* * *
Вот козьей горною тропою
К ручью крадётся боевик,
Но поджидает силовик
Его с ружьём у водопоя.
При этом оба с перепою,
И бородат обоих лик,
И каждый в этот краткий миг
Охвачен яростью слепою.
И свой у каждого Аллах,
Что нынче, в принципе, возможно,
И каждый при своих делах,
Каких – сообразить несложно.
Один брюнет, другой брюнет,
И разницы меж ними нет.
* *
В моём шкафу стоит скелет,
На вид мужской скорей,
И, хоть уверенности нет,
Похоже, что еврей.
Есть что-то в нём, ну, как сказать…
Короче, что-то есть,
Что невозможно доказать,
Но следует учесть.
Он вроде бы такой, как мы,
Хоть не совсем живой,
Он на меня из полутьмы
Со скорбью вековой
Глядит, считай, пять тысяч лет
И летом, и зимой.
Не знаю, чей он, тот скелет,
Но думается, мой.
* * *
Дети на асфальте мелом рисуют,
Наконец-то настали тёплые дни,
А меня только деньги интересуют,
Причём давно уже только они.
Раньше, помню, многое интересовало –
Пташки, букашки, ромашки на лугу,
А теперь кроме чёрного нала
Ни о чём другом думать не могу.
Потому что голова трещать начинает
Сразу так, что хоть криком кричи.
…Почему так происходит, врачи не знают,
Говно потому что у нас врачи.
* * *
Довольно сильно вечерело,
Пейзаж окрестный был покат,
А по-над ним заря горела,
Переходящая в закат.
В натуре слабо понимая,
Я тонких граней не ловлю,
Хотя зарю в начале мая,
Как и положено, люблю.
С зарёй нас связывают нити,
Непостижимые уму,
А вот грозу, уж извините,
Не принимал и не приму.
Есть что-то оперное, право,
В так называемой грозе,
Безвкусное, как крики «браво!»
При звуках арии Хозе.
Я не поклонник ярких видов,
И мне звезда родных полей
И мой застенчивый Свиридов
Бизе распутного милей.
* * *
Мой дед был старый большевик,
Что истинная ложь,
Залезь в любой поисковик –
И ты его найдёшь.
Я как-то в Google заглянул
Погожим летним днём
И массу свежих почерпнул
Там сведений о нём.
Покинув город Петроград
В семнадцатом году,
Он в сорок пятом аккурат
Вступил в Аль-Каиду,
Где и построил город-сад
В предельно сжатый срок,
Как это обещал Моссад
И завещал Пророк.
Но вскоре Троцкого убил
И, чтоб запутать след,
Решил оформиться в ИГИЛ
Мой непоседа дед.
Арабской раннею весной,
Когда зацвёл миндаль,
Он познакомился с женой –
Красавицей Эль-Аль.
И тут же, скользкий, как налим
В неопытной руке,
С ней въехал в Иерусалим
На белом ишаке.
И в благодатном том краю,
Резину не тяня,
Зачал он матушку мою,
А следом и меня.
…С тех пор прошло немало лет,
Чтоб не сказать веков,
И вновь решил вернуться дед
В страну большевиков.
Сел в пломбированный вагон,
Наверх закинул кладь –
Прости-прощай, родной Сион,
Встречай, Россия-мать.
Отныне я к тебе прирос
Надолго и всерьёз.
Лети ж назад в мой край берёз,
Агицен паровоз!
* * *
– Извините, это что за зданье?
Часом ли, не Страшного суда?
– Это Институт языкознанья.
– О, отлично, мне как раз сюда.
Где у вас тут, извините, касса?
– За углом. А вы, простите, кто?
– Лейтенант словарного запаса.
– И каков он? – Да примерно сто
Слов, включая также междометья,
Типа бля, ага, ну, ёптыть, хоть бы хны.
Есть ещё десяток на примете,
Но в реестр пока не включены.
– Ну и что тогда вы мне пиздите?
Здесь у нас серьёзный институт,
Вот включат, тогда и приходите,
А покамест нехер шастать тут.
* * *
Когда в районе головы
Вас поражает пуля,
Сперва вам кажется, что вы
Как будто бы уснули.
Но через несколько минут,
Когда остынет тело,
Соображаете, что тут
Куда серьёзней дело.
* * *
Когда я на почте служил ямщиком
И был почитаемым всеми,
По свету бродил неохотно пешком,
И то в нерабочее время.
А так всё на тройке лихой разъезжал,
При важном приставленный деле,
И всякий меня пешеход уважал,
А многие попросту бздели.
И в страхе под лавку, бывалоча, лез
Небритый сиделец острожный,
Когда я, на землю спустившись с небес,
В трактир заходил придорожный.
Теперь я на почте почти не служу –
Прошли мои лучшие годы.
Теперь я пешком большей частью хожу
По лону убогой природы.
Но только вдали колокольчика звук
Заслышу знакомый до боли,
Как сердце во мне обрывается вдруг
Минут на пятнадцать, не боле.
* * *
Не скрыться мне за грудой дел
От горестного факта:
Мой друг изрядно омудел,
Причём внезапно как-то.
Ещё вчера
со мной сидел,
О том о сём болтая,
А тут вдруг раз – и омудел.
Вот ведь беда какая!
Для тех, кто близко с ним знаком,
Сюрприза в этом нету,
Он был латентным мудаком,
Как многие поэты,
Да как практически любой
Служитель Аполлона,
Как ты, да я, да мы с тобой,
Мудел он неуклонно.
И вот, свой путь пройдя земной,
С моим во многом схожий,
Стоит мой друг передо мной,
Как зеркало в прихожей,
Стоит, пуская пузыри,
Сражённый злым недугом.
И всё же, чёрт его дери,
Он был мне лучшим другом.
* * *
На берегу стою с женою,
Любуясь видом мрачных скал,
Лениво море предо мною
За валом новый катит вал.
Над морем реет буревестник,
Объятый страстью роковой,
Похоже, у него воскресник,
Поскольку нынче выходной.
Не трать напрасно силы, птица,
Ступай домой к своей жене,
Ты можешь сильно простудиться,
Благодаря морской волне.
Смешны, поверь, твои потуги,
И жалок твой нелепый вид,
Который год уже в округе
Погода тихая стоит.
Угомонись, не грянет буря,
Какую б ни принёс ты весть,
А в мировой литературе
Тебе и так уж место есть.
* * *
До Голан от нас примерно
По прямой с полсотни вёрст,
Что слегка, признаться, нервно,
И хотя мы не форпост,
Но, заканчивая плавно
Месседж свой, скажу я так:
Хер вам, блядь, а не Голаны,
Кто не понял, тот мудак.