Виктория Райхер

Квинтет

Валерия Николаевна Эрнстова и Варвара Громыко были соседками по пригородному поселку.

Музыковед Валерия Николаевна носила перманент, предпочитала ботики с пуговкой и писала диссертацию о творчестве позднего Пендерецкого. Для души играла на скрипке извилистые минорные этюды.

Варвара звала ее «бормашиной». Для души она ходила в поселковую баню, а дома до блеска мыла полы, заранее раздражаясь от мыслей о пыли. Пылью Варвара считала всё.

Когда какой-нибудь кружевной платок слетал с бельевой веревки Валерии Николаевны и приземлялся возле Варвариного крыльца, им протирали это крыльцо, сжимали в мокрый комок и перекидывали через проволочный забор. Если же с веревки улетало что-нибудь у Варвары…

Мечтать не вредно. Варварино белье крепилось прищепками такой деревянной мощи, что ими можно было навек защемить не только пару трусов, но и всю Валерию Николаевну с ее кудряшками. Варвара называла их «дерьмушки».

Валерия Николаевна боролась тоньше – например, разучивала высокие скрипичные пассажи в те часы, когда утомленная хозяйством Варвара ложилась днем подремать. Даже попробовала заняться вокалом (в детстве у нее подозревали колоратурное сопрано), но Варвара взялась сопровождать занятия такой свирепой бранью, что идею пришлось оставить из педагогических соображений: на территории Громыко жил ребенок.

Ребенком был восьмилетний Варварин внук, сын ее дочери Марины, известной в поселке под кличкой «Мурка-давалка». Юная Мурка сбежала из дома много лет назад, а мальчика кинула бабке. Внука звали Павел.

Варвара звала его Пасечка.

Пасечку в жизни занимали две вещи: чего бы натворить и как бы избежать наказания. Он ловил в грязноватом пруду лягушек, отрезал им болтающиеся лапки и превращал в снаряды для рогатки. Варвара искала грешника по кустам, не без удовольствия внимая, как визжит Валерия Николаевна, к которой лягушка-инвалид влетела в окно.

Пасечка постоянно разводил костры – ему нравилось смотреть, как что-нибудь горит. По всей округе стлался сладковатый дым: горели останки лягушек, а также стрекозы без крыльев, жуки без голов и прочие существа, которых Пасечке посчастливилось поймать и полюбить.

Все это приводило Валерию Николаевну в состояние непрерывного нервного возбуждения, которое она выплескивала в многочасовой скрипичной игре. У Варвары от скрипки болели зубы. Обезболивающие таблетки ей привозили даже из Москвы.

*   *   *

Было неясно, откуда пошла вражда. Когда-то ходили слухи, что муж Валерии Николаевны, известный всему Союзу политолог Эрнстов, донес на Варькиного мужа, известного всему поселку красавца и пьяницу дядю Ледю, в ОБХСС. То, что дядя Ледя спекулировал запчастями (которые сам же и выносил с завода «Красный луч»), знал весь поселок. То, что его в итоге за это посадили, тоже не оставляло сомнений. Был ли причастен к этому строгий лысоватый Эрнстов или это произошло, так сказать, естественным путем – теперь уже невозможно установить. Как и то, на самом ли деле Варвара Громыко родила свою Мурку не от мужа, а от соседа, запавшего на сдобные формы дяди Лединой жены.

В те годы лихая Варвара-краса выгодно отличалась от утонченной Лерочки, чьим главным женским оружием была головная боль. Болтали, что честный Эрнстов, даже в мыслях не способный позариться на чужое, потому и устроил соседу заслуженный отдых в не столь отдаленных местах. И только после, уверенный в собственной правоте, подкатился к безмужней Варьке. Она же прикинула и решила, что годы идут, дядя Ледя пока что занят, а с Эрнстова, ежели что, можно и алиментов состричь. 

Идея стричь с Эрнстова алименты сорвалась быстрее, чем Варвара-краса заметила собственное положение: его срочно перевели по работе в Афганистан, где сложная политическая ситуация не оставляла видному советскому специалисту возможностей для адюльтера. Эрнстов погрустил и уехал, не подозревая, что Варенька вот-вот начнет скрывать живот. К счастью, тут накатила амнистия в честь юбилейного съезда, в поселок вернулся дядя Ледя и заключил в объятия скучавшую жену – таким образом, слухи потеряли смысл, и страница была закрыта. Дядя Ледя привез из колонии полноги и железный костыль, которым дрался, когда был пьян, а кудрявая хорошенькая Мурка оказалась до смешного похожей на него, вернувшегося вроде как сильно позже ее зачатия. Словом, темный лес.

В Афганистане у Эрнстова неожиданно открылся туберкулез, категорически недопустимый для советского специалиста, и он был спешно выдворен назад. Но не вынес тяжелой дороги и оказался в глухой больнице по пути, где вскоре и умер – не то от туберкулеза, не то от инфекции, полученной в той же больнице. Потрясенная Валерия Николаевна вернулась в поселок, купила новую скрипку, оформила дипломатическую пенсию и засела за диссертацию о Пендерецком. Ее сад превратился в зеленые джунгли. А годом позже по пьяни погиб дядя Ледя, пытаясь на спор переехать озеро на инвалидном «Запорожце». И на двух соседних участках надолго установился матриархат.

*   *   *

Варвару спасало хозяйство и шитье. Валерию Николаевну – скрипка, Пендерецкий и жильцы.

