Из книги «Гранатовый лог. Двадцать писем пожилого господина».
С дитятком – отпустил Агарь!
Долина Фаран – историческое местечко. За четыре тысячи лет здесь ничего не изменилось. Местные жители, а их тут кот наплакал, уверяют, что за этот отмеренный срок на Фаран не упало ни единой капли дождевой воды; в соседней долине льёт дождь, а тут вёдро. Такое уж это местечко.
В Фаране два раза подряд я проходил ежегодные армейские сборы, и поэтому не скажу, что он мне чужой. Вверху раскалённое безоблачное небо, внизу раскалённая серая пустыня, а в зазоре между ними, в сухом горле долины, – индюшачья ферма; это и есть Фаран.
Коробка птицефабрики да полдюжины фермерских коттеджей – вот, пожалуй, и всё. Среди фермеров три семьи новых эмигрантов из Штатов – они, как видно, сами назначили себе наказанье за слишком долгое раскачивание перед возвращением на историческую родину и вот теперь явились разводить индюков в Фаран, где со времён праотца Авраама никто не показывался.
В одном из пустовавших коттеджей мы, солдаты-резервисты, и поселились. Метрах в трёхстах от нашего жилья пролегала шоссейная дорога на Эйлат, к Красному морю; легковые машины и туристские автобусы ехали по ней, заскучавшие от однообразия пейзажа пассажиры не обращали на наш исторический Фаран никакого внимания. А по ночам, когда жара немного спадала, приезжала фура, и в неё грузили клетки с индюками, приговорёнными к съедению. На месте ночной погрузки трудились заспанные фермеры, а двое наших солдат с автоматическими винтовками М-16 поглядывали по сторонам: западней шоссе, совсем близко, проходила граница с Иорданией, и до мира с тамошним королём Хусейном было ещё далеко. Кроме нас и бывших американцев к фуре, как на службу, приходил из ночной тьмы пустынный волк – облезлый робкий волчишко размером с собаку среднего роста. Он рассчитывал на дармовой прикорм – и не ошибался: ему, с приятным чувством выполненного доброго дела, бросали околевшего при погрузке индюка, и волк уволакивал его в свою ночь.
Тут, в Фаране, случилась печальная история. То ли вчера это стряслось, то ли когда ещё – всякое событие в долине Фаран утопало в вялотекущем времени, как комар в янтаре. Я уже говорил, что невдалеке от нас проходила иорданская граница. Надеясь на нашу зоркость, иорданцы свой рубеж отнюдь не охраняли – ни патрулями, ни собаками, никак. Там даже и колючей проволоки толком не было, а если когда-то и была, то бродячие бедуины давным-давно растащили её на домашние нужды. Но информация с той стороны, этот печёный хлеб сопредельной территории, формально находившейся с нами в состоянии войны, очень даже нас интересовала. И наши информаторы, вольные сребролюбивые бедуины, не признававшие никаких границ – ни формальных, ни виртуальных, – иногда, глухой ночной порой, заглядывали к нам в Фаран поделиться свежими новостями. Хочешь мира – корми разведку.
И вот такой бедуинский парень пришёл в два часа пополуночи и стал стучаться в дверь коттеджа – там по паролю «Махмуд» его должны были принять и выслушать. Но на свою беду бедуин перепутал коттеджи, и вместо того чтоб стучать в угловой, тарабанил в средний. А в среднем жил с семьёй недавний американец, не обтесавшийся ещё в наших специфических краях, не понимавший ни слова ни на арабском, ни на иврите и представления не имевший о секретных визитах из-за кордона.
Услышав ночной стук, не ожидавший гостей американец поднялся с кровати, подошёл к двери и спросил не без тревоги: «Who is it?»
И услышал в ответ:
– Махмуд!
Этот ответ ещё больше насторожил американца: неведомый араб, в Фаране, посреди ночи. Ничего себе…
– Что тебе надо? – на чистом английском спросил вежливый американец и снова услышал:
– Махмуд!
