Леонид Левинзон

Два рассказа

В КАРПАТАХ

Итак, я вернулся в дождь, в яростную красно-жёлтую осень с мокрым ветром. Вернулся туда, где был одинок в чудесном, наполненном церквями городе с булыжными мостовыми, оперным театром, австрийскими домами с комнатами для прислуги.

Бла-бла-бла. Счастен, несчастен! Кому какое дело? Карпаты были великолепны и тогда, и сейчас. И со стороны Украины, и со стороны Румынии. А то, что в двадцать пять лет не мог найти себе женщину – ну и дурак. Зато мамалыгу со шкварками и брынзой вволю поел. Надумал вновь посетить эти места и, старательно вспоминая, так жалел себя, так жалел… При этом не забыв добиться от работы дешёвых билетов. Но дешёвые билеты, понятно, предлагались на групповую профсоюзную поездку. Так блядские профсоюзные коллеги в самолёте и в автобусе, не переставая ни на минуту, орали песни, меня трясло от злости, уши закладывало, и плаксиво-благородная печаль оказалась быстро сдута рыночным задором.

Но я всё-таки начал узнавать эти места.

Влажный холодный ветер порывами. Тучи над буками и соснами. Багрянец листьев, устилающих тротуары. Грибной запах. Сельские дядьки в меховых безрукавках, как и тридцать лет назад, колют дрова. Дымки над избами. Узкие дороги. Девушки в национальной одежде танцуют хору на вечере в честь приехавших евреев. Множество своих румыны благополучно поубивали. Но! На каждом месте убийства поставили роскошные памятники.

Я жил с родителями в большой трёхкомнатной квартире. Ковры, хрусталь, нервный, занятый собой отец, мама, преданно спрашивающая каждый вечер:

– Что с тобой, сыночек?

А что со мной? Ничего. Надо только убить день, чтобы начать новый. Поздно вернуться с работы. Сказать, что устал. Взять книгу, которую уже читал. Пробежать глазами, положить. Подойти к окну, открыть и вдруг услышать далёкий женский смех, заставляющий тебя всего вытянуться, начать искать взглядом, потерянно улыбаться.

– Мама, я выйду…

Постоять у подъезда, посмотреть на витрины ближайшего магазина, почувствовать, как усиливается ветер, зябко передёрнуть плечами, надвинуть глубже шапку. Поехать на троллейбусе в центр, где от жёлтого света фонарей блестит-блестит булыжная мостовая, идут, переговариваясь, пары, вот и дождь начался, зашумел. Забежать под навес, спрятаться. Ах, как после дождя сладко и свежо пахнет воздух! Что у нас идёт в кинотеатре? Жаль, фильм не поменяли. С чувством выполненного долга вернуться домой.

– Что с тобой, сыночек?

– Мне показалось, что смеются. Мне показалось, что меня зовут.

Отцветала осень, зима заботливо укрывала горы снегом, занималась весна. Зрели малина и земляника, из окон автобуса, в котором я ехал на работу, молдавские и украинские сёла казались, да и были сошедшими с картин Архипа Куинджи. За автобусом бежали весёлые лохматые собаки, в сёлах встречали покосившиеся или новые изгороди, высоко поднимались журавли над колодцами.

Восемь лет, мать вашу!

Родители после увольнения отца из армии переехали в незнакомый город, и я, вернувшись с севера, оказался совершенно один. Отчаявшись, я решил жить в общежитии в дальнем районе, куда ездил автобусом. Зашёл в комнату, положил вещи у окна с видом на кукурузное поле. Наступил вечер, и на соседнюю койку пришёл спать парень-комбайнёр – дылда в сапогах-болотниках. Улыбнулся детской улыбкой, лёг, захрапел, и я сразу понял, что больше не могу слышать чужой храп – время моего студенчества давно кончилось. А вот сапоги-болотники у меня были. Отвечая по роду работы за детские прививки, я исходил и объездил в этом районе все деревни, стараясь, чтобы местные фельдшеры прививки делали, а не только расписывались в толстых тетрадях. И, я думаю, целое поколение будущих комбайнёров детскими инфекциями не болело. И что, теперь надо гордиться? Сомневаюсь. За работу платили, и она мне вскорости осточертела.

