Памяти Лены Рубинчик
Было так: я уехал – меня увезли из Москвы в Израиль в 75-м году, а уезжали, как на другую планету, навсегда, мне было четырнадцать лет. СССР было брошенное дело, «похоронили целую Атлантиду и не кажем виду» – сказано у Глозмана. А потом в 91-м самые храбрые вдруг потянулись обратно – поглядеть одним глазком, как оно. Возвращались с рассказами: за доллар пол-Москвы можно поставить раком – объявил довольный Резницкий. И бандиты, и вообще интересно. А я закончил степень в университете и придумал ехать в Монголию, а чтобы дешевле – через Россию, а в Россию через Грузию. Там вообще была война: как темнело, в городе начиналась стрельба, зимний Тбилиси с редкими машинами, с запахом советского бензина. «Когда ж на песнь не отзовётся, / свяжи в пучок емшан степной / и дай ему – и он вернётся». Вот я и вернулся – на запах. Зимняя Москва тоже ошеломляла, снега я восемнадцать лет толком не видел. С найденным другом детства забрели в магазин Юпитер на Арбате, там китайцы скупали аппаратуру по советским ценам, я тоже купил себе «Зенит» за четырнадцать, кажется, долларов или двенадцать. И пару пленок «Свемы». Друг Яшка показал, как вставлять пленку, так я стал фотограф.
Монгольская виза не получалась, надо было дать консулу бутылку виски, но я не знал – иностранец же, и действовал официально, доставал приглашение через знакомых востоковедов, а пока меня спросили друзья, не хочу ли я съездить на Ямал, в Москву приехал фотограф из Англии – специалист по эскимосам, и ему нужен был переводчик. Звали его Александер Брайн. У Брайна уже был проводник Коля с Урала, а мне за службу было обещано триста долларов – короче, повезло.
Втроем мы доехали на поезде до Лабытнанги, там по замерзшей Оби попали в Салехард, оттуда Коля хлопотал насчет борта в Яр-Сале, кукурузники АН-2 летали, но билетов было не достать. Первым бортом посадили меня с частью Брайнова багажа, а они прилетят за мной – вторым рейсом. В общем, неделю я их ждал в Яр-Сале, они пропали. И мой паспорт остался у Коли, такая фигня. Деньги зато у меня были, я жил в гостинице для вахтовых рабочих, ходил по поселку, звонил с переговорной в Салехард, в Москву, по поселкам звонил, вдруг они туда сели. Пропали. Потом я пошел к поселковому начальству, не хотелось без паспорта, но пришлось. Начальство было в курсе – да, был англичанин, они улетели в тундру к оленеводам, а вам велено возвращаться в Москву. И вернул мне мой паспорт.
– Не может быть, – сказал я, у меня его вещи.
– Да, вещи велено оставить тут.
– Нет, сказал я, у нас контракт.
– Ничего сделать не можем. Ну, или поднять вертолет в тундру, триста долларов в час.
От этого я отказался. С неохотой мне сказали, где каслает бригада, куда они улетели, примерно в каком районе. «Каслает» – значит кочует. Я как-то сразу понял, что обязательно нужно их найти. Потому что, вернись я в Москву, эти гады скажут – что же ты? У нас были трудности, мы разминулись, а ты взял и вернулся.
Я дозвонился друзьям, которые нас свели, они не поверили, что меня просто бросили. Не может быть, сказали друзья в Москве, наверняка что-то случилось. Ещё мне по телефону объяснили, как делать обратную перемотку в фотоаппарате, а то я как раз добил одну пленку.
Этих своих гадов я достиг через две недели, далее из текста, написанного двадцать лет назад:
…Сходил на переговорную – домик с телефонисткой Татьяной. Пришли двое ребят, пьяные (это когда об стенку стукаются), искали дежурную – не Татьяну. А она им вдогонку объяснила, что та ебаться пошла – еще молодая.
Чтоб добраться до Кутоп-Югана, Хороля советовал мне вернуться в Салехард и взять рейс на Ныду, а дежурная в гостинице сказала, что в Кутоп ездят на «буранах» (мотосанях) через Обскую губу. Я стал выяснять в поселке, не едет ли кто на Кутоп. Несмотря на мои посулы, таких желающих не нашлось (может, оно и к лучшему).