В ответ на все расспросы и увещевания незнакомец, не понимавший, естественно, ни звука из того, что он слышал от запершегося в доме американца, твердил своё «Махмуд, Махмуд!», колотил в филёнку кулаком и тряс дверь, стараясь её открыть и войти. Но разволновался и американец. Взяв в руки автомат – эту обязательную принадлежность быта в приграничном посёлке, – он потянул затвор и запальчиво пообещал визитёру, что, если тот немедленно не уберётся, выпустит очередь через дверь. До бедуина угроза не дошла; он продолжал стучать и дёргать ручку. И тогда американец нажал на спусковой крючок.
Прошитый пулями бедуин свалился замертво.
Дикое дело пришлось замять, оно не получило огласки.
Несчастный случай на производстве.
Не чувствовать живейшей связи с историческим прошлым, сотворённым в этих местах, просто невозможно. Как будто это ты сам, а не Иегуда, четвёртый сын Яакова, положил глаз на сидевшую у городских ворот Тамар, его невестку, прикрывшую лицо и прикинувшуюся блудницей. Как будто содомский Лот не Аврааму из Ура был кровным племянником, а тебе приходился самым что ни на есть родным дядей. Связь с предками существует в природе, это факт; даже недоверчивая наука начинает понемногу это признавать.
Пройдёт время, и через четыре тысячи лет кто-нибудь, возможно, уловит далёкий гул крови и вспомнит о печальном ночном происшествии с бедуином. Может, вспомнит, но, скорей всего, не вспомнит; кто знает… И если б этим грустным случаем всё ограничилось здесь, в Фаране.
Здесь, в Фаране, четыре тысячи лет тому назад Авраам с чадами и домочадцами, с ослами, козлами и баранами разбил свои кочевые шатры и встал на привал. В те дни, говорят, местечко это было позеленей, чем сегодня: крохотный милый оазис, а сразу за его пальмовой околицей начиналась костлявая волчья пустыня, иссохшая, как бесплодная женщина.
Нищета пустыни склоняла к высоким размышлениям сильней, чем зелёная роскошь пальм. Выйдя за околицу на заре, Авраам усаживался на камень и, наставив ухо, вслушивался самозабвенно – в ожидании ответа на главный вопрос своей жизни: един ли Вседержитель? Время расстилалось над Авраамом, как небо, и в полдень, когда исчезают тени, иногда прилетал ответ: «Един».
И утвердившийся в своей правоте Авраам одиноко возвращался в шатёр. Блеял скот, женщины пекли хлеб и варили похлёбку.
Появление Авраама из пустыни домочадцы встречали гомоном и жалобами друг на друга; особенно в этом усердствовали женщины, полдня проведшие без хозяйского пригляда. А Авраам и в тесном шатре искал продолжения пустынного одиночества, склонявшего к испытаниям духа.
Житейские треволнения были ему в докуку, они раскалывали и измельчали общий вид мира и отвлекали от прямых небесных мыслей. Раздоры и ругань между женой Саррой и наложницей Агарью пузырились, и бурлили, и, выводя его из себя, подступали, грозя выплеснуться, к самому ободку чаши его терпения. Собственно, ничего ужасного здесь не было – ну, повздорили две ревнивые женщины из-за мужеского расположения, если б не имущественно-правовой аспект дела: Ишмаэль, что, как известно, означает «Всевышний услышит», был первенцем. Сарра же, законная жена, чудесным образом принесла младенца на излёте своих детородных возможностей, и вот теперь сыночек Ицхак – «Смешливый» – отодвигается на второй план, лишаясь отцовского наследия в пользу первенца. Это было событие первого ряда, и от него нельзя так просто отвести взгляд и отвернуть лицо. Нет, нельзя.
