Игорь Бяльский

Предисловие с послесловием

Выдавил свежую пасту на щётку зубную.
Щётку ко рту поднеся, вспомнил, что нету зубов.

Ф. Искандер, «Рассеянный »

Весной 2008-го, накануне восьмидесятилетия Фазиля Искандера, по инициативе Дмитрия Антоновича Сухарева «ИЖ» опубликовал поздравления от замечательных друзей классика и коротенький мемуар его жены Антонины.

В рассказе этом описывался праздничный вечер 1993 года, устроенный по случаю присуждения Фазилю Абдуловичу Пушкинской премии и запомнившийся исполнением «Фазилии» – сочинения на тему скрижального для жанра авторской песни шлягера «На далёкой Амазонке» (стихи Р. Киплинга, перевод С. Маршака, музыка В. Берковского и М. Синельникова).

Публикацию предполагалось сопроводить текстом «Фазилии», который написал Сухарев. Сейчас уже не вспомнить – из внезапно образовавшегося ли дефицита журнальных страниц, из теперь уже непонятной «политкорректности» ли – но текст этой кричалки (так определяет ее Антоныч) напечатан не был. Сегодня надо это поправить. Публикуем. «Марина», воспетая вместе с «Тоней», – дочь Фазиля Абдуловича и Антонины Михайловны Хлебниковой-Искандер.

А теперь – «чтобы не вставать дважды» – несколько слов собственно о Фазиле – поэте и творце уникального по своим масштабам, мудрости и доброте эпоса нашего времени. 

Гений, великий писатель пробуждает чувства добрые у преогромнейшего количества не похожих друг на друга людей, подтверждая, что душа есть у каждого человека.

Уход Искандера отозвался скорбью всех читающих и пишущих по-русски – «патриотов» и «либералов», прозаиков и поэтов, жителей России и людей, по разным причинам ее покинувших. 

Мыслитель и мудрец, он говорил пронзительно простыми словами о стране, литературе, предшественниках и современниках. 

Всю мировую литературу, – формулировал Фазиль Абдулович, – я разделяю на два типа – литература дома и литература бездомья. Литература достигнутой гармонии и литература тоски по гармонии… Интересно, что в русской литературе эти два типа художников появлялись нередко в виде двойчатки, почти одновременно. Так, Пушкин и Лермонтов – достигнутая гармония (Пушкин) и великая тоска по гармонии (Лермонтов). Такая же пара: Толстой – Достоевский. В двадцатом веке наиболее яркая пара: Ахматова – Цветаева.

Пытаясь отыскать в двадцатом веке пару для «двойчатки» несомненно «домашнему» и мудрому Искандеру, начну с Андрея Платонова, переберу десяток великих и однозначно не остановлюсь ни на ком. Хотя «бездомных» не так уж и мало.

Литература дома имеет ту простую человеческую особенность, что рядом с ее героями хотелось бы жить, ты под крышей дружеского дома, ты укрыт от мировых бурь, ты рядом с доброжелательными, милыми хозяевами. И здесь в гостеприимном и уютном доме ты можешь с хозяином дома поразмышлять и о судьбах мира, и о действиях мировых бурь.

Литература бездомья не имеет стен, она открыта мировым бурям, она как бы испытывает тебя в условиях настоящей трагедии, ты заворожен, затянут видением бездны жизни, но всегда жить рядом с этой бездной ты не хочешь.

Литература дома – преимущественно мудрость (Пушкин, Толстой). Литература бездомья – преимущественно ум (Лермонтов, Достоевский).

Мудрость сразу охватывает все окружение, но видит не так уж далеко, потому что далеко видеть и не надо, поскольку, видя все вокруг, мудрость убеждается, что человек везде человек и страсти человека вокруг одинаковы.

Ум имеет более узкий кругозор, но видит гораздо дальше.

Так, Достоевский разглядел далеких бесов и в бешенстве помчался на них, как бык на красную тряпку.

Искандеровские «Размышления писателя» можно перечитывать и перечитывать.

Жизнь моя, с самой что ни на есть юности, происходила «на фоне» Искандера – его блистательной прозы и стихов, которые не спутать ни с чьими другими (в том числе и вынесенных в эпиграф, тогда ещё «не актуальных»), и философской публицистики тоже.

Последние же восемнадцать лет – на фоне его рассказа «Чик – играющий тренер», в незадачливом герое которого я, собирая и редактируя журнал, все больше и больше опознавал себя.

Чик судил и играл. И сначала все было хорошо. Только, разыгрывая комбинацию, ему приходилось жестами показывать, кому куда бежать и кому он собирается подавать мяч, потому что изо рта у него торчал свисток. Поначалу было странно свистеть самому себе и самому пробивать штрафной или выбрасывать мяч из аута.

«И сначала было хорошо…» – роняет Искандер, перед тем как живописать трагикомедию этого матча.  

Однако заканчивается рассказ тоже хорошо: …все живут дружно, каждый делает свое дело, и никто ни над кем не смеется.