Светлый лиственный лес и неожиданно негрязная река смягчали криминальную репутацию поселка, поэтому летом жильцов можно было даже более-менее выбирать. И пока соседка стояла кверху задом, дергая сорняки, Валерия Николаевна обсуждала тенденции современного искусства с очередным кандидатом наук из Нижнего Тагила. Жила она небогато, но ей и нужно было немного: она ведь была одна. Как говорила Варька, хорошо устроилась.

«Некоторым везет, – ожесточенно думала Варвара, вонзая тяпку в грядку. – Некоторым и сорняк в глаза не колет. Нет бы работать пойти. Пилит на скрипочке, как дурочка, – думает, мужики внимание обратят. Да было бы на что, одни дерьмушки на башке».

С этими мыслями Варвара перебрасывала мусор через эрнстовский забор.

Приятно было бы сказать, что возвышенная Валерия Николаевна относилась к соседке с пониманием или хотя бы не думала о ней. Но Лерочка, вымотанная многолетним одиночеством, ненавидела Варвару до скрипичной фальши.

Про историю с Эрнстовым она, конечно, знала.

*   *   *

Пасечка в своей жизни не боялся ничего. Годам к шести до него дошло, что грозная бабка, которую опасались все поселковые собаки, к нему, единственному на земле, питает некоторую слабость.

Не то чтобы Варвара его ласкала. Привычным обращением бабушки к внуку было «чтоб ты сдох», и летело оно преимущественно в убегающую спину. Но Пасечка ощущал в ней что-то, что мог бы определить как «точно не убьет». Всех остальных Варвара бы с легкостью прибила, не препятствуй ей Уголовный кодекс. А с внуком дела обстояли иначе. Что-то мешало придушить его к чертовой матери, облегчив жизнь всем соседям.

Как только Пасечка это просек, он прекратил ходить в уборную. Деревянный домик на Варварином участке стоял на задах, бегать было далековато, лампочка регулярно перегорала (или сам Пасечка вывинчивал ее для своих каких-то целей), и логично было справлять нужду непосредственно там, где она тебя застала, нарушая стерильную чистоту прямоугольных грядок. Варвара планомерно зверела, вступая в Пасечкины «подарки», пока в конце концов не застукала его на месте преступления, схватив за привычно оттопыренное ухо.

– Стихни, шкода, – сказала бабушка, пиная внука в лодыжку. Пасечка взвизгнул, одной рукой удерживая штаны. – Я тебе сейчас покажу, где нужно срать.  

Пасечка решил, что «сейчас покажу» – это фигура речи, и рванулся, но Варвара сдержала его без труда. Пользуясь ухом как рычагом, она подтащила Пасечку к забору, ткнула пальцем в сторону соседского участка и велела:

– Сри сюда. Поближе к этой.

Подумала и уточнила:

– А больше никуда.

Отпустила пылающее ухо, вытерла пальцы о Пасечкину рубашку и ушла.

Пасечка обескураженно глядел ей вслед. Перед ним возникла повышенная сложность жизни, с которой он пока не сталкивался.

Наказ, впрочем, выполнял исправно. Валерия Николаевна фактически потеряла кусок участка: там теперь всегда стоял характерный запах и вились стайки мух.

Она подстерегла Варвару у забора и попыталась объяснить, что ребенка надо воспитывать хотя бы как-нибудь. Варвара в ответ сообщила, что у нее и без того хватает дел, а соседке стоит получше следить за собственными отправлениями. Она громко описывала характер этих отправлений, называя их «интеллигентской какой», а Валерия Николаевна стояла, глотая слезы. Ей было так ужасно стыдно, что она потом осмелилась шепотом пожаловаться портрету Пендерецкого на письменном столе.

*   *   *

Жильцами Эрнстовой были в основном мужчины. Не то что бы она отказывала женщинам или семейным парам, но почему-то так получалось, что молодая приятная учительница снимала комнату у Зверевых через дорогу (двухэтажный каменный дом, трое взрослых сыновей и лабрадор), а в Лерочкиной гостевой мансарде жил то веселый пьющий экономист, то сдержанный водитель грузовика, ценивший Блока, а один раз даже помощник секретаря обкома, нервный и чувственно-злой. Валерия Николаевна любила жильцов. В ее скрипичные дни, наполненные диссертацией и Пасечкиной вонью, жильцы вносили мажорную ноту.

Варвара называла все это «собачья свадьба».

В июле к Валерии въехал худощавый очкастый Гурин. В первый же день пребывания на участке он завидел на помидорной грядке Варвару, и немало ее этим удивив, направился к ней. Обычно Валериины кобели ее интуитивно избегали.

– Гурин, Игорь Витальевич, – отрекомендовался жилец, кивком оценив низкий вырез Варвариного сарафана.

– Громыко, Варвара… Александровна, – ответила Варя, от изумления переделав батино имя, которого, как было известно всему поселку, звали Петр.

– Местная? – осведомился Игорь Витальевич.

– Да…

Варвара не привыкла, чтобы инициатива беседы оставалась не за ней. Поэтому решила взять разговор в свои руки:

– Откуда будете-то?

Игорь Витальевич никак не дал понять, что он ее услышал, и задал следующий вопрос:

– С кем живете?

«С внуком», – машинально подумала Варвара, но что-то помешало ей это сказать. Ей все мешало в беседе: суховатый стиль, манеры незнакомца, который держался так, будто это он был здесь дома, а особенно – его странная уверенность, совершенно непонятная с чего.

