* * *
Ребёнок спит под разговоры взрослых,
Огромная луна сидит на вёслах,
Дымится ночь, подёрнутая льдом.
Мосты переплетаются корнями,
Переливаясь длинными огнями,
Плывёт к Заливу леденцовый дом,
Шершавая, как водоросли нори,
Ночная тишина сползает в море,
Сидит на вёслах полная луна,
Зелёный свет мигает на причале,
И взрослые дремотно замолчали
Вокруг бутылки красного вина.
* * *
Красные листья, тёмные ягоды,
Преодолеем беды и тяготы.
Дальнего берега тонкая линия,
Не убоимся тоски и уныния.
Джезва и чайник в пятнышках копоти,
Зиму познаем на собственном опыте.
Круглые камешки, домик Агриколы,
Вот и закончились наши каникулы.
* * *
Солёный снег, железной печки пар,
Одновременно холодно и жарко.
Едва задремлешь, вереницей фар
Из мрака выплывает Володарка.
Ну, вот и наша – Старый Петергоф.
Молчат дома среди больших снегов,
А рядом продаются лаваши
И сырные (божественные) кольца.
Бредут среди заснеженной глуши
Два грустных иностранных добровольца.
Плавучий лес, дремучие огни,
Всё тишиной заполнено, как ватой.
За поворотом засияет ПНИ,
И скажет молчаливый провожатый:
«Ещё немного, и день начнёт прибавляться».
* * *
Смотрю в окно, как Димка и Рената
выходят на ступеньки интерната,
их рукава сливаются в одно
бесформенное тёмное пятно
на фоне ослепительной дороги,
а я смотрю в окно и вижу, как
они остановились на пороге,
потом они отважатся на шаг
в огромное звенящее Снаружи,
и колотое солнце хрустнет в луже,
и время убежит за поворот…
смотрю в окно, как Димка и Рената
спустились по ступенькам интерната
и реку света переходят вброд.
* * *
Давай с тобою купим хлеба,
Напополам съедим горбушку.
Сердито питерское небо,
Сады закрыли на просушку,
Зато в пустом трамвайном парке
У безымянного завода –
Там золотые искры сварки,
Там беспорядок и свобода,
Там запах жареного лука,
Там звёзды синего барвинка,
И сквозь перчатку греет руку
Твоей горбушки половинка.
* * *
Старинная липа
В железном корсете,
Ни вздоха, ни скрипа,
Так тихо на свете.
Полынь и крапива,
Манжетка и сныть,
Тепло и красиво,
И хочется жить.
ПОДМЕНЫШ
Как одежду штопала да всё причитала:
– Своему бы штопала – прорех бы не считала,
Собака рычит, когда видит меня,
Кошка шипит, когда видит меня.
Соседка говорит:
– Калёное железо да острая палка…
– Средство это верное, а не могу: жалко.
…чем я дольше штопаю, тем больше прорех.
– Больно уж ты жалостлива!
– Есть такой грех.
Другая говорит: – Хоть его пожалей,
Тяжко тебе с ним – а ему тяжелей:
Не ест наш хлеб, не понимает нашей речи,
Троллю – троллево, человеку – человечье.
– Да я-то понимаю, но не в лес же его.
Ведь всё равно детёныш – не к волкам же его.
– Он чёртово отродье! Он вам не родня!
Он ваш дом подожжёт!
– Что ж, спасу из огня.
Кто за дверью дышит? Дерево? Троллиха?
Тише, сын, тише. Не буди лихо.
* * *
Та музыка всё тише и слабей.
Побудь ещё немного, посвети на
скамейку, где Елена Константинна,
соседка бабушкина, кормит голубей.
Всё замерло: акации, щенок
и облако. Мгновенные картины –
и вспархивает время из-под ног,
как голуби Елены Константинны.
* * *
Вот синяя чашка в потёках глазури –
В ней глуби морские и тайные бури.
А это кастрюля. В кастрюле орехи.
Стучат друг о друга орехов доспехи.
И свет во тьме светит. И тьма не объяла
Мой маленький дом в глубине одеяла.
* * *
Бормочет дочка. В окна смотрит нам
Пустое помещение складское.
И днём, и ночью кто-то ходит там,
Ни днём, ни ночью нет ему покоя.
И ты не спи, ребёнок, бормочи,
Показывай спектакли теневые,
Ворочайся. Одни с тобой в ночи,
Единственные тёплые живые,
Не спящие единственные мы,
Лишь ты да я и мученик со склада.
А потому не убоимся тьмы:
Не надо лгать, и прятаться не надо.
* * *
Олесе
Белый домик в Междуречье
С чёрной тенью на пороге.
Синий дым. Стада овечьи
На сиреневой дороге.
Узкогорлые кувшины,
Клинописная посуда,
Гор далёкие вершины,
Поступь мерная верблюда.
А ребёнок пахнет дымом,
Молоком, дорогой дальней,
В небе, розовом и дынном,
Звёзды светятся над спальней.
Узкий месяц над трубою –
Силуэт канатоходца.
Отчего же нам с тобою
Так непросто всё даётся?
А внутри меня дорога,
Как тугой певучий свиток.
Чтоб соткать мою дорогу,
Никому не хватит ниток…
* * *
Попью воды и, может быть, засну.
Железный ковшик шкрябает по дну,
Пустую бочку узнаю по звуку.
И вот шагаю от окна к окну,
Качая боль, как раненую руку.
Проходит ночь, страницами шурша,
Спокойно дышит тайная душа,
Но только, ради Бога, осторожней.
Дневные птицы на деревьях спят,
В земле мерцает позабытый клад,
И тёплой пылью пахнет подорожник.
* * *
Позади интернат, и сторожка в еловом дыму
Убегает назад. Вот и рынок, лепёшки в тандыре.
Не успею купить, переезд затрезвонил во тьму,
И летит электричка в огнях, без минуты четыре.
Для чего-то люблю эти пятна горелой земли,
Жёлтый свет госпитального дома, высокие дымы.
Позади интернат и сторожка. Проплыли вдали
Корабельные окна твои, бесконечные зимы.
И тревожный ребёнок, ребёнок тоски и вражды
Прижимается носом к ограде церковного сада.
А в саду тишина и прохлада
и вечернего солнца следы…
* * *
Унтер Йиделес вигеле
Штейт а клор-вайс цигеле.
Дос цигеле из гефорн хандлэн,
Дос вет зайн дайн баруф.
Рожинкес мит мандлэн,
Шлоф же, Йиделе, шлоф.[1]
А. Гольдфаден, колыбельная «Изюм с миндалём» из спектакля “Суламифь”
Спи, моё дитя.
Мы построим корабль
И привезём из-за моря
Корицу и базилик,
Кардамон и майоран.
Спи, моё дитя.
Завтра утром мы пойдём на рынок,
Там в плетёной корзине
Спит яблоко со звездой внутри.
Половинка тебе, половинка мне,
А звезду отдадим нищему,
Что сидит у ворот.
Он положит её на небо
на исходе Субботы.
Спи, моё дитя.
Иди и спроси ночь:
Куда катится тележка времени
По булыжной мостовой?
Иди и спроси ночь:
Куда она прячет золотую ленту с нашего порога,
Когда мы гасим свет?
* * *
Коричневый апрельский сад,
хрустящий лёд и синий свет,
и на земле велосипед
лежит, как древний экспонат,
но колесо ещё дрожит,
и мяч летит, и бьётся лёд,
ложатся тени вкривь и вкось,
и время синее течёт,
и сад, пронизанный насквозь
лучами, виден на просвет.
я здесь, я вижу, я дышу,
прозрачно всё, подвоха нет.
-
Над колыбелькой Йиделе
Стоит белая козочка.
Козочка уехала на ярмарку.
Это будет твоя работа
Продавать изюм с миндалем.
Спи, Йиделе, спи… ↑