Зинаида Палванова.

Читать Каштанова и думать о жизни…

Честно говоря, не помню, где и когда мы познакомились.

Первое отчётливое воспоминание: Арнольд приехал к нам в Иерусалим. Это было в конце лета 1998 года. Мы перебрались в теперешнюю квартиру, она нуждалась в ремонте, и Арнольд вызвался помочь. Он зарабатывал тогда ремонтами и знал толк в этом деле. Худой, в испачканной извёсткой и краской одежде, одухотворённый маляр.

То и дело ремонт перемежался философскими разговорами. Или воспоминаниями о доизраильской жизни.

Среди прочего Арнольд рассказывал о поездке в США после выхода российско-американской антологии «10 лучших рассказов». Он был одним из авторов этой книги. В составе делегации был и поэт Владимир Соколов, они жили в одном гостиничном номере и подружились. (Владимир Николаевич Соколов был руководителем семинара на совещании молодых писателей, после которого написал врезку для моей подборки в «Московском комсомольце». А в 1977 году подарил свою книгу «Четверть века» с добрым напутствием и датой 7.7.77, воспринятой мной как счастливый знак.) Нужно ли говорить, что после этого рассказа Арнольд стал мне почти родственником!

Денег за работу он не взял…

Каштанов увез с собой мою первую израильскую книжку, и вскоре я получила большое письмо с чем-то вроде рецензии. Разбор был подробным и щедрым. А мне тогда что-то не очень писалось. Письмо обрадовало, поддержало, подтолкнуло к новым стихам.

…В 1999 году вышел первый номер «Иерусалимского журнала». По моей горячей рекомендации в нём было опубликовано эссе Арнольда «Успех как эстетический феномен».

С ностальгическим чувством к пожелтевшему номеру ИЖа перечитала «Успех…» сегодняшними глазами.

Ярко, с юмором изобразив почти безвыходное положение, в котором оказались современные писатели, Каштанов показывает, что выход может быть найден, описывая в чем-то подобную ситуацию, возникшую в начале эпохи книгопечатания, с которой вполне убедительно справился один тогдашний автор – Вильям Шекспир…

Следующая значительная публикация Арнольда Каштанова в ИЖе – «Групповой автопортрет с отрезанным ухом» (№ 4, 2000) – была посвящена израильской поэзии на русском языке. Пожалуй, ни до, ни после не было в нашей прессе такого серьёзного разговора на эту тему.

Начинается эссе так: «Поэты не создают автопортретов. Казалось бы, они, которые все силы души тратят на то, чтобы поведать нам о себе, должны выразить себя полнее, чем кто-либо иной, однако этого не происходит».

Неожиданно, не правда ли? Что это – упрёк? Оказывается, нет, потому что «…поэт и не должен себя выражать. Не для того он рожден. Он может оставить нам о себе памятник нерукотворный, но не портрет. Может быть, он создает портрет общества? Портрет своего времени? Много ли мы можем сказать об обществе и времени по псалмам Давида, сонетам Шекспира, поэмам Заболоцкого?

Тем не менее чувство сопричастности иногда говорит нам, что поэт каким-то образом выразил нас. Мы узнаем себя в поэте. Но ведь если нет портрета, не может быть и сходства с ним. Значит, кроме ментальности и психологии есть еще что-то, портрет в какой-то другой сфере, где мы существуем, сами того не зная».

Автор эссе упорно вникает в природу поэзии. И доходит в этом поиске до предела, до тайны.

Говоря о конкретных стихах израильских поэтов, Каштанов размышляет о том, как «это сделано». Он пишет: «Из чувства рождается образ.

Поэт не трансформирует реальность, внося в “неодушевленное” нечто чужеродное ему, то есть “духовность”. Образ и реальность изначально нераздельны, одно является другим…»

И далее: «Из образных представлений возникает представление о себе. В мире, где существуют лишь образы, и мы со всеми нашими чувствами и движениями обретаем существование как образы».

Вчитываешься, вдумываешься в эти строки и вдруг понимаешь: да за нас, израильских поэтов, взялся настоящий философ! И пишет он не ради того, чтобы кого-то похвалить, кого-то поругать, провести какую-то концепцию – он хочет разобраться, что же мы собой представляем, с чем явились поэты на Святую землю…

Помню поездку в Нетанию, в гости к Арнольду. Меня поразил добротный двухэтажный дом, который Арнольд своими руками сотворил из купленной развалюхи. Поразил осенний сад – гранатовые деревья с тяжёлыми тёмно-красными плодами, золотые апельсины на соседних деревьях… Взрослая дочь, прелестные внуки. Заботливая хозяйка Фрида, застолье в саду…

Потом я ещё раз приезжала в Нетанию и снова была очарована домом и садом. На этот раз Арнольд решил показать мне город. Мы гуляли по красивой набережной и, конечно же, философствовали. То есть философствовал он, а я слушала и задавала вопросы. Арнольд говорил о морали и совести в иудаизме и христианстве, высказанные им тогда мысли я узнавала, читая через какое-то время его эссе в журнале «Дружба народов».

Ужинали на втором этаже. Всё было так славно, ничто не предвещало беды…

В начале нового столетия Фрида тяжело заболела.

Весной 2002 года, когда в Израиль приехал Дмитрий Сухарев, я позвонила Каштановым, чтобы сообщить им о вечере поэта в Нетании. «Нам сейчас не до стихов», – сказал мне Арнольд.

Не до стихов и не до встреч с друзьями было все последующие годы. Арнольд преданно ухаживал за безнадёжно больной женой. Подробности этого трагического времени описаны в его романе «Хакер Астарты» («Иерусалимский журнал», 2010, № 33). Оставаясь преданным мужем в сложнейшей жизненной ситуации, он, похоже, истратил все душевные ресурсы, все жизненные силы.

Через две недели после смерти Фриды он добровольно ушёл вслед за нею. Ни на секунду не сомневаюсь, что этот последний в судьбе поступок писателя и философа Арнольда Каштанова был продуманным, что за ним стояла стройная и грустная теория.

Сейчас, когда Арнольда не стало, отчётливо понимаю, с человеком какого масштаба мне повезло быть знакомой. И так хочется уехать куда-нибудь подальше от каждодневной суеты, читать Каштанова и думать о жизни…