Наталья Резник

Когда меня выдумывали боги…

*   *   *

В чём сила, брат? Она в молчанье,
Она в ненаписанье слов,
В неколебимом незвучанье
И нерушимости основ.
Она таится в недвиженье,
Железном сжатии клещей,
В неотдаленье, несближенье
И неизменности вещей.
Но лишь одно мгновенье дрожи,
Один незаглушённый звук
Стальную силу уничтожат,
Опору выдернут из рук.
И, как ни соблазняют черти,
Будь твёрже, чем земная твердь.
Ты понял, брат, что сила в смерти?
Неуязвима только смерть.

*   *   *

Когда меня выдумывали боги,
Не то по пьяни, а не то от скуки,
Они мне криво прикрутили ноги,
Они мне косо привинтили руки.
Не в этом – говорили боги – сила,
А знали б в чём, себе бы силы взяли.
Я голову и мыслей попросила.
Хороших не осталось – мне сказали.
Моих богов творения убоги,
А я – на фоне многих неудача.
Хоть бога нет, ко мне приходят боги.
Мы вместе сочиняем, пьём и плачем.

*   *   *

Пока не видно дирижёра,
В оцепенении застыв,
Прикосновения чужого
Страшатся нотные листы.

Пускай и ценности всего-то
В них заложили на пятак,
Боятся глупенькие ноты,
Что будут сыграны не так.

Что скажет нотный лист безгласный
Тому, кто, мучаясь, играл?
 
Не ты ли, Господи всевластный,

Мне дирижёра выбирал?

ОТЕЦ

Горы, язык и люди –
Были не наши.
Я говорила: «Я русская.
Отпустите
домой, домой, домой».
Только ты понимал,
Пока и сам не лёг
Недалеко от дома, дома, дома…
В трёх кварталах.

И из чужой земли американской
в меня пророс.

*   *   *

Михаэлю Шербу

По песочку ползёт младенец,
Разевая беззубый рот.
Никуда младенец не денется:
Встанет, вырастет и умрёт.

Телом к старости он износится
И душой бессмертной внутри.
Но пока он на ручки просится,
На улыбку его смотри.

Мне поверь, что нелепо рвение
Неизбежно в могилу лечь.
Бесконечно одно мгновение,
Продолжается бесконеч…

*   *   *

Если не можешь писать, не пиши –
Говорю себе, бью себя по рукам,
Но детские корявые «жи» и «ши»
Ползут по бумаге, подобные паукам.

Строятся в слова, строчки, сами собой:
Что жито-прожито, прошито Ленинградом.
Хватит – говорю я им – час ночи, отбой,
Я давным-давно живу в Колорадо,

Всё это уже было: сто лет как свели мосты,
И сто раз написаны белых ночей картины,
Но пауки ползут, заполняя листы
И мой колорадский дом опутывая паутиной.

ЕВА

Благоденствуют в тандеме
Ева и Адам.
Ева топчется в Эдеме
Пяткой по плодам.

Фрукты втаптывает в почву
Мужняя жена.
Ева ничего не хочет,
Счастлива она.

Но нетронутым умишком –
Глупое бабьё! – 
Ева чувствует: с излишком
Счастья у неё. 

Еве просто так и слишком
Многое дано.
Кисло яблоко, глупышка.
Отрезвит оно.

Лопай яблоко, родная.
Дело на мази.
Я сама еще не знаю,
Что тебе грозит.

То, что трогать запретили,
Разгрызи, порви.
Брось Эдемы для рептилий
И иди, живи.

ГОРА И МАГОМЕТ

Если гора не идёт к Магомету,
То и Магомет к горе не идёт,
Любит другие горы, и ту и эту,
Но гору свою упрямо ночами ждёт.
А гора бы пришла, но ей не сдвинуться с места,
Нет домам и деревьям на ней числа.
Не слышно горы жалобного протеста.
Чужими корнями в землю она вросла.
Гора уже давно не зовёт Магомета,
Послушно стоит ей отведенный срок
И целую жизнь ждёт одного рассвета,
Когда вознестись явится к ней пророк.

СЕКРЕТАРША

Снова жалкий проситель стоит на пороге.
Бьёт на пороге проситель начальству челом.
У секретарши больные отекшие ноги.
Она их стесняется, прячет их под столом.

Шефы сменяются над головой секретарши.
Она им носит кофе и пишет отчёт.
С каждым шефом на шефа становится старше.
В шефах её секретаршее время течёт.

Аудиенции смирно ждёт посетитель,
Ждёт, секретаршей и другими богами храним.
Кофе хотите? Нет? А что вы хотите?
Все мы ходим под ним. Все мы ходим под ним.

НИМФА

Безголова она и безрука.
Ей две тысячи с гаком в обед.
И ни мужа, ни сына, ни внука…
У неё даже имени нет.

Что потеряно, верно, разбито.
Меж домов прорастает трава,
Где кусками под землю зарыта
Молодая её голова.

Ты в своей беломраморной пудре
Размышляешь о римских пирах.
А её совершенные кудри 
Рассыпаются в мраморный прах.

Сколько лет еще, двести ли, триста
Безголовой стоять неглиже?..
Невдомёк ей. Но жалко туриста:
Он не знает, что умер уже.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Успокойся, мой мальчик,
И ложись на бочок.
Слышишь, жалобно плачет
Колорадский жучок.

Он мечтает, как дети
О стране дураков,
О заветной планете
Нежеланных жуков,

Где пристанище жучье
И жучиный уют.
Их там дети не мучат,
Птицы их не клюют.

Там жучиным вещает
Он своим языком
И себя ощущает 
Настоящим жуком.

Засыпай, мой любимый.
Жук силён и здоров.
Обойдётся без мнимых
Жуковатых миров.

Не печалься, отрада.
Утекает вода.
А жучок в Колорадо
Навсегда, навсегда.

*   *   *

У кого-то перо никак не остынет
От жара горячечного стиха,
А у меня внутри выжженная пустыня,
В которой попадается словесная шелуха.

Здесь прошли толпы поэтов русских:
Классики и другой современный сброд.
Вот – следы крови, вот – выпивки и закуски.
Столько топтали – ничего уже не растёт.

Вам кажется, что она еще не допета,
Ваша зарифмованная тоска?
А у меня внутри кладбище русских поэтов,
Где я брожу в поисках живого ростка.

2009

Нет порожнего пустей
Под конец переливаний.
Завершился год смертей,
Год смертей и расставаний.
В нашей славной стороне
Мы привыкли веселиться,
Но останутся во мне
Все исчезнувшие лица.
На поминках годовых
Забываясь этой ночью,
Я о мёртвых и живых
Порыдаю в одиночку.

2014

Лето заканчивается грозой и громом.
Кто-то маленький плачет.
Новая жизнь начнётся погромом.
А как иначе?

Мы ещё не добили, нас ещё не разбили
Походя на кусочки.
Не плачь, маленький, о тебе не забыли.
Мы ещё не дошли до точки.

Мы ещё праведным гневом не догорели,
Скопом не озверели.
Мы пока окончательно не созрели
Для света в конце тоннеля.

Лето заканчивается грозой и громом,
Полуразрушенным зданьем.
Новая жизнь начнётся погромом.
Продолжится ожиданьем.