице, жена – санитарка в больнице.

– Как ты будешь жить дальше? – спросил я его, пока мы не занялись политикой. – У тебя мечта есть?

– Проработаю всю жизнь и пойду в дом престарелых.

Что-то с ним было неладно, с этим Толиком.

Да, понятно, можно любить страну, когда у тебя всё получается, а если тебя каждый раз выгоняют с работы?

Я думаю – тоже можно любить. Но это я так думаю.

После Питера я побывал в Одессе, где познакомился с литератором и программистом. Они мне понравились, а когда люди нравятся… Ну да… Живёшь в Иудейской пустыне и понемногу становишься жестоковыйным. Возвращаешься в Одессу, Киев, Минск и понимаешь: есть жизненные обстоятельства. И сами люди… Такие понятные. В хороших тихих квартирах. По крайней мере они, литератор и программист, не живут на улице Богдана Хмельницкого. Хотя даже Большую Арнаутскую могут переименовать.

В той питерской галерее Ю. В. читал Бродского. Он очень любил Бродского.

Я различу на улицах твой взмах!

Читал самозабвенно, завораживая зал. Никогда я не смогу никого сравнить с ним по силе поэтической декламации.

Потом, в интернете, я нашёл интервью, которое Ю. В. дал одному толстому господину.

– Бродский-то! – сказал, отдуваясь, господин. – Бродский-то! Обещал в Питер вернуться и не вернулся! Нехорошо, нехорошо… Обманул, Бродский, выходит! А ты его читаешь!

Ю. В. посмотрел на интервьюера с жалостью.

Господин, наевший толстенькие розовые щёчки, верил, что в жизни всё обоснованно и, если хочешь, возвращаешься.

Ю. В., как и Бродский, не смог вернуться.

Исчезла ещё одна жизнь, ещё один человек ушёл. Что он сделал? Поставил спектакли? Подарил зрителям незабываемые впечатления? Воспитал актёров? Основал один театр, потом другой… Вытащил из забвения несколько литераторов? Кого обидел? Кого осчастливил? Мог ли сделать больше?

Толик на меня очень обиделся. Он написал мне письмо, потом ещё одно письмо, потом ещё и ещё. Он осыпал меня письмами.

«Ты меня стираешь! Ты меня превращаешь в ничто! Со мной всегда так! Все от меня уходят! У меня нет друзей!»

И неожиданно тоскливое признание:

«У моего отца было всё наоборот. Его все любили».

Был счастлив, все любили, а жизни и на одну строчку не хватило. Наград нет, до главного геолога не дослужился.

После спора с Толиком я подумал, может, новая жена не была виновата? А отец просто никак не мог понять своего легконогого сына, так и не прибившегося ни к одной профессии, бросившего самый важный в мире геологический институт и вдруг сорвавшегося в Израиль.

Но отец был не прав. Толик полностью заплатил в Израиле за отсутствие профессии и свою безалаберность. И, по своему обыкновению, за двадцать лет жизни, составляя бесконечные списки, остался чужим, так и не поняв, зачем он приехал.

«А если я и люблю Израиль, и ненавижу? – спросил Толик в очередном письме. – Или для тебя существует только чёрное и белое? А продавщицу из русского магазина, щёлкающую семечки, живущую не на улице Симона Петлюры, как следовало бы, а на улице сумрачного гения еврейского подполья Авраама Штерна, куда ты денешь?»

Я отдал Толику свой маленький долг.

Я написал:

«Успокойся. Ты не ничтожество, а обычный парень со своими тараканами в голове».

Толик успокоился и прислал мне очередной список.

А вот свой долг Ю. В. я оплатить уже не смогу. Я остался ему должен на всю жизнь.

Поразительный человек… Ироничный до острия ножа. Играл не только на сцене, но и с собственной жизнью, тщеславный, ранимый, одинокий и любимый, загорающийся очередным проектом. Неисправимый романтик во всём юном значении этого слова, создающий вокруг себя тот самый сказочный неповторимый мир, о котором так мечтают выпускники театральных вузов.

СМИ с оттенком удивления обсасывали гибель Ю. В. Как, в шестьдесят два года? Как, просто утонул? Так не бывает!

В одном из стихотворений у своего три года назад ушедшего друга я запомнил беспощадную строку:

Светло со мной, светло и без меня.

Я воспринял эту строку как железную истину, а сейчас думаю – нет.

Без таких, как Ю. В., как мой друг, намного скучнее, беднее, бездарнее.

Да, город Ю. В. стоит. Да, его спектакли идут. Да, его дети, его близкие, его ученики, его зрители помнят о нём и будут помнить.

Но вам не кажется, что небо стало чуть темнее? Дождь холоднее, жара беспощаднее, а улицы безрадостнее?

Хотя это лично моё ощущение.