Пошел в здание аэропорта, записался в очередь на Салехард, посидел среди людей, третий день ждущих рейса, потом пытался договориться с водителями грузовиков с оленьими тушами, идущими на Салехард через Салемал. Ни деньги, ни водка шоферов почему-то не прельщали, но повезло: совхозный счетовод Мартемьянов попросил за меня шофера Витька, Виктор Палыча, и тот сжалился. Поехали: по поселку туда-сюда. Потом ждали. Подкатил еще «Урал», там шофера и баба-пассажирка. Мужики вбились к нам в кабину с пузырем, один большой наливал в крышку от термоса помногу. Мне говорит: что ж не допил? А я говорю: молодой еще. Хлебушком закусили. Покуда пристраивались, мужики засмущались при женщине пить. Но бугор успокоил – да какая это баба? Так, девчонка. Закосели вмиг. Хорошо, тесно. Повторили. Щуплый справа от меня понес-понес непонятное. Мат нечленораздельно, но видно, что человек из души излагает.
В общем, поехали – поддатые шофера по зимнику. Дорогой добавляли. Езда каторжная: «Урал» ревет, роет снег со скоростью идущего человека. Если воще блядь нахуй не сядет (цитата). Тогда ближайший грузовик разворачивают и начинают канитель с матом, ревом двигателя и тучами солярного выхлопа. До Панаевска добрались уже в темноте, там шофера разбрелись по знакомым и вернулись совсем пьяные. К Салемалу подъезжали, небо очистилось (тут пять раз на дню погода меняется), и высветило северное сияние. Мне Витек показал и машину остановил, чтоб я поглядел. Медведица над головой, Полярная над головой, и как занавесом вокруг небосвода стоит сияние, ну как вертикальные перистые облака зеленоватым светом. Витек сказал – это так. А то как полыхнет – искать не надо.
Под утро были в Салемале, где я думал ждать транспорт на Кутоп. Дал Виктор Палычу пузырь, еще посидел с шоферами на электростанции, те совсем ко мне подобрели, наливали – давай, земляк!
Звонок на станцию: «Командировочного там нету?»
– Кого?
– Ну, черный такой, длинный.
– А, это я.
Пожил два дня в конторе рыбучастка с большим и благостным Карлом Марксом на стене, даже помыться получилось в котельной. И был борт – самолет на Ныду, забравший одинокого пассажира (меня, значит). Я попал в Кутоп.
Кутоп-Юган. Несколько рядов деревянных домов над снежной ширью Обской Губы, барак почты, он же здание аэропорта, два магазина. Вдалеке база с тарелками радаров. Население смешанное – ненцы и русские (может, еще ханты). Почему-то молдаване. В Салемале котельщики были из Молдавии, здешний директор клуба (закрытого, с повыбитами стеклами, с лопнувшими батареями) Леонид Ильич – молдаванин.
К моему желанию попасть в тундру местная администрация отнеслась с сомнением. Бригада каслает где-то в ста км южнее Кутопа, где точно, неизвестно, бензина для «буранов» нет, и вообще солярки в поселке на три дня осталось. Жить мне покуда разрешили в избе рыбучастка в комнате для командировочных.
Товары в магазине дешевле московских – цены еще с прошлой навигации. Питался я в детском садике. Если дети едят то же самое, то кормят их хорошо. Насчет мздоимства – это дело щепетильное. Пилот, взявший меня на рейс в Яр-Сале, денег брать никак не хотел, покуда до меня не доперло сунуть ему в карман комбинезона. Телефонистка, дав поговорить с Москвой, от лишнего отказалась, а когда я оставил на столе, бросила пост и выскочила за мной наружу, чтоб забрал. Но не зло, а так. У советских собственная гордость.
Две тетки-ненечки пришли меня предостеречь, велели на ночь запираться и под окном не ложиться, «а то будут окна бить и стекла в тебя полетят». До этого шлялись туземцы, бухие, косноязычные и безвредные. Одна тетка решила, что я грузин, и зачем у меня на родине война. Вздыхала-говорила: «У всех мама есть, и у тебя мама есть». Вышел наружу – северное сияние играет, действительно, глаз не оторвешь. Желто-зеленая лента, а снизу красным маленько и бегает. Мужик, учивший меня печку топить и не угореть, начал свистеть: «Оно свисту не любит».