Вместо ответа Варвара развернулась, махнула рукой и, бормоча под нос «некогда мне тут болтать», исчезла в доме. Гурин ушел с непроницаемым лицом.

Вечером Валерия Николаевна пригласила его на чай – отказался, на следующий день отказался тоже. Каждый день он подолгу гулял, но не ходил ни в лес, ни на речку. Просто шатался по округе, зачем-то с биноклем в руках. Птиц, что ли, смотрел? Ночами жег настольную лампу, раз в два дня уезжал в райцентр отправить почту. Поужинать не спускался, предпочитая питаться всухомятку у себя.

Однако через несколько дней неожиданно сам пришел к хозяйке.

– Скажите, Валерия Николаевна, отчего у вас за участком так воняет? Женщина вы чистая, в доме порядок, культура в наличии, скрипка имеется. А на задах будто общественный туалет.

Валерия обиделась, вспыхнула и неожиданно для себя рассказала, как Пасечка с бабкой превратили в общественную уборную всю ее жизнь. Игорь Витальевич поскреб подбородок и сухо сказал:

– Я разберусь.

Валерии Николаевне много лет никто не говорил «я разберусь». Она ушла к себе в комнату, причесалась перед зеркалом, подкрасила губы, привычным жестом вскинула скрипку и расплакалась.

*   *   *

Пасечка кончил дела и натянул штаны. Его ждал хороший день: накануне удалось стянуть у бабки бритву, а в клетке сидел лопоухий кролик.

– Ну, здравствуй, – раздался где-то вверху суховатый голос.

Над ним стоял долговязый очкарик, новый соседкин жилец. Пасечка дернулся прочь, но обнаружил, что его крепко держат его за шиворот.

– Послушай, мальчик. Ты безобразно себя ведешь.

Очкастый так тщательно выговаривал слова, будто ему был слегка неприятен сам процесс речи.

– Я ничего не сделал! Отпусти! – возмущенно крутился Пасечка.

Жилец нахмурился и свободным от Пасечки пальцем ткнул в свежую кучку под ногами.

– А это что?

– А тебе какое дело? Я дома, где хочу, там и…

 В этом месте долговязый так его тряхнул, что последнее слово не вышло.

– …у, – пискнуло где-то в горле.

– Ты можешь делать это на своем участке, – проинформировал жилец, – но не возле забора соседки. Ей это мешает.

– Ну и что? – возмутился Пасечка. Мало ли кому что мешает. – Пусть не ходит сюда!

– Еще раз, – терпеливо повторил долговязый, приподнимая его за шиворот так, что верхняя пуговица противно вжалась в шею. – Ты, конечно, можешь делать это на своем участке, но не возле…

Увлекшись, он слегка потерял бдительность. Пасечка дернулся посильней и ценой той самой пуговицы вырвался на свободу. Обрадованно задвигал ногами и уже видел себя далеко отсюда, как вдруг обнаружил, что потерял опору. Долговязый успел схватить его за пояс, поднял рывком и держал теперь на весу, с интересом разглядывая, будто Пасечка был таракан.

– Ну вот что, навозный жук, – жилец, оказывается, был здорово силен, – еще раз я тебя тут застану за этим делом, будет плохо. Считай, что я тебя предупредил.

– А чё ты мне сделаешь-то? – прохрипел Пасечка, извиваясь на ремне.

Жилец аккуратно опустил его на четвереньки и придержал коленом. Пасечка уткнулся носом в землю, которая по неприятной случайности была только что удобрена им самим. Попытался повернуть голову, но на затылок давила твердая нога.

– Увидишь.

На голову перестали давить, и он вскочил. Зарычал от негодования, но обнаружил, что в одиночестве скалится на кусты.

Жилец ушел.

Пасечка сделал усилие и натужил новую маленькую кучку прямо соседке под забор.

*   *   *

Варвару куда сильнее заинтересовал бы неясный жилец, но тем летом у нее самой не все было в жизни ясно. Незадолго до того, как появился Гурин, в Варварином доме вдруг раздался стук.

Дверь приоткрылась ровно на полсантиметра – никто не любит неожиданные визиты по вечерам. В дверной щели недоверчиво засветился голубой Варварин глаз.

– Ух ты! – раздался веселый голос. – Вот это василек!

Пасечка, который сидел на полу и выводил шариковой ручкой неприличное слово на собственной руке (он пытался изобразить татуировку), громко прыснул от смеха. Умора, василек!

– Надо чего? – с неприязнью спросила Варвара.

Голос чуть понизил громкость.

– Ледьки Громыки – ты вдова?

Долгие годы после Левочкиной смерти к Варваре приходили незнакомцы – переночевать, передать или попросить денег, а то и просто поболтать. Обаятельный дядя Ледя успел завести столько связей, что еще долго присматривал чужими глазами свою вдову. Но постепенно поток приятелей иссяк, особенно когда один из них взялся ухаживать ночью за Муркой, был бит Варвариной кочергой и поутру сбежал, забрав свои нехитрые пожитки и заодно хозяйский кошелек. А с ним и Мурка ушла. С тех пор Варвара разлюбила Левочкиных друзей и больше их не принимала. Впрочем, давно никто и не просился. Шутка ли, столько лет прошло.

– Громыки, говорю, – не сдавался голос, – Варвара-краса, сам же вижу – ты!

Дверная щель расширилась на пару сантиметров. Варвара-краса в лиловом байковом халате стояла на пороге, широкой спиной загораживая от Пасечки самое интересное. Он только слышал недоверчивый бабкин голос:

– Семка-косой? Враг народа, что ли?  