Потому что не о наследстве – ослах, козлах и баранах – тут ведётся речь, а прежде всего о наследии: о вере в единого Всевышнего, к подножию которого Авраам из Ура привёл своё племя. И наследовать вере отца, заповедному серебряному единобожию посреди глиняного язычества, должен Ицхак, сын Сарры, а не Ишмаэль, рождённый по недоразумению египтянкой Агарью. Чистокровный Ицхак призван руководить племенем единобожцев, а не полукровка Ишмаэль. Не должно вспыхнуть соперничество между братьями, ведущее к смертоубийству, как в тёмные времена рассвета; это же ясно.
Всем всё было ясно, и все ждали развития и развязки. Развязать узел предстояло праотцу Аврааму. То было его право и его долг.
Не то чтоб Авраам, вождь, желал уклониться от своего права и всё оставить как есть. Нет, конечно. Он отдавал себе строгий отчёт в том, что для сохранения мира и покоя в семье и в племени одна из женщин должна быть отправлена в ссылку, сослана в пустыню вместе со своим сыном. И этой женщиной, он знал, станет египтянка.
В шатрах не спали. Перед рассветом кочевой лагерь набух ожиданием, как древесная почка, из которой вот-вот выстрелит зелёный язычок листа. Назначенная на утро развязка приближалась вместе с колесом солнца: обод уже пламенел, а ступица была скрыта коричневыми горами Моав. В долине Фаран неотвратимо приближалась семейная развязка, которой будет отведено особое место в истории: развилка на кочевом пути еврейского племени, размежевание нарождающихся на свет упорных народов.
К утру готовы были вьюки, заботливо упакованные Авраамом для высылаемой в пустыню Агари, египтянки. Поклажу погрузят на спину крепкого и послушного мула, отобранного Авраамом из полусотни других, менее подходящих к тому, чтоб везти в ссылку мать первенца Ишмаэля. К этому мулу прилагался второй, подставной, и два осла в придачу: один повезёт женщину, другой – подростка.
Вьюки содержали в себе заботу и память. Баклаги с водой, лепёшки и мясо, серебряные деньги, одёжка с обувкой, в торбах зерно для скота, трут и щепки, огонь разводить, – это была забота. А в самом сердце вьюка, в кожаном ларце, украшенном сердоликами и бирюзой, хранилась память: бронзовый масляный светильник, светивший в шатре в ту ночь, когда годы назад Авраам, с согласия бесплодной жены, впервые пришёл к египтянке, и она зачала. Бронзовый светильник хранился в ларце памяти, и пригоршня каменных, серебряных и золотых украшений, подаренных Авраамом красивой Агари за сына и любовь, там хранилась. Как будто не четыре тысячи лет назад это всё сплелось, а вчера или третьего дня: сонные евреи грузят индюков в фуру, облезлый волчишко ждёт своего куска на дороге, ведущей в пустыню Фаран. Шатры Авраама чернеют в стороне от дороги.
Утром Авраам отпускал Агарь в ссылку.
– Во вьюках уложено всё, что тебе и нашему сыну понадобится в пустыне, – сказал Авраам женщине. – За тобою, в двух часах пути, не отклоняясь ни на шаг, пойдёт мой посланец; он защитит тебя от опасностей и поможет во всём, в чём потребуется помощь. Во всяком жилом месте, куда приведёт тебя дорога, ты найдёшь то, что тебе будет нужно, – деньги, жильё, доброе участие; я позабочусь об этом.
– Спасибо тебе, мой господин, – сказала Агарь, пряча мокрые глаза от Авраама. – Ты так добр… Ещё только одно, Авраам: помнишь, ты надел мне на руку браслет из серебряных нитей в ту ночь? Ты помнишь…
– Помню, Агарь, – сказал Авраам. – Ты найдёшь его в поклаже, в кожаном ларце… А теперь езжайте с Богом!
По истечении времени, когда Авраам, сытый днями, покинул круг живых людей, хоронить праотца в пещере Махпела, под Хевроном, пришли его сыновья: Ицхак и Ишмаэль.
Как видно, такое бывает не только в сказке.