Ночью сдуру открыл на стук – ввалились двое. Я со страху обрадовался, дескать, здорово ребята, сейчас чаю попьем. Сели. Один здоровенный, тяжелый. Руки в наколках. Ненец (а, может, остяк или там вогул). Второй пожиже, но морда пакостная. Спросили водки. Не, соврал я, нету. Завтра в магазине возьму, приходите, ребята. Палку я себе заранее присмотрел, только она неудачно за ними осталась, да такую будку поленом не прошибешь. Ну, чай пьем. Потом один вышел, а второго я уже вытолкал: «Извини, друг. Мне тут записи оформлять надо». Обошлось.
Человек из поселковой администрации Юрий Серекович, ненец. Обещал узнать насчет «бурана» и бензина. Сегодня вдруг сказал, что завтра авось поедем. У него жил знакомый тундровик, ожидавший, пока его бригада прикаслает к поселку. Еще обстоятельство: без такого человека мы в тундре вообще бы ничего не нашли.
С утра повезло с погодой, шесть градусов ниже нуля (тепло). У Юрий Серековича пили чай со строганиной, потом он вытащил для меня ватные штаны и малицу, после чего вышли собираться. «Буран» был тут, и канистра с бензином тоже. Мои вещи положили на нарту, туда же чемодан тундровика и канистру. Все это накрепко привязали, и сверху сели мы с дядей. Юрий Серекович вел «буран» – поехали. Ехали по редколесью, иногда останавливались, мои вожатые расходились по сторонам, искали ориентиры. Проходимость у «бурана» внушительная, ногой ступить – выше колена уходит, а он только трассу печатает. Иногда, правда, застревали. В очередной раз завязли, вытащили «Буран», нарту, оказалось – подвеска гусеницы лопнула. Ё-моё.
Вижу железную такую хреновину с рваным краем. Мужики «буран» на бок завалили, инструмент какой-то из него вынули и начали все это дело ремнями подтягивать. Привязали – поехали. Я думал, с ходу лопнет, нет, едем. И возвращаться не стали, молодцы. Едем, лесотундра – пейзаж. Так добрались до Ярудея. Там еще блуждали по замерзшим протокам. Мужички-благодетели по снегу переваливаются, следы смотрят, такие ангелы-хранители ненецкой национальности. Тундровик аж в снег лег и вроде жрет оттуда. Я думал – может, на вкус узнает, какое стадо прошло. Оказалось, пил из проруби. Неожиданно выехали на поляну, по ней кругом шли впряженные в нарты олени, с ними несколько женщин в удивительных пестрых шубах. Там нам сказали, где искать Ярсалинских, и мы поскорей тронулись дальше. Уже в сумерках выехали на стойбище – чумы на поляне, нарты стоят. Приехали.
С вожатыми расплатился, как умел, по-хорошему – водкой, деньгами и сигаретами. Кабы не Юрий Серекович, вряд ли моя поездка сбылась бы таким образом.
Пока ехали, все думал – как я встречусь с Брайном и Колей. Понятно было, что ругаться нельзя, не затем же я их нашел с такими усилиями, чтоб ругаться. На деле же, увидев Брайна (он сильно охуел при виде меня), я сказал: фак ю. Само получилось. Руки, правда, пожали и сделали вид. А с Колей вообще не говорил, он и так все понял, наш уральский следопыт. Пробыл я с бригадой неделю и жил отдельно от Брайна и Коли.
Я вошел в чум и поздоровался. Пожилой мужик протянул мне руку: «Папася». Я было решил, что он приглашает звать его папашей (потом узнал, что это его личное имя, но так к нему не обращаются, его сын, говоря о нем, называл его «Старый»). Поздоровался с остальными находящимися в чуме. Пожилой сел, стащил с себя чижи – меховые чулки и дал мне. Я поблагодарил и натянул прелые чужие чулки, теплые, впрочем, и удобные. Меня посадили за низкий столик – пить чай.
1994 – 2014