Натан Вассерман

Ледниковый период

ДРЕЗДЕН

Дрезден стёр из памяти Курск
Курск стёр из памяти Ленинград
Ленинград стёр из памяти Крым
Крым стёр из памяти Геттисберг
Геттисберг стёр из памяти Лейпциг
Лейпциг стёр из памяти сотворение мира.
Сотворение мира тоже вызывало ужас,
говорят, в это время был сильный синий свет,
и грохот, и грязь, и из грязи восстала река,
и рядом с ней был построен город, и город
окружили и взяли в осаду, и армии шли
и сражались, был холод, и люди тяжко трудились,
убивая своих братьев, и другие пришли и вырыли
колодец, и я стою на берегу Великой Реки.

ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД

Жизнь в ледниковый период была короткой и жестокой.
Снег покрывал улицы, когда мы возвращались
из тренажерного зала, с мокрыми волосами, распаренные.
Согнувшись, собирали, пока никто не поймал,
зёрна в сумки для сменной одежды.
То, что ронял один, подбирал второй, то, что собирал второй,
третий поджидал в своих снах.

Какой смысл в стадах оленей в глубине пещеры?
Кто нарисовал их, в наше отсутствие, земляными красками,
когда прозрачные лифты поднимали нас в офис?
Вечерами мы спорили о происхождении языка,
но нам не хватало точных определений.
Мы испытывали стыд, но не знали этого.
И всё это время импортные эвкалипты
продолжали расти твердеющими стволами
из медленно замерзающей воды,
иногда стряхивая влажный воздух, и он падал на нас.
Потом мы говорили в два голоса, губы трескались от мороза.
Мы не понимали, что говорим. Начали терять вещи и чувства.
То, что снилось одному, объяснял другой.
То, что объяснял другой, выпадало из памяти третьего.

Саблезубые тигры беззвучно рычали в телевизоре,
включённом ночами,
и после новостей, если расходились облака,
мы собирались на балконе
смотреть на Звезду Альфа из Созвездия Дракона,
бледная точка,
которая через пять тысяч лет превратится в Полярную Звезду.
В газетах мы читали, что в конце эпохи появится новый вид,
со сложными и секретными церемониями ухаживания,
и победит нас. Мы ложились спать голодными. Персики,
белые, как снег, уже не могли нас насытить.
Утром наши лица исказились, когда мы обнаружили,
что огонь в доме погас.

ОДИССЕЙ

Только через несколько часов я вспомнил,
что облокотился на перила в центре, в пупе
мира –

на Делосе, он плывёт по воде,
под солнцем, чей свет как горящее масло,
скользит, словно первозданное яйцо по стенке кастрюли.
Это святилище, существительное без прилагательных.

Женщины медленно танцуют на синих плитках,
кружатся и смотрят друг другу в глаза,
подолы их платьев мокрые, их дыханье будто
шарф, в их руках бубны, их запах словно далёкая соль.

Я запомнил темноту, она распростёрлась
надо мной, как веко, когда оно всё ещё чувствует
влажность зрачка, который расширяется под ним.

Трудно перейти вброд воду вокруг мерцающего сердца.
Плоть, обёрнутая в плоть, между простынями, запах мёда
и водорослей заполняет нас в полдень, и нет больше воска, чтобы
запечатать волю, она разваливается. И сундук грудной клетки
заполняется песком. Приходит вечер, и дети,
мокроволосые, буйно веселятся, отдаляются от меня,
облокотившегося на перила, переводящего дни
в складки мокрых парусов.

Перевёл с иврита Александр Бараш