Буквально внеся Варвару внутрь, в дом ввалился косоглазый мужик, до глаз заросший бородой. Он улыбался.

– Варенька!

Распахнул руки и со всей дури сдавил бабку в объятиях. Варвара дернулась, но мужик был явно сильней, к тому же так восторженно бормотал, что она обмякла. Он шарил руками по ее спине, гладя распущенные волосы.

– Василек… Варюша, девочка, Варвара-краса…

Пасечка загоготал, завалившись на спину. Варвара решительно высвободилась и отвесила ему щедрую затрещину.

– За что? – возмутился Пасечка, на всякий случай отполз на безопасное расстояние и снова хихикнул: – Василек…

Варвара заколола волосы в узел и принялась собирать на стол. Странный «враг народа» уселся, по-хозяйски расставив ноги, и поскреб ногтями в бороде. Из бороды полетела пыль.

– Руки, – Варвара хмуро кивнула на умывальник, все еще не решив, как относиться к пришельцу. – Полотенце там, на крючке.

Косой послушно поднялся и потопал, куда сказали. Его движения были странно-расслабленными, будто он хорошо знал дом. Хотя Варвара совсем недавно перевесила умывальник, когда после Пасечкиных столярных экспериментов выкрошился кусок гипсовой стены.

Сели. Гость энергично ел, почесывая бороду, Пасечка обеими руками таскал тонко нарезанную колбасу и спешно жевал, ожидая окрика. Варвара маленькими глоточками отхлебывала из блюдца и ждала.   

Насытившись, гость достал сигареты.

– С ума сошел, – возмутилась Варвара, – ребенок в доме! Иди на двор.

Косой затянулся поглубже, выпустил дым и затушил почти целую сигарету в остатках чая.

– Варюша, – сказал он мягко. – Понимаешь, какое дело. Мне помощь нужна.

*   *   *

Семка-косой, наладчик на заводе «Красный луч» и давний друг дяди Леди, с гордостью носил кличку «враг народа». Еще в молодые годы, когда всеобщим занятием был поиск заработка (как правило, незаконного: кто же даст простому человеку законно разбогатеть?), придурка Семку вечно тянуло на политику.

То он откапывал шуршащий самиздат, сажал приятелей за стол и заставлял слушать длинные тоскливые стихи. Приятели гоготали, но Семка настаивал: «Уроды, так и помрете без культуры!» – и упрямо дочитывал до конца.

То к нему приходили бездомные диссиденты, и он оставлял их ночевать на своей кровати, сам уходя к дяде Леде, в кухню на матрас.

Или вот проводили на заводе «Красный луч» всеобщее голосование для осуждения израильской военщины на седьмое ноября. Казалось бы, проголосовал по-быстрому – и домой, есть чем заняться в праздник, нет? Но Семке непременно надо выпендриться. Он неожиданно заявлял, что на одну девятую – еврей, поэтому не может голосовать против собственного народа. И пока парторг Осипов, известный стукач, высвобождал в президиуме живот из-под стола, чтобы стоя выдать этому идиоту, Ледька Громыко с приятелями утаскивали отбивающегося Косого, извиняясь перед президиумом, что, дескать, их товарищ по случаю революционного праздника немножко перебрал.

(А позже интеллигентный технолог Губерман сокрушался: «Сема, ну почему еврей на одну девятую? Откуда там нечетное число?»)

Повезло Косому, что тогда стояли вегетарианские времена. Его защищало пролетарское происхождение, хороший славянский нос (не помешала даже одна девятая) и крепкий бытовой алкоголизм, на который парторганизация завода «Красный луч» с облегчением списывала Семкины непотребства. Пару раз его вызывали в КГБ, однажды он им даже что-то подписал (хотя не любил об этом распространяться), но в целом Семка не пострадал. И сел, как приличный человек, за воровство – поэтому из тюрьмы вернулся в срок, пусть и без пары ребер. 

Когда-то ему сильно нравилась Варенька, языкатая Ледькина жена. После Ледькиной смерти он подкатился было к ней, получил от ворот поворот (Варвара не любила диссидентов), печально прочел красивый стих и начисто смылся с горизонта. Теперь она с трудом его узнала. Если бы не косящий глаз, может, и не узнала бы совсем. 

– Какую тебе помощь? – настороженно спросила Варвара. – Денег у меня нет.

– Не деньги, – покачал головой Семен. – Денег я сам тебе принес. Мне пересидеть где-то надо. Попал я в переплет.

Семкин рассказ был довольно сбивчив, да и она не все поняла. С кем-то он там подружился, то ли с самим Солженицыным, то ли с его знакомым, кому-то что-то обещал, копировал документы на казенном станке, передавал иностранцам, и даже удачно – короче, за ним следили. Нужно было надежное место, чтобы, во-первых, отсидеться, пока не стихнет шум, а во-вторых, как сказал сам Косой, «доделать кое-что». Что именно ему тут нужно доделать – не сказал. Варвара решительно качнулась.

– Не могу я. Даже не думай, Семен. Ребенок у меня.

Притихший Пасечка, которого забыли выгнать из-за стола, опять потянулся за колбасой. Бабка, не глядя, хлопнула его по руке. «Оживает», – радостно понял Пасечка и другой рукой стянул-таки колбасу.

– Не могу, – с каким-то даже сожалением повторила Варвара и тряхнула для верности головой. – Извини.

