* * *
Я рисую лесную шишигу
Для тебя на заглавном листе.
Как столешница – в бледных разводах –
ненавязчивый мрамор небес.
Утомившись в «дневных переходах»,
ты вступаешь в реликтовый лес.
Низкорослый, испачканный сажей,
погорелец, калека навек!
Это, мастер весенних пейзажей,
изувечил его человек.
Отступая под натиском свалок,
как под натиском варварских орд,
полуголый ландшафт полужалок,
обречён, но ещё – полугорд.
Красновато-свекольные травы –
как подтёки по скатам холмов;
станут бурыми, нынче кровавы,
затопили его до краёв.
Раздавив муравья ненароком,
ты участвуешь в похоронах…
Через балку, заросшую дроком,
поднимись, как буддийский монах,
на вершину и, глядя оттуда,
в стороне от гудящих шоссе,
тамарисков зелёное чудо
ты увидишь в неброской красе.
И тогда, принимая как данность
этот день и песчаный увал,
ты прошепчешь тому благодарность,
кто шишигу шишигой назвал.
За нешуточность слова, за штучность,
за добытую из пустоты
пресловутую единосущность
с тварным миром, что смертен, как ты.
17 мая 2009, Холон
НА СМЕРТЬ С. ГЕРЗОНА
И дни прибавились, и годы приросли:
прошёл, как облако, апрель медоточивый.
Мы в одиночестве, мы – на краю земли.
И сражены внезапной перспективой.
Mы вмиг состарились – лишь начинали жить;
и время, и страна – всё вдруг переменилось,
а то, чем искренне хотели дорожить, –
химера иль утраченная милость.
За сочетанием знакомым «прошлый век»
стоит наш собственный, регалий не имея…
Казённый плакальщик, наёмный человек,
просил за нас прощенья у Сергея.
Он мудр по должности и скажет обо всём.
А мы беспомощны: как осознать такое!
Кто мы? Откуда мы? И что в себе несём?..
Не будет нам ни мира, ни покоя.
Ушедшие от нас прекрасны навсегда.
Как в мифах греческих, их молодость продлится.
Но дней растянутых глухая череда
черты стирает, сглаживая лица.
Из века прошлого разбитый тарантас,
идём в небытие, обрюзглы и сутулы.
Ушедшие от нас опередили нас.
Их лбы чисты, и безупречны скулы.
июнь 2009
ТЕКСТЫ, ТЕКСТЫ…
Марии Карп
Многострочны, многостраничны,
устилают поверхности, высятся – почти ненавистной горкой.
Изредка упоительны (как в детстве), имбирны, коричны,
но чаще сравнимы по ценности с заплесневелой коркой…
Всё начиналось безумно давно – с приручения злаков,
рытья каналов, их чистки от скверного ила,
который был хуже, чем ил, плодородный ил великого Нила,
и всё же они раньше дошли до знаков.
Изобретатели знаков шумеры
и за пределами устного счёта
решали задачи складского учёта –
прозы количеств, веса и меры.
Холмики аллювиальной равнины,
послойно закапывая культуру,
в земле, на брусках обожженной глины,
укрыли послания – миру и Уру…
Тысячелетия прошелестели.
Глядя из глуби – не самолюбиво,
а как бы с некой лёгкой усмешкой
(ведь их горoда обратились в телли!), –
укротители рек, варившие пиво,
советуют: не мельтеши… и не мешкай!
Обозревая жизни сыпучее тело,
сомневаясь в достоинствах жизни после –
нынешней, не жалующей одиноких,
советуют жить – покамест не пролетела:
ибо там – повсюду, рядом и возле –
«люди сидят в темноте, и пыль у ног их».
август 2011
БЕСЕДА С МИХАИЛОМ САМУЭЛЬЕВИЧЕМ, ПИСАТЕЛЕМ
«Вероятно, в начале своей литературной тропы –
скажу стилистически осветлённей: стези –
для меня не имели большого значения трóпы.
Я навряд ли бы пролил и малую каплю слезы
(тут Набоков, пожалуй, съязвил бы: слизи)
над тем, что тогда происходило вблизи.
В ту пору меня куда больше – властно – влекло закулисье,
строгий абрис старой Европы
и её мистический колорит,
холодный, как глоток Леты,
и горький, как… кальция горький хлорид,
проступавший в яростной фразе певца-символиста…
…Семья, говорите? Представьте себе
юного стихотворца середины шестидесятых
с профилем раннего Листа.
Именно раннего, а не молодого,
и с профилем в его нерусском значении:
виртуоз, уже оглушённый успехом в кругах знатоков.
Да таким он и был, кажется, его звали Василий…
Так выписали из квартиры, разделили счёт,
управдома подмазали там или, проще, в жэке кого упросили –
и Василий исчез без следа –
как поэт, квартирант, член семьи –
так сказать, был таков.
В жэке или в жакте…
Кстати, говоря о Жан-Жаке,
я, как это часто бывает, совсем позабыл о Жан-Поле,
который не Рихтер (и даже не Гилельс), а, скажем, м-м, Марат…
Февральское солнце, сугробы, Ивинская в поле,
а воздух кристален и твёрд – полновесный карат».