Я не знал, куда себя деть. От родителей устал, друзья надоели, женщины уходили. Я всерьёз мучился. Так вот: за это время я не прочитал ни одной строчки про Украину и Румынию, не выучил никакой язык, не занялся краеведением, не сделал шага в сторону. В записной книжке у меня постоянно повторялась одна и та же фраза: «Пора начать писать». Я что-то написал? Нет! Внутри сидело тягучее, невозможное, и будто каждый раз срывалась резьба. Время удивительного онемения. Точно гордиться нечем.

Через двадцать лет я смотрю на Карпаты с другой стороны границы, и нагловатая турагент преподносит мне всё как на блюдечке:

– Румыны – это даки, воевавшие с римлянами, а потом воспринявшие их культуру и сейчас гордящиеся завоевателями.

– Дракула скорее венгр.

– Несчастная румынская династия перед первой мировой отдала свои ценности на хранение в Россию и больше их не видела.

– Цыгане существуют. Вот замок одного из цыганских баронов, своей уродливой эклектикой похожий на пьяную песню.

– На центральной площади вместо диктатора Чаушеску гарцует на лошади король Кароль Первый.

Когда в девяносто первом мы с мамой, боясь, что окно захлопнется, покидали Советский Союз, мы ехали через Бухарест. В Бухаресте шёл проливной дождь, на центральных улицах валялся мусор, вместо памятника Чаушеску торчали погнутые железки. Мы заночевали в какой-то жуткой гостинице, с собой была колбаса, купленная на последние советские деньги. На вокзале жулики надули меня, неопытного бизнесмена, подсунув при обмене маминого колечка вместо долларов куклу.

Зато теперь я уважаемый член профсоюза, и меня больше не надуть. Я иду вместе с громкими своими коллегами, мне показывают и рассказывают.

– Это памятник Дракуле? – интересуюсь, видя торчащий острый пик, на котором надето что-то непонятное.

– Нет, это сердце народа, проткнутое Чаушеску.

– Ах! – волнуются коллеги.

 Вокруг Чаушеску-Дракулы абстрактные скульптуры – произведения современных румынских скульпторов, окурки – произведения сигаретных фабрик, мусор – произведение прохожих.

Я отхожу, ловлю губами дождь и слышу родной голос.

– Сыночек, что случилось?

– Ничего не случилось, мама. Мне скоро шестьдесят, мне страшно, я слышу женский смех и больше на него не откликаюсь.

– Не бойся сыночек, всё будет хорошо.

Начинается ветер, он дует всё сильнее и выдувает солнечных крикливых евреев домой.

Мамалыга подгорела.

К ВОЛОДЕ ПОПОВУ

– Зажаты мы, вот что я скажу! – обвиняюще произнёс Попов, спускаясь в ущелье Харитона. – Реальностью зажаты!

Реальность не подвела: персидский цикламен цеплялся за камни, рапунцель расцветал нежно-сиреневым цветом, кульбаба, будто морская звезда, раскинула стреловидные листья, мастичные фисташки краснели маленькими ягодками, щетинистый воловик хватал одежду.

Но Володя не только говорил. Он нёс фотоаппарат в крупных руках. Щёлкал, запечатлевая. Сфотографировал мёртвую гусеницу, водосборник, кудрявую собаку Рушу, весело бежавшую впереди. А Харитона не сфотографировал, потому что византийский монах Харитон умер. Благочестивые по-своему персы разрушили монастырь, основанный Харитоном, оставив напоминанием об их грозной силе остов сторожевой башни, и с тех пор тысячу лет в кельях монахов ночевали арабские пастухи. А потом пришли мы, и арабским пастухам пришлось подвинуться. Так вот, идём мы, идём…

– Тут за каждым камнем писк природы! – возвестил Попов и сказал, что будет меня фотографировать в позе льва.

Но я не представлял из себя настоящий писк природы, и поэтому лев вышел откровенно толстый. Хотя Попова это не смутило. Он вытащил из сумки чёрную ткань и сказал, чтобы Игорь в неё завернулся. Он сказал, что он вёз ткань из самого Калининграда и поэтому возражений не потерпит. Попросил Игоря встать над обрывом, завернуться и смотреть вдаль. Игорь послушно завернулся, но предупредил, что ветер сильный, и его может снести.