Семка порылся в кармане штанов и вытащил пачку денег толщиной с кусок мыла. Положил на стол. Порылся в другом кармане, добавил.

– Это пока что, – сказал он спокойно, – дальше будет еще.

Со времен дяди Леди Варвара умела определять сумму на глаз. Она задумалась.

– Мне же не навсегда, – примирительно сказал Косой и опять зажег сигарету. – Мне до конца лета. Максимум – до зимы.

Варвара вытащила шпильку из волос и прикусила ее зубами. В глазах у бабки зажглись какие-то искры, смысла которых Пасечка не понял. Она поправила узел за затылке и заколола шпильку обратно, но неровно. Длинная мягкая прядь упала ей на шею.

– В доме не курить, в нужнике не пачкать, окурки не разбрасывать, жрать, чего дадут, глупостей не делать, – Пасечка с облегчением слушал знакомые интонации. Косой, подмигнув, показал бабке большой палец. Варвара усмехнулась, снова достала шпильку и с размаху всадила ее в деревянный стол. 

– И вот что, Сема. С соседкой шуры не крутить.

*   *   *

Гурин бил Пасечку ловко и быстро, умелыми ударами человека, привыкшего к такой работе. Его лицо оставалось спокойным, почти расслабленным. Он просто делал дело.

Пасечка сначала вырывался и орал, потом жалобно выл, а под конец затих. Из его глаз, как из брызгалки, разлетались слезы. Он был уверен, что его сейчас убьют. Гурин, напротив, точно знал, что не собирается причинить Пасечке ни малейшего вреда.

Экзекуция длилась несколько минут. Можно было управиться и за минуту, но это не дало бы нужного педагогического эффекта. Гурин склонился над лежащим Пасечкой и тихо проговорил:

– Теперь ты понял, почему нельзя мешать соседям?

Пасечка скулил, свернувшись в грязный клубок. Гурин размахнулся.

– Понял, – поспешно сказал Пасечка.

Голос звучал странно, как из-под земли.

Гурин ударил.

– Ты ведь не будешь больше гадить у забора?

– Не буду.

– И костров жечь не будешь?

– Не буду! 

– Никогда?

– Никогда!!!

Из носа у Пасечки лились кровь и сопли, изо рта – кровь и слюни, из глаз вытекали остатки слез. «Бабка из тебя кишки достанет, – безостановочно думал он спасительную мысль, – бабка тебя раздавит, как червя».

– И вот что, – Игорь Витальевич сел на корточки, чтобы Пасечка видел его лицо. – Бабушке ты скажешь, что упал с дерева. Понял?

Пасечка посмотрел без выражения и кивнул. Ему было ясно, что уж кому-кому, а бабке он скажет правду.

– Иначе, – мягко продолжил Гурин, – бабушку свою ты больше не увидишь. 

– Куда ж она денется? – удивился Пасечка с земли.

Игорь Витальевич пояснил серьезно:

– Я ее убью.

Пасечка пошире открыл заплывающий глаз и рассмотрел склоненное лицо. Впервые в жизни он столкнулся с безумием более сильным, чем его собственное. И попытался прибегнуть к формальной логике: 

– Тебя посадят. Я все расскажу.

– Кто посадит? – удивился Гурин.

– Как «кто»? – Пасечка приподнял голову с земли. Для второклассника он был неплохо подкован. – Власти!

– Не посадят, – рассмеялся Гурин. – Знаешь почему?

Не дождался ответа и серьезно продолжил:

– Потому что я и есть власть.

Пасечка смотрел на него снизу и чутьем такого же безумца понимал, что это правда. Игорь Витальевич пнул его ногой, точно достав внизу живота, и ушел под тонкий визг.

Издали на них, широко раскрыв глаза, смотрела Валерия Николаевна.

Она видела, как Пасечка с воем корчится на земле, и была совершенно и безгранично счастлива. Это острое счастье так ужасало её, что не было сил сойти с места. Как будто звезды внезапно поменяли расположение, и небо уже не держалось над головой.

*   *   *

– Валерия Николаевна, вы не могли бы ко мне подняться?

Уже две недели возле забора не возникало свежих кучек. И костров на участке никто не жег. Валерия поправила кружевной воротничок, взбила локоны и зашла к жильцу. Гурин поднялся из-за стола ей навстречу и хозяйским жестом указал на стул.

– Прекрасно выглядите. Все в порядке? Юный пакостник не достает?

– Все в порядке, Игорь Витальевич. Спасибо вам.

– Ну что вы, – отмахнулся Гурин. – Святое дело – помочь одинокой женщине.

Слово «одинокая» неприятно резануло, но она ждала продолжения.

– Валерия Николаевна, я вот о чем хотел попросить. У вашей соседки, Варвары Громыко, с месяц назад поселился известный правонарушитель, Семен Косинский. Видимо, – тут Гурин брезгливо поднял брови, – он ее любовник. Но не в этом дело. Косинский ведет активную деятельность по подрыву советского строя. Связывается с темными личностями, копирует и передает нелегальные документы. Я знаю, вы не ладите с соседкой, о дружбе между вами речи нет. Но вы же ходите по поселку. Не могли бы вы поузнавать для меня, что говорят про этого жильца? Я ведь здесь не совсем отдыхаю. С кем он встречается, кто его видит, куда он ходит? В поселке сложно скрыться. Вас, Валерия Николаевна, все уважают. Если вы порасспрашиваете, будут рады рассказать. А вы расскажете мне.

