Шмуэль Шелест

«Исправление вещей начинается с исправления имен»

 

Меня зовут Шмуэль. Так меня теперь зовут. А обращаются ко мне пока почти все, используя имя, данное мне при рождении – Анатолий, Толя и совсем неприятное мне Толик…

Это понятно, Шмуэлем я стал относительно недавно – после гиюра. Но вот Толиком быть мне не хотелось с раннего детства, не нравилось мне это ласкательно-уменьшительное. Уже позже, подростком, узнал, что Анатолий значит «восточный» или «восход», и это было единственное, что меня с ним смиряло. Но ощущение того, что нужно менять рождением предопределенные мне среду и сферы деятельности, ощущал очень остро. Тогда я не знал, что поменяю и страну, и национальность, и имя…

Родители были люди замечательные: добрые, прямые и очень простые. Оба родились в селах и перебрались в Киев после войны. Я любил их, но всегда тянулся к людям «другим». А этих «других» в Киеве тогда даже искать не нужно было. Еврейские соседи по коммунальной квартире. Воспитательница в детском саду – Бузя Львовна – лучшее воспоминание детства; до сих пор вглядываюсь в лица пожилых еврейских женщин, пытаясь найти сходство с ней. И еврейские дети на площадке – сколько синяков и царапин я набил, бросаясь в драку с теми, кто их обижал.

Но был в моей большой украинской семье человек, который всегда вызывал мой интерес и желание узнать о нем побольше, – дед Самийло, отец моей мамы. Я мог часами рассматривать послевоенные фотографии: на фоне одеяла в шашечку, растянутого между двух столбов, – все семейство: в центре дед Самийло – младший лейтенант Красной армии, а вокруг уцелевшие дети и их мачеха – бабушка умерла после войны…

Дед был немногословен, я помнил только, он рассказывал, что дошел до Берлина и его в кино снимали! С тех пор всегда с жадностью всматривался в любые кадры военной хроники в поисках деда. Я нашел его много позже, когда мы жили в Германии. В немецком документальном фильме про артиллерию, освобождавшую Берлин. Дед с непроницаемым лицом плясал в кадре, долго – секунд пять. Я помню его улыбчивым и очень добрым человеком. Отчего он был так суров перед камерой, теперь можно только гадать…

А еще был мамин рассказ о том, что дед – сельский конюх – очень дружил с шорником из соседнего местечка. И вот, когда дед уже был на фронте, а немцы заняли село, этот самый шорник прибежал к бабушке, и она спрятала его за печью, рискуя жизнями своих восьмерых, мал-мала меньше, детей. Дом обыскали, к счастью, никого не нашли. А наутро он ушел. Но в память об этом человеке осталась в доме плетка, мастерски сплетенная им. Я очень любил рассматривать ее хитрое плетение с многочисленными узелками. Уже через много лет, глядя на кисти цицит, понял, где уже видел это плетение…

А потом началась взрослая жизнь Анатолия Шелеста. Вопреки родителям и всему окружению я не видел себя никем другим – только художником. И это стало делом жизни. Вопреки тому же окружению я неожиданно женился и попал в еврейскую семью. И счастлив. Вопреки житейской логике – «в Германии жить лучше и спокойнее» – мы оказались в Израиле. И, возможно, это лучшее, что случилось с нами. Вопреки советам художников-ватиков не выбирать для жизни места за так называемой зеленой чертой – мы поселились в Маале-Адумим.

Этот город на краю пустыни я видел в детских снах…

Вопреки советам заняться чем-нибудь другим – «иначе не прожить в Израиле» – мы занимаемся своим делом: жена – галереей, которую все не советовали открывать, а я – остался художником… 

И да, я поменял не только Страну, я поменял «принадлежность». Я – гер. 

Так написано в наших книгах, что человек, прошедший гиюр, как бы рождается заново, уходит от своих биологических родителей, отрекается от того, что было с ним раньше. Но я не стал этого делать. Зачем-то я ведь родился в этой семье, у этих людей, да будет благословенна их память. Поэтому я решил взять себе имя Шмуэль: ведь так принято – давать детям имена ушедших родственников.

Самийло-Самуил-Шмуэль. Я взял имя своего деда. И кто знает, на какую глубину уходят эти корни…

Я очень благодарен Творцу за мою судьбу: за жену, за сыновей, за внуков. За те, казалось бы, простые вещи, о которых иногда стесняюсь говорить. Главное, за что благодарю Бога, – это способность творить и то счастье, которое я при этом испытываю! И неважно, что я делаю, неважно, удачна новая работа или нет: важно только то чувство, с которым подхожу к чистому холсту или листу бумаги… 

Теперь меня зовут Шмуэль.