Лучше ничего не говорить, чем сказать, что у Марины Бородицкой круглая дата. Круглые даты – это не её, Марина Яковлевна не из таких. Поговорим о русском языке, это – её, даже очень её.
Что язык для поэта? В общем случае – то же, что для прозаика: техническое средство, способ передачи (предпочтительно изящной передачи) смысловой информации. В частном случае всё иначе. Есть поэты (их может быть совсем немного, единицы), которым наш язык служит ещё и источником наслаждения (ключевые слова – нега, сладкая дрожь). Более того, язык для них – объект поклонения (ключевое слово – государь). Марина Бородицкая – частный случай.
Мёд и млеко в тебе, государь мой Язык!
Твой языческий жар до нутра мне проник,
Твой распаренный дух, твой малиновый звук
Так по-женски податлив, но дивно упруг.
Помню первый учебник и сладкую дрожь:
На лазурной обложке волнистую рожь.
Поцелуй на морозе иль Жучкин укус –
Твой калёный глагол, совершенный на вкус?
Так спрягай же, склоняй! Средь изменчивых нег
В тёплой толще твоей дай остаться навек
Малой оспинкой рода, лица и числа…
И слипаются губы на слове: пчела.
Прочитайте стихотворение вслух – вы сразу почуете, что в нём присутствуют эрос и пафос. Об эросе чуть позже, а про пафос можно сразу сказать, что духоподъёмность упорядоченного звука Марина Бородицкая унаследовала от великих предшественников. В квадриге Серебряного века номер один для неё – Цветаева, самая звучная, самая чувственная. Звук, уверена Марина Яковлевна, первооснова русской поэзии. В английской, профессионально утверждает она, ничего такого нет. Или, скажем, французы. «У нас звук, понимаешь, а у них картинка». И другое: «Когда я слышу, как читает молодой французский поэт свои стихи, для него чувство выразить неприлично, как снять штаны».[1] А нынче, сетует Бородицкая, эту бесстрастную манеру переняли молодые русские поэты. Не стихи пишут, а подстрочники – чтобы их поскорее перевели на другие языки. Ни звука, ни страсти… А как читает стихи сама Марина? Звучно! Смачно! Сочно!
«В прочтении вслух – в чей-то слух! – и заключается весь глубокий смысл, вся суть и сладость стихотворения», – объяснила Марина в том же интервью, где про француза без штанов. Там же: «А ведь только понимаешь суть стиха и качество, произнеся его вслух». И другое место: «Стихи, которые ты знаешь наизусть, – это аптечка первой помощи. Оно выскакивает и может спасти от многих вещей, включая самоубийство».
У нас с Мариной Яковлевной общая слабость – обожаем вкладывать в чей-нибудь слух чужие стихи. Имел даже место вечер на двоих в музее Маяковского, где мы с ней читали вдвоём – делились аптечками. Как раз сейчас стала доступной запись этих животворных чтений.[2] Слушателей было немного, но внимали благосклонно. Любимые поэты, кроме безусловных, были в тот вечер у каждого свои. Меня всегда тянет читать фронтовиков, это поколенческое. Марина моложе меня на четверть века и с генерацией свой выбор не связывает, при всём почтении к творчеству великих лейтенантов. «Я предпочитаю таких поэтов < … > которых можно связать с понятиями света и тепла. Свет и тепло. Там, где излучаются свет и тепло, туда меня, в общем, тянет. Там, где темновато и холодновато, это, может быть, блеск сплошной, но мне там неуютно, и я туда не иду».
Здесь уместно вернуться к эросу. В моём литературном поколении эротических стихов практически не писали, едва ли ни единственным исключением был Юрий Ряшенцев. Илья Фаликов очень точно отметил причинно-следственную связь: у Ряшенцева «поэзия плотская, исполненная греха и соблазна, поскольку такова его работа со словом: чувственная лепка, страсть к пластике, словно слово – это тело, требующее обожания и физических усилий для его завоевания».[3] Эти слова замечательно приложимы к поэзии Марины Бородицкой! Мы с вами уже заметили, что её стихотворение о поклонении поэтической речи щедро согрето энергией эроса. А ведь тема, казалось бы, совсем к тому не располагает…
Отдельным списком чтутся Мариной Бородицкой поэты, к которым ходила учиться. Все они вели студии, где она вместе с ровесниками постигала премудрости поэтического и переводческого ремесла. Валентин Дмитриевич Берестов и Вильгельм Вениаминович Левик. Олег Григорьевич Чухонцев и Андрей Яковлевич Сергеев. (Непременно с отчеством, только так – неандертальцы мы, что ли!) «За учителей своих заздравный кубок подымаем, да?» Ой, забыла – Яков Лазаревич Аким… «Потом сама я вела ещё. Уже поняла, что надо отдавать долги».
Вот! Незаметно, как нечто совершенно естественное, прозвучала принципиальная нота: у поэта Марины Бородицкой уникальное ощущение необходимости отдавать долги. Оно у неё не головное, но, подобно эротизму, органическое и растворено в стихах. Всем должна! Чувство долга такая же редкость в поэзии, как чувство звука. И такая же в нём нужда. А может, и сильнее.
Запомнился профессор в очках из каких-то теледебатов. Перебивая других участников, он то и дело визгливо вскрикивал: «Человек рождён свободным!» Было видно, что профессор не имеет ни малейшего представления о том, каким на самом деле родится человек. Человек родится беспомощным! Абсолютно зависимым! Человеческий детёныш сможет выжить и стать собственно человеком (возможно, даже профессором) при одном непременном условии: множество людей, начиная с родной матери и штатных сотрудников роддома, выполнят свой долг – вырастят его здоровым, поделятся родной речью, передадут семейные предания и отечественную культуру. Потому в момент рождения человек уже в долгу как в шелку, дальше долги только растут.
В каморке за шкафом, исконно моей, –
Сестрёнка грудная и мама при ней.
Сестрёнка кряхтит и мяучит во сне.
С отцом на диване постелено мне.
Опять среди ночи вопьётся в мой сон
Тот сдавленный вой, тот мучительный стон.
«Огонь!» – он кричит, он кричит на меня –
Боится огня или просит огня?
«Огонь!» – он кричит, я его тормошу,
Зову и реву и проснуться прошу.
А утром он чайник снимает с огня,
В колготки и платье вдевает меня,
Доводит во мраке до школьных ворот
И дальше, сутулясь, со скрипкой идёт.
Стихотворение называется «Первый класс». Девочка-первоклашка сознаёт необходимость освободить своё «исконное» место для младшей сестрёнки. И этот нелёгкий детский долг патетично приравнен к солдатскому долгу их отца, защитника отечества. Круговая порука: родители, род, родина.
Марине Бородицкой и её ровесникам, по счастью, не досталось испытания голодом. Но они, как и мы, которые постарше