Валерия Николаевна разочарованно замерла. В поселке ее считали малахольной и ни в грош не ставили. Если уж кто-то и пользовался уважением, так это Варвара – в память о незабвенном дяде Леде, да и сама по себе. Но беда была не в том.

Беда была в том, что Лерочка получила традиционное воспитание. В него ни в коем случае не входило сопротивление властям, но доносить на знакомых, «стучать» на них было недопустимо. Вряд ли Валерия Николаевна смогла бы объяснить почему. Она не поддерживала нелегальной деятельности, не верила в ее наличие и не интересовалась целью. Но покойный папа ни за что не позволил бы выросшей дочери бороться с соседкой при помощи КГБ. То, что Варвара была давним Лериным врагом, сильно ухудшало ситуацию.

– Вы понимаете, – робко сказала Валерия, – я же тут не общаюсь ни с кем. Ни один человек в поселке не знает, кто такой Пендерецкий!

Это была чистая правда, и голос ее окреп.

– Они невежды, Игорь Витальевич! Люди без образования, без интересов. О чем мне с ними говорить?

Игорь Витальевич посмотрел сквозь очки и покачал головой.

– Очень жаль, Валерия Николаевна, что вы не умеете быть благодарной. Я надеялся, что помогу вам – а вы поможете мне.

Леру как огнем обожгло. Перед глазами у нее возникла бесконечная линия дерьма вдоль забора. В горле противно защипало.

– Игорь Витальевич. Я считаю, что настоящий мужчина не может оставаться равнодушным к страданиям женщины. И от души благодарна вам за помощь.

Она развернулась и вышла.

«Точно, малахольная, – с огорчением подумал Гурин, – правду о ней говорят». 

*   *   *

Поздним вечером Валерия Николаевна стояла на Варварином крыльце. Много лет назад близорукий Эрнстов подвернул на этих ступеньках ногу, и прибежавшей на крики Лерочке пришлось тащить его домой. С тех пор она здесь не была.

Ее волосы были туго собраны в пучок (такая же прическа была у Елизаветы Нарышкиной в книге «Жены декабристов»), жакет застегнут. Познабливало, хотя на улице было тепло. Узкой рукой со светлой полоской обручального кольца она негромко постучала в дверь. 

Какое-то время ничего не происходило, хотя изнутри отчетливо слышались голоса. Затем дверь отодвинулась на пару сантиметров, и в ней возникла Варвара. Разглядела Валерию Николаевну и с интересом присвистнула:

– Тю.

Валерия Николаевна сглотнула:  

– Здравствуйте.

Спохватилась, что как-то неправильно звучит, ругнула себя за нерешительность и произнесла погромче: 

– Пусти меня, Варя. Дело есть. 

Варвара молча посторонилась, и Валерия Николаевна вошла, щурясь от яркого света. За пустым столом сидел косоглазый мужик в свободной рубахе. На столе блестела бутылка водки, почему-то без закуски. Из угла фонарем под любопытным глазом отсвечивал Пасечка.

Варвара плотно сложила руки на груди:

– Ну?

Ей бросилось в глаза, что соседка ведет себя необычно. Вместо того чтобы по-куриному втягивать голову в плечи, она тянула шею к небу, как петух.

– Слушай, Варя, – заговорила Валерия Николаевна, чуть запинаясь на годами не произносимом имени. – У меня, как ты знаешь, есть жилец. Он гебист, я об этом… случайно узнала. И приехал сюда специально, следить за твоим хахалем.

– Нет у меня никакого хахаля, – машинально возникла Варвара.

Валерия Николаевна махнула рукой, отметая реплику как несущественную. Она торопилась продолжить:

– Он знает, что твой приятель крутит какие-то дела. Я без понятия какие, тут тебе видней. Но если вы что-то творите, то догляд за вами – прямо из моего окна. Вы… учтите, что это так.

В этом месте Валерия Николаевна потеряла нить. Дома ей казалось, что факты скажут сами за себя. Но сейчас все звучало как-то нечетко – оставалось неясным, зачем она вообще пришла.

Словно подслушав, Варвара мощно пожала плечами:

– Херня.

И, усмехаясь, развернулась к типу за столом: 

– Слышал, Сема? Ты у нас, оказывается, большая птица. За тобой, оказывается, следят!

– Конечно, следят! – охотно отозвался тот, кого она назвала Семой. – И КГБ за мной следит, и Пентагон! И этот, как его…

– Моссад, – подсказала Варвара, вспоминая про одну девятую еврейской крови. – Ты у нас международный шпион.

– И террорист, террорист, – подхватил мужик, барабаня ладонями по чистому столу.

Он вскочил, обхватил Варвару за плечи и закружил по кухне, напевая:

– Калинка-малинка, шпионка моя! В саду ягода-калинка, малинка… шпионка моя!

Варвара обернулась к Валерии Николаевне, которая так и стояла у порога, и бросила ей через плечо:

– Передай своему генералу, доклад не удался: нет у Громыков шпионов. А что Семка спекулировал когда-то, так он за то давно отсидел. Все у нас чисто, как на Пасху.

– Калинка-малинка, шпионка моя! – косой пошел вприсядку, отбивая пятками ритм. – В саду ягода-шпионка, малинка моя! 

Валерия Николаевна тихо открыла входную дверь. Варвара проворно подскочила, плечом выставляя соседку наружу, и доверительно шепнула:

– Не лезь к нам, Лера. Мы не подаем.

И хлопнула дверью.

Валерия Николаевна, сцепив в карманах ледяные руки, сошла с крыльца.

