Михаил ЗИВ. Из переписки с Лавинией. Иерусалим: «Библиотека Иерусалимского журнала», 2016.
Стихи, как люди, бывают легкими и трудными, и это никак не зависит от их качества – просто одни вдыхаешь легко, как воздух, а другие требуют понимания и как бы соучастия читателя.
Книга стихов Михаила Зива, на первый взгляд, из «трудных». Плотность текста, метафорическая насыщенность, сочетание искренности с иронией – отличительные черты стихотворных циклов книги «Из переписки с Лавинией».
Это история о судьбе и любви ее главного героя.
Начало его жизни не предвещает ничего необычного:
Местами был я миру милым,
Своё бессмертие удил,
Нередко пользовался мылом
И в детский сад гулять ходил.
В книге немало примет ленинградского детства и юности героя, но дальше судьба ведет его особыми, только ей ведомыми путями:
Я плавал вдаль, но твёрдо сжат,
Я ввысь прихрамывал надеждой,
Я был бессмертия сержант…
Он угадал свое предназначение «сержанта бессмертия», странника во времени и пространстве – от древности до современности, от стен Трои до Мегиддо, места последнего сражения Армагеддона, от Казани до покинутого им Петербурга.
Но главная цель странствий «сержанта бессмертия» – остров Итака, где его ждет терпеливая любовь.
Перемещаясь во времени, он отождествляет себя то с Одиссеем, то с Энеем, мужем Лавинии, героем Троянской войны,
В воображении «сержанта бессмертия» Лавиния – греческая царевна, однако она наша современница, и ее письма к покинувшему мужу, обида и горечь укоров легко узнаваемы:
Вольностью быт наш красив / Да уж, верхи обнаглели… Ваша свобода расчётлива, наша – спьяна, / Ваша – крахмальна, а наша осталась дворовой…
Однако у «сержанта бессмертия» другой, уходящий в глубину веков путь и иной отсчет времени.
Кто в прошлое бегал? – А там ли мамаша обид?
Вот был я убит, говорю ещё раз, у Казани.
Бегство в прошлое приводит героя к стенам осажденной Трои, но здесь он оказывается лишь свидетелем, а не участником событий.
Вернуться в реку прошлого, раствориться в другом времени невозможно:
И покуда Эней и другие творцы ахиней –
Здесь Лавиния знает, что я к именам не пригоден, –
И пока хитроумный, засеявший даль Одиссей –
Это я? – Да не я! Я лишь тут эпизоден – в народе.
Он видит бессмысленную гибель великого Ахилла и понимает, что ни судьбу, ни историю невозможно изменить, а бессмертие лишь смена эпох, где «сержант бессмертия» эпизоден в народе.
Так империи гибнут. Уходят народы в ничто.
Мальчик с девочкой ссорятся как-то настойчиво вусмерть.
Ты бредёшь в допотопном, тяжёлом, с регланом, пальто,
И виною промок, и не мыслишь, как эту вину снять.
Возвращение в свое когда-то оставленное прошлое, в сладкий реверс уюта, кажется герою поражением, концом пути, но здесь его ждет кровная речь… и польстят города, приобняв золочёным восторгом, и скребутся под сердце снегирь да сиротский овин.
И дожидающаяся его Лавиния знает,
…что нам эту память простят,
Что время скостят, и что будни спасти расстояньям,
А не расставаньям, что вслед колесят, шелестят,
Запутавшись крепко придуманным самоназваньем…
Вернувшись в свой мир, герой открывает, что он не утратил памяти о прошлом:
По Малой ли Бронной – присмотришься: вовсе не Малой,
По Питерской вдоль, что размытая в сопли реклам –
Сей насморк отёр! – а вот нам и приходится мамой,
Одетой в столь ноский, ещё довоенный реглан.
Взглянул на сады. Поднапрягся – и к берегу сдёрнул!
А новым-то дёрном уж как-нибудь все обрастём.
Итака и та прирастает – я слышал – попкорном? –
Какой-то Сибирью, сластён укормив берестьём.