* * *
Мы все – и не
однажды,
отрёкшись от себя,
измученные жаждой,
ласкали, не любя.
И втайне каждый
помнит,
как помнят странный сон,
провалы съёмных комнат
с прищурами окон.
Случайные приюты,
где нас толкала страсть
в недобрую минуту
упасть,
упасть,
упасть.
О, всем вам
Аллилуйя,
кто лжёт не до конца,
ласкает, не целуя
немилого лица.
Ташкент, 1978
ЗВЁЗДЫ
Вы когда-нибудь
считали,
сколько звёзд у звёздной дали?
Вам на это наплевать.
Ваши куры их
клевали,
а когда клевать устали,
стали крыльями сбивать.
Помертвелые
светила
я на грядках находила,
принималась горевать,
да слезами поливать.
Мне и в ум не
приходило,
что они взойдут опять.
Ташкент, 1979
* * *
Я – в тревогу, как
в дорогу:
что там будет впереди…
В ухо шепчут:
– Ради бога, от меня не уходи.
Разве что-то
понимают,
отправляясь в дальний путь?
Разве чувствуют и знают
кто-нибудь кого-нибудь?
Ташкент, 1981 .
ГОРОД СОЛНЦА
Здесь – молвь и
шум.
Там – тишина
в однообразно светлых далях.
Здесь – на скрижалях письмена.
Там – только буквы на скрижалях.
Здесь – можно выгадать строку,
вертя слова и так и этак.
Там – кто гадает,
всех секут,
и нет – ни строчек,
ни –
поэтов.
Здесь – вот тебе моя рука!
Там – холостая
жалость в
лицах.
Я к вам сюда издалека –
увериться и возвратиться.
Ташкент, 1984
К МУЖЕСТВУ
Кто в гневе
проклят родиной своей –
прости жестокой родине своей.
Кто в страхе
проклят родиной своей –
прости безумной родине своей.
Кто в муках
проклят родиной своей –
прости несчастной родине своей.
Ты – сын её,
поскольку верен ей.
Нет утешенья матери твоей.
Ташкент, 1985
* * *
Меж чёрных солнц и
чёрных лун
в пустыне мечется Меджнун.
Мне так понятна и
близка
его песчаная тоска.
Он от возлюбленной
вдали
стенает в горестной дали.
Он в окруженье
чёрных бед.
Увы! От них спасенья нет.
На мне бессмертной
тени тень.
Я – Кайса немощная тень.
Во мне его
бессильный крик
не затихает ни на миг.
В песках отчаянья
мой дом.
Ищу в отчаянье мой дом.
Случайная в своём
роду,
себя в пустыню я веду.
Там исчезают без
следа
все пастухи и все стада.
Весь жизни стыд и
стыд стыда
там исчезает навсегда.
Я всех страстей
ничтожный след
и всех случайностей послед.
Я от любви
отлучена.
О, вопль души, достигшей дна!
Меня захлёстывает
круг
безжалостных случайных рук.
В беспамятстве и
темноте
я прорываюсь к чистоте.
Нас разделяет
горизонт.
Куда ни кинусь – горизонт.
Копытный век и
сонмы стад
в меня глядят, глядят, глядят.
Ташкент, 1985
СОН
Он сбежал по
воздушным ступеням
и в объятиях душу унёс….
Залетейской возлюбленной тенью
встала тема волнистых волос.
Ты возьми её, бог
саксофона,
и по-щучьи играя хребтом,
потяни эту музыку стона,
эту звукопись вечных истом.
Я – органом,
рыдающим мессу
трубным выдохом клавишных губ,
возоплю, задыхаясь:
– На место!
Люди добрые! Душу крадут!
Ташкент, 1985
* * *
И. Б.
Об этом каждый
что-то знает,
а не столкнулся – не поймёт:
поэт при жизни умирает
и снова в Вечности живёт.
Враждебны скальная
порода
и плодородный верхний пласт.
За то, что смутны от природы,
природа взыскивает с нас.
Ей всё равно,
какие флейты,
к каким губам поднесены.
Возьмёт и сбывчивостью бейта,
возьмёт и слабостью жены.
Ей всё равно, какие флейты….
Об этом каждый
что-то знает,
а не столкнулся – не поймёт:
душа при жизни умирает
и снова в Вечности живёт.
И Божий глас, и
глас народа
перекрывает голос каст.
За то, что мелки от природы,
природа взыскивает с нас.
Ей всё равно, какие овны,
каким богам принесены.
Возьмёт и радостью неполной,
возьмёт и казнью без вины.
Ей всё равно, какие овны….