2012
ИСТОРИЯ ДЛЯ ЮНЫХ
(Надпись на книге Шарлотты Янг)
Брату Саше
Здесь Генрих Лев, и Генрих Птицелов,
и Генрих, направлявшийся в Каноссу,
маркграфы, герцоги, про Барбароссу
страниц пятнадцать трогательных слов.
Рожденья, смерти, ворох тёмных дат
сражений (не могли угомониться)
и сеймов, год (четыре единицы?),
когда подписан Вормский конкордат.
И правда, много действующих лиц.
Но все герои тётушки Шарлотты:
бургунды, франки, саксы или готы –
из сказок, из волшебных небылиц.
Дела и судьбы этих королей
не потрясут – ни пролитою кровью,
ни принадлежностью средневековью,
ни пафосом трагических ролей.
Вот кайзера оставивший прелат.
И сам монарх, готовый в поединке
погибнуть с честью, – вот он на картинке,
в короне и в сусальном блеске лат.
Дух рыцарства, невзгоды королев…
«История Германии для юных».
Читающий рассказ о древних гуннах
ещё узнает новых, повзрослев.
май 2011, г. Холон
ЭЛЕГИЯ БЕЛОЙ ЗАВИСТИ
Без вечности – пустые – вечера!
И каждый – за полночь. И до утра:
себя не слышу, не распознаю,
лишь маятно, бессмысленно сную.
Смысл должен быть спасён, но он не найден!
Раз не cogito, значит, и не sum.
Всё прожито, без накопленья сумм.
И вместо смысла полновесных градин
под слоем пыли морщится изюм
вчерашних радостей, а смысл… украден.
И, перешиблен собственной соплёй,
твержу, что все сровняется с землёй.
И вдруг, среди пустыни, – нестерпим –
произносимый голосом дурным
речитатив, читаемый навзвой, –
но я его услышал: это свой!
Тут не служение Прекрасной Даме
и не одно владение ладами.
О, это римлянин, и римские черты
не только в бронзе скул, которые тверды,
но в твёрдых принципах: всегда и всюду те же,
они кладут предел, его же не прейдеши,
и слитки смысла, вечны, как Псалмы,
сияют заселившему холмы.
2013
* * *
Я родился на острове в дельте Невы.
Там жители говорили на вы.
Расчерчены, словно в тетради для нот,
там улицы не избежали длиннот.
Их названия, слух не кромсая, –
Малый, Средний, Большой, Косая –
для забывчивых будут подобны дарам!
(Иные и вовсе свелись к номерам).
В их коллекции (или коллаже) –
Госстраха и серой рутины, флажков и лажи, –
как в тумане и мороси фермы моста,
все резче проступают места
несобытий, выверты интроверта
и, выпукло-вогнуты, воды реки,
текущей на запад и вопреки
прямым указаниям ветра.
декабрь 2014
* * *
Стихотворение – это…
всего лишь коллекция слов.
Где каждое – как монета:
на дне застеклённых столов
мерцают значенья, а ценность
сама себе не равна.
И только владельцу порою видна
случайно возникшая цельность.
2009
* * *
Два берега. Один подмыт,
другой – оправленный в гранит.
И с одного (а не с другого),
прогнувшись телом, дерева
воды касаются едва,
ещё не сбросивши покрова
зелёного…
Наличник бел,
пилястры покрывает мел,
весь дом напротив чист и чёток
и тонко кистью подведён –
вот забранная в чернь решёток
страница осени… Войдём! –
за каждым еле слышным всхлипом
воды, за хлопаньем и скрипом
тяжёлых и резных дверей
бежит по телу тополей –
летит к великолепным липам –
весть: «К нам пожалует Борей».
Автобусы ежеминутно
ему проигрывают туш.
Под облаков лепниной мутной –
пустой, без вензеля, картуш.
начало 80-х
* * *
В последний раз от первого лица
я говорил тому лет двадцать пять,
да и тогда, наверное, смущался.
Сегодня же, в предчувствии конца,
пускай нескорого, хочу сказать:
я рад, во-первых, что перемещался
не по одной лишь – временной – оси,
что дочь моя имеет в жизни цель
и ладит с обстоятельствами места:
она, представьте, дело на мази, –
без трёх минут армейский офицер!
И сам я, как-никак, – отец семейства…
В вечерних новостях – сплошной комплот:
угрозы, козни мировых держав,
что продают единоверных братьев,
у берегов страны – турецкий флот!
И худшего (как будто) избежав,
мы уступаем… честь свою утратив.
Почти лишённая ручьёв и рек
полоска суши лепится с трудом
на карте мира где-нибудь на врезке.
Едва пустивший корни имярек
здесь узнаёт, что стал для всех врагом, –
он самоощущает по-еврейски.
Весь край перевоёван от и до,
о чём и камни рассказать могли б
в сухих садах с добавкой олеандров:
великий фараон у Мегиддо,
у стен столицы сам Синаххериб,
а позже – Кир и пара Александров.
Последний был из наших: иудей.
Фамилия его была Яннай.
Народ его не полюбил – за вредность.
Он перерезал множество людей
(из тех, кому он не сказал: «Канай
отсюда на хрен»). Такова конкретность
творящихся – или творимых – дел…
Смотрю навстречу завтрашнему дню,
слегка оскалив сточенные зубы.
Я в настоящем что-то проглядел.
А этот… заберёт мою родню,
и все его поползновенья грубы.
16 июня 2010