В небе светила белая луна, из-за двери несся дробный топот и радостно заливался Пасечка:

– Шпионка! Шпионка, шпионка моя!

*   *   *

Как только соседка мелькнула мимо окна, Варвара как по команде выключила веселье и хлопнула ладонью по столу. Семен продолжал по инерции напевать, перебирая ногами. Варвара хлопнула еще раз, и он затих.

– Собирайся, – коротко сказала она, рывком вытягивая из-под дивана Семенов портфель. – Чтобы духу твоего здесь не было.

– Варька, ты чего? – опешил Косой, подходя вплотную и обнимая ее за плечи. – Тебя эта дева напугала? Да мало ли что ей привиделось в небесах!

– Я Лерку знаю, – Варвара рылась в припасах, извлекая на стол помидоры и яблоки. – У нее ни фантазии, ни мозгов. Придумать она ничего не может.

– Так что? Ну, торчит у нее там какой-то хмырь. Неужели мы будем из-за него огород городить?

– Будем, Сема, будем, – она совала в портфель помидоры, один за другим. – Последняя электричка будет в полночь. На ней и езжай.

– Варенька! – взмолился посерьезневший Семен. – Да куда я в полночь-то денусь? Дай мне хотя бы до утра!

– А если за нами ночью придут? Нет уж, давай выметайся. Чтобы духу твоего здесь не было. Если спросят, я ничего не знаю. Был проездом, побыл немного, свалил куда-то. Мы же с тобой чужие люди, Лева умер давно.

– Но… зачем я приезжал-то? Раз так?

Варвара пожала плечами.

– А я почем знаю? Может, хотел комнату снять? Сразу увидел, что места мало, сами ютимся впритык. И уехал, Сема. Такие дела.

Она утвердила посреди комнаты раздутый портфель и развернулась к Семену. Тот успел надеть пиджак. Усмехнулся.

– А деньги, Варюша? Деньги-то вернешь?

Когда они ровно стояли рядом, было видно, что Варвара на пару сантиметров выше. Она коротко бросила: 

– Сейчас.

Вышла из комнаты, повозилась в глубине дома, вернулась и протянула Семену несколько купюр.

– Вот на дорогу тебе. Чтоб не голодал.

Семен присвистнул.

– А пачка-то?

Васильковые глаза в упор смотрели на него.

– Какая пачка?

*   *   *

Гурин долго добивался от окружающих, куда исчез Варварин жилец. Пытался говорить с Валерией Николаевной, но та только пылко благодарила его за спасение от Пасечки и краснела. Она повадилась носить открытые платья и начала так томно улыбаться, что Гурин предпочел прекратить эти бесполезные разговоры.

Варвара грубо сказала, что, когда ее арестуют, тогда она и будет давать показания. И добавила, что лезть в постель к старой клюшке – дрянное дело даже для КГБ. От Пасечки Гурин добился только жалобного скулежа (Пасечке было некогда: он планировал убийство Гурина). Жители поселка вообще ничего не знали – предусмотрительный Семка ни одному из них не попадался на глаза.

Ни в доме, ни в саду его не наблюдалось. Никто не видел, как он уходил. Спрятаться в редком лесу было негде, хотя и там по просьбе Гурина пробежалось несколько человек. Но самое странное, что в ту ночь, когда исчез Косинский, не ходили вечерние электрички – на станции что-то произошло. То есть и уехать Семен не мог никак. Накануне он еще был, Гурин видел его в бинокль, а на следующий день пропал – и концов не найдешь. Игорь Витальевич пожил в поселке еще неделю, убедился, что ничего понятного не происходит, расплатился с Валерией Николаевной за постой и отбыл в неизвестном направлении. Пасечка долго швырялся камнями в его уходящую спину и один раз почти попал. Но Гурин этого не заметил.

А через пару недель Валерия Николаевна снова пришла к Варваре.

*   *   *

Пришла она не одна. За ней тащился озадаченный Пасечка.

Тащился он не по доброй воле. Отъезд Гурина положил в глазах Пасечки безусловный конец и его запретам. Бабке он, как и велели, сказал тогда, что свалился с дерева – неясно, поверила ли ему Варвара, но ей, очевидно, было не до него. Жив, и ладно. А с тех пор много воды утекло.

Пасечка выждал для верности несколько дней и попробовал сбегать на старое место. Сначала робко, в сумраке за кустами, а дальше смелей и уже при свете. Ничего не произошло, и он с облегчением вернулся к прежней практике вдоль забора.  

Где и был застукан Валерией Николаевной. Она нередко замечала его за этим делом (да он и не скрывался никогда), всегда смешно раздувалась и поспешно уходила. Но то было до Гурина. Теперь же Валерия Николаевна с незнакомым Пасечке лицом явилась прямо к нему. То есть натурально вошла в калитку, завернула за дом, приблизилась к забору и неженским жестом схватила нарушителя за руку.

Она была для него чем-то вроде кролика: забавной и неопасной. Поэтому Пасечка даже не рванулся. Дернул плечом и спросил с интересом:

– Тебе чего?

Но Валерия Николаевна повела себя странно. Она перехватила его покрепче и твердо сказала:

– Пойдем. 

– Куда? – удивился Пасечка, не замечая, что уже идет.

– К бабушке, – пояснила очевидное Валерия Николаевна.

Она уверенным шагом прошла к крыльцу, стукнула в ставню костяшками пальцев и сразу открыла дверь. На нее изумленно воззрилась Варвара, к которой так не врывался, кажется, даже дядя Ледя.