– Ничего, – утешил Попов. – Главное, чтобы я успел сфотографировать.

После Игоря Попов, испытующе посмотрев, вручил мне свой фотоаппарат.

– Я тут всё настроил… Ты только кнопочку нажимай…

Завернулся в ткань и взял в руку дрын, который заставлял нести Игоря всю дорогу. Поднял дрын над собой и сделал такое величавое лицо, будто он и есть монах Харитон.

Я нажал на кнопочку. Потом ещё раз. Ветер развевал чёрную ткань, Попов смотрел вдаль, прозревая родной Калининград, но вскоре у него заслезились глаза. Попов спустился и споткнулся о камень.

– Вот чёрт! – посмотрел под ноги. Посмотрел внимательнее.

– Подойдите! – попросил.

Мы подошли.

– Этот камень, – торжественно сказал, – след исчезнувшей цивилизации.

– Почему?

– Потому что он гладкий и разноцветный. Раз мы его нашли, создадим организацию по защите камня. Лучше всего военную, чтобы никому не подчинялась. Пулемёты кругом поставим, в ООН напишем, деньги попросим. Государство создадим…

– Государство уже есть.

– Тогда обойдёмся пулемётами.

– Я тут отпечаток аммонита видел, – вспомнил я. – Круглое такое было создание.

– Первый офицер нашего господина, – согласился Попов. – Потом покажешь.

– Зачем это создание было нужно?

– Для разности. Мы вообще разные. Например, я пиво не пью. А ты пьёшь.

– Закончили? Теперь домой? – спросил Игорь.

– Ещё чего! Теперь мы пойдём в пещеру Харитона. Он умер – значит, пещера свободна. Сравним условия жизни.

Мы пошли в пещеру. Руша бежала впереди, недовольно оглядываясь.

Она была уже старенькая, и ей хотелось домой. А тут по камням прыгать…

Пещера Харитона была огромна. Володя включил фонарь, и влажный воздух заискрился капельками.

– Здорово! – сказал я.

– Неплохие декорации, – согласился Володя.

– По легенде, – начал рассказывать Игорь, – Харитона захватили обитавшие тут разбойники и связали. Легли спать. Тут в бочку с вином заползла ядовитая змея. Так что утром разбойники все отравились. Монах освободился, нашёл награбленное разбойниками золото и построил монастырь.

– Всё было не так! – поразмыслив, не согласился Попов. – Видите вверху люк?

– Видим.

– Зачем он нужен?

– Водосборник? Хотя нет…

– Правильно, что нет. Это была ракетная шахта исчезнувшей цивилизации! Отсюда улетела ракета, её, эту цивилизацию, разрушившая. С тех пор люк во избежание закрыли.

– Понятно, – сказал Игорь. – Что сейчас?

– Фотографируемся.

– Ещё Руша не охвачена, – подсказал я. – Если её завернуть в чёрную ткань и дать в лапу посох…

– Руша, иди сюда! – позвал Попов.

Но Руша была занята.

– Тогда вы. Встаньте около стены в свободной позе. На самом деле я не вас буду фотографировать, а стену. Вы мне нужны для размера. Возьмите каждый по фонарику. А вот в глаза мне светить не нужно! Руша, не мешай…

Попов установил фотоаппарат на треногу и сфотографировал.

– Всё? – спросил Игорь.

Попов подумал.

– Если бы я не проголодался, то мы бы ещё побродили.

– Ура, он проголодался!

– Просто я деликатный, – объяснил Попов. – Понимаю, когда надо заканчивать. До этого момента мы выполняли задание моего разума, теперь все свободны.

Мы вышли из пещеры.

Володя Попов нёс фотоаппарат, рюкзак и думал о том, какие получились снимки. Игорь нёс палку, которую Володя решил вырастить в его саду, и думал, что у сына всё наладилось и скоро свадьба. Я нёс треногу и ни о чём не думал, потому что думать у меня каждый день не получается. Мы возвращались в свои дома в посёлок Текоа на склоне Иудейских гор, и весенний ветер кружил вокруг нас. Впереди шёл невидимый пророк Амос, тот, который из пастухов, и радовался, что евреи возвратились в эти места.