Лена Берсон

Когда я снова отмечу первые двадцать шесть

*   *   * ‎

В случае жизни моей я прошу никого не винить,
Разве что голос твой колкий, как старый винил,
С чистым песком коктебельским на вытертом дне,
С тёмною раной на каждой его стороне.
В случае жизни счастливой и сладкой, как липовый мёд,
Что мне останется, кроме того, что пройдёт?
Но на пластинке, как долго её ни крути,
Голос не может, не может, не может пройти.
В каждой дорожке его утрамбована терпкая пыль.
Звукосниматель рисует за впадиной – шпиль.
К центру вращенья, туда, где распахнутый дом,
Окна его на четвёртом, и мама – в одном.
В жизни моей или даже моей не вполне,
Что для меня из того, что оставлено мне?
Так на излёте эпохи, растраченной зря,
Голос твой греет, как дальний костёр ноября.

*   *   * ‎

В будущем году в Иерусалиме снег,
В Иерусалиме снег, а у нас всё нет.

………………………………………………………..

Что у нас? Вот за вокзалом земля черна,
Мёрзлой платформой от леса отсечена.
Наледь на лестнице гладкая, как налим.
Где этот град Иерусалим?
Ладно, у нас всё рядом – рукой подать.
Нет ничего такого, что надо ждать.
Даже автобус крутится каждый час,
Школа – вокзал – больница. А что у вас?
Волк бережёт ягненка, не спит ночей,
Каждый детёныш чей-то, а прах ничей,
Лев обожает сено, вкусней всего,
Если с соломой пряной смешать его.
В тёплом снегу мороженый виноград.
Время дрожит, не смея идти назад,
Только автобус, въехав на виадук,
Вышел на следующий обледенелый круг,
Школа – базар – больница, в который раз.
Будущий год уже обгоняет нас.

*   *   * ‎

Смотри не сотвори себе угла,
Гляди не натаскай туда диванов.
Как долго к нам не подступала мгла,
В которой всё куда-то подевалось.
Как будто вдруг надвинулась зима,
Вот только три, а кажется, что полночь.
И снова новый год и кутерьма,
И жёлтый свет, и сбивчивая помощь.
Как будто гугл времени затих,
А письма позаветрели на сгибах.
И это всё, конечно, для своих.
Как оливье и заливная рыба.
Вот два лимонных нимба у неё,
Зелёный мирт на золотистом фоне.
И памяти чугунное литьё
Меняет форму.

*   *   * ‎

Ух, она его не жалела,
Никогда его не хотела.
«Для него вообще любовь что за зверь-то?
Никогда не подарил ни цветочка,
Не сказал красивого слова!
А в войну привёл живую корову –
Будет, мол, корова, и точка!
Я же и доить не умела.
Ну и назвала её Бертой,
Как его сестрицу из Львова».
А когда он стал умирать,
А она ещё как будто не знала
И металась с корвалолом и чаем,
Он смотрел собачьим пристальным взглядом.
«Посиди, – ей говорил, – ты устала,
Дай-ка руки, – говорил, – поцелую».
А она: «Зачем? – ему отвечала. –
Раньше целовать было надо,
А теперь уже сама не хочу я».
А когда она умирала,
Так жалела его, очень жалела,
«Что ж я, – говорила, – честное слово,
Руку-то у него отнимала!
Ну и поцеловал бы разочек,
Большое дело!»

*   *   * ‎

Жизнь уходила от нас зимой,
Чтобы шуметь за сценой.
Ты забирала меня домой
Перед второю сменой.
Десять минут до того угла,
До поворота к школе.
Как ты на санках меня везла –
Или забыла, что ли?
Как близоруко позёмкой стёрт
Красный кусок бетона.
Год я не помню, всегда не тот.
Шапка всегда с помпоном.
День или вечер – поди пойми,
С низкими облаками.
Держат медведи хрустальный мир
Плюшевыми руками.
Как ни гляди в новогодний шар,
Видно совсем немного.
Я выдыхаю в морозный шарф
Женское имя Бога.

*   *   * ‎

Когда я снова отмечу первые двадцать шесть
В квартире, вывернутой изнанкой, как старый свитер,
Где есть что выпить, и нет закуски, и негде сесть,
а в стены хлещет короткий ветер, позёмкой свитый,
Ещё запасы не исчерпались, не пьян никто,
Мы с ней столкнемся у самой двери, холодных створок,
В прихожей, душной от наших выношенных пальто,
Смешавших запах дождя и снега, «БТ» и «скорой».
Я разверну её за вздёрнутое плечо
У самой двери, когда над нами уже стемнело,
Она мне скажет, уставясь в стену, мол, чёрт-те чё,
Имею право… в любое время… не ваше дело.
И смотрит букой, и тянет шапку до самых глаз,
И не прельщает ни звон посуды её, ни танцы.
Куда так поздно? Ещё так рано! Зачем сейчас?
Мы будем живы, и я останусь, и ты останься.
Давай запомним такую юность, какая есть,
Давай посмотрим, чем нам воздастся по нашей вере,
Когда мы снова отметим первые двадцать шесть
И снова встанем лицом друг к другу у этой двери.