Валерия Николаевна аккуратно вставила в двери Пасечку и следом зашла сама.

– Здравствуй, Варя.

Можно подумать, в кармане у нее лежал пропуск в Варварин дом. 

– Привет, – растерянно отозвалась Варвара. Она не любила непонятных ситуаций. – Чего это ты зачастила сюда?   

– Я ненадолго, – махнула рукой Валерия Николаевна. – Пожалуйста, Варя, проследи за своим ребенком. Он снова ходит в туалет под мой забор. И я прошу…

Она споткнулась под Варвариным взглядом, что-то вспомнила, вздохнула и поправилась:

– Я надеюсь, что отныне это прекратится. Навсегда. 

Варвара медленно встала и сложила руки на груди, обретая привычный тон. 

– Попользоваться захотелось, Лера, гебистом? Думаешь, он у тебя лето прожил, так я теперь век буду по струнке ходить?

Валерия Николаевна рассмеялась.

– Ну что ты, Варя. Игорь Витальевич действительно оставил мне свои координаты и приглашал обращаться в любое время. Но глупости его не интересуют. Не буду же я звонить ему с докладом, что твой Иванушка снова козленочком стал.

– Я Пашка! – возмутился притихший было Пасечка. – А ты сама коза!

Его выступление было проигнорировано обеими сторонами. Варвара чуть напряженно смотрела в стену, Валерия Николаевна скользила рассеянным взглядом по чистой кухне.

– А вот другие вещи, Варя, ему могут показаться поинтересней.  

– Например? – с вызовом спросила Варвара, хмуря брови.

– Например, укрывание известного правонарушителя Семена Косинского, – запела Валерия Николаевна в тональности до-мажор, – и оказание помощи данному правонарушителю в его незаконной деятельности. Я не помню, Варя, какая это статья, но тебе расскажут.

Варвара расцепила руки и оперлась о кухонный стол.

– Тю! Какой Косинский, какая помощь? Сдурела, что ли? В глаза я не видела никого.

Она презрительным жестом махнула куда-то в окно:

– Иди, стучи на здоровье! Ничего не докажут! Нечего доказывать. Не угрожай тут на меня.

И тут Валерия Николаевна улыбнулась.

– Косой тебе деньги оставил. Много. 

Понизив голос, она назвала сумму. Варвара дернулась, как от удара током.

– Не было никаких…

– Были, – спокойно прервала ее Валерия. – И где-то в доме до сих пор лежат.

Она светло смотрела в пустоту, минуя взглядом остолбеневшую Варвару. Расчет был точен: ни за что на свете Варька не избавилась бы от таких денег. Просто бы не смогла.

– Не докажешь, – повторила Варвара больше по инерции.

– Без меня докажут, – махнула рукой Валерия Николаевна. – Косой подтвердит.

– Какой Косой? – вскинулась Варька. – Он же сбежал!

– Сейчас сбежал – сейчас докажет… Жизнь длинная, Варя.  

Пасечка стоял с полуоткрытым ртом, не зная, что здесь нужно делать.

– Так что ходите, пожалуйста, в туалет, куда положено, – к Валерии Николаевне почти вернулся ее обычный жалобный тон. – И ведите себя потише. Тогда и поводов ссориться у нас не будет.

– Так вон куда Косой тогда подался, – со свистом выдохнула Варвара. – К тебе в трусы!

– Ну вот, – расстроилась Валерия Николаевна, – я так и знала, что снова кончится трусами. О чем с тобой ни говори…

– Ты погоди-ка, погоди, – пошла в наступление Варвара, – так это же ты, получается, укрываешь известного правонарушителя? Это у тебя он живет?

– Не-а, – Валерия каким-то детским, капризным движением пожала плечами. – Нет его у меня. И денег нет. И не было никогда.

Вдруг Варвара сощурилась:

– А чем ты докажешь, чьи это деньги, Лера? Чем?

Валерия Николаевна рассмеялась.

– Так Семкины купюры меченые все.

Варвара ахнула:

– Врешь! 

– Вру, – легко согласилась Лерочка, с девичьей легкостью развернулась и выпорхнула вон.

*   *   *

Переписываться с Семкой Косым они не стали. Оба сошлись на том, что пользы от такой переписки не будет: не дай бог, попадется кому. Но с тех пор Валерии Николаевне приходили посылки без обратного адреса: то туесок таежного меда, то сушеные ягоды, то прибалтийский янтарь. А еще позже ей через третьи руки передали шестиконечную звездочку на золотой цепочке. Она посмеялась, но надела эту звездочку на шею, под одежду.

Проблем с соседями больше не возникало, да и уверенности в себе у Лерочки прибавилось. Она защитила, наконец, диссертацию, купила туфли на каблуках, набрала от хорошей жизни два кило и даже съездила отдохнуть на море, где озадачивала понимающих людей сочетанием безупречно славянской внешности и шестиконечной звездочки на цепочке.

Валерия Николаевна не знала, что такую же золотую звездочку с другой оказией получила и Варвара. И тоже носила под одеждой не снимая. Пасечка полгода спустя все-таки рассказал ей про Гурина, и она неотчетливо думала: раз уж нас эти не балуют, пускай хоть те берегут. Семка не был злопамятным, и ему всю жизнь сильно нравилась лихая Варвара-краса.

А пачка денег у нее так и лежала зарытая во дворе. Сперва Варвара боялась ее касаться, а после те деньги совсем потеряли цену.