Об этом каждый
что-то знает,
а не столкнулся – не поймёт:
любовь при жизни умирает
и снова в Вечности живёт.
И совершенная
свобода
освобождённости не даст.
За то, что пленны от природы,
природа взыскивает с нас.
Ей всё равно,
какие длани,
какой тщетой сопряжены.
Возьмёт и мерзостью желаний,
возьмёт и мерзостью войны.
Ей всё равно, какие длани….
Ташкент, 1987
* * *
Где-то рядом
беззвучные
толпы кричат,
и беззвучные струны
гитары звучат,
умножая беззвучные крики.
Черной птицей поджалась ночная страна.
Кто там, в кратере чёрном? – Не знает она.
Смерть во взгляде вдовы безъязыкой.
Онемевшие рты
искушают: убей!
Многословья
молвы
многолетней
страшней
молчаливых сквозящие лики.
В отдалённых покоях, у страха в горсти,
карлик Звездного часа промёрз до кости.
Ночь и страх его равновелики.
Ташкент, 1987
ДЕВОЧКА
Т. В. Синициной
Тихо, медленно по
дому
ходит смертная
тоска.
Молчаливая такая,
не услышишь
голоска.
Объявилась, не
спросилась,
вся – нервическая
дрожь.
И куда теперь деваться?
Не прогонишь, не
уйдёшь.
Не успеешь
удивиться,
выйдет – будто из
стены,
как положено по чину,
сядет с левой
стороны.
Что за странное
создание
эта смертная
тоска:
синий лак на ноготочках
и татушка у виска.
Бровки тонкие с
изломом,
бант задохся в
волосах.
Бродит, пришлая, по дому,
ад – на сомкнутых
губах.
* * *
Какое счастье
никем не быть,
сомкнуть ресницы и всех забыть!
Не соблазняясь ничьей судьбой,
какое счастье не быть собой!
Есть только
полночь и тишина.
Душа, как провод, оголена,
по ней озноба проходит ток –
в душе пустыни поёт песок.
* * *
То ли в яркий
день, то ли в пасмурный
смотрит под ноги себе одиночество,
тяжело идёт, спотыкается,
неуверенно нагибается.
Подымает ракушку
бесполезную.
Подымает потерянное пёрышко.
Подымает водоросль отжившую:
ищет равное себе одиночество.
– Где ты, где, такое ж, галимое?
….И нашёлся тут
сизый камушек:
морем тёсаный-перетёсанный,
солнцем сушеный-пересушенный,
ветром катаный-перекатанный.
Подобрать его
невеликий труд.
Потерять его никому не жаль.
– Был велик валун,
а теперь, малыш,
голышом голыш на песке лежишь…
Подберу, отдам имя-отчество
и швырну в волну одиночеством.
– Не гони, волна,
голыш к берегу,
а люби-таскай, как родная мать,
измельчи его до крупиночек,
буде он песком твоим, Балтика.
* * *
Меньше места и
больше могил…
Город мёртвых так быстро растёт!
Это – кладбище сброшенных крыл.
Их никто поднимать не придёт.
Прорастёт молодая
трава
между перистых мыслей и сил,
позабудет людская молва,
кто,
когда
и за что их
сложил.
Будут скучно,
по-тихому тлеть,
за кладбищенским прячась леском,
белоснежные,
будут буреть –
перемешаны с мокрым песком.
Чистой ноты
звонарь не возьмёт,
лишь зазря потревожит ворон.
И взлетят,
и уронят помёт…
вклад небес в ритуал похорон.
НЕВИДИМКИ
Мы души бедные.
Над Волгой и над Шпрее
летим на бреющем,
возвыситься не смея.
Паря бескрылыми
стрекозами над лугом,
мы изобилуем
вибрацией и звуком.
Легко сближаемся
и дружимся,
и кружимся,
и невидимками
заглядываем в лужицы.
Мы беспилотные,
прилётные-улётные,
неуловимые,
свободные,
бесплотные.
Мы души бедные.
Мы просим снисхождения
за беспосадочность
и вечное движение.
Мы вас касаемся,
но мы – неприкасаемы,
неразличимы
и неузнаваемы.
* * *
Прядильщицы во
тьме прядут неутомимо,
никто не видит их, и все проходят мимо.
Прядильщицам во
тьме ни грустно, ни обидно:
– Ну, были, ну, прошли… и тоже их не видно.
Прядильщицам легко
бесстрастие даётся,
ведь нет у них души, и сердце в них не бьётся.
Прядение для них –
ни мука, ни отрада,
а просто никого на свете им не надо.
Калининград, 2011–2016