…Когда же меня посетило чувство трепетной зависти, чувство благоговейной ревности к Левинзону-писателю? Было это в Иерусалиме осенью.
Мы сидели возле Дома Ури Цви Гринберга после очередной презентации «Иерусалимского журнала», пили кофе, разговаривали.
О чём?
Ну о чём ещё можно говорить после литературного вечера?
Конечно же, о словах.
– Ну вот я, для чего я пишу? – спросил он сам себя и сам же ответил: – А как же иначе?
А может, и не так он спросил и не так ответил, но я отчего-то запомнил именно этот смысл. Было прохладно. Лёня плотнее подтянул шарф. Мимо проехал трамвай.
Шли люди, но для меня улица неожиданно опустела.
Я смотрел на него, на этот шарф, очки… на вспыхнувшую в его глазах какую-то неподвластную мне правду.
Правду выбранного пути.
Выбранного?
Указанного?
Подаренного?
Не суть.
Суть в том, что путь этот единственно возможный.
Что он есть – вера. А вера – свобода. Круг замыкается: вера, свобода, правда. Вот что увидел я под запотевшими от горячего кофе очками.
Можно было бы порассуждать о литературных достоинствах или недостатках Лёниных текстов, об их метафоричности, юморе, грусти.
О языке, на котором Левинзон рассказывает нам о подсмотренном им мире. Но надо ли?
Может, кто-нибудь и возьмётся за это. Однако не я.
Мне же гораздо важнее видеть человека «пути», когда путь этот и есть сам писатель, вера писателя, свобода писателя, судьба. Когда невозможно представить их по отдельности.
И ещё мне важно, чтобы зависть моя не проходила.
Лёнечка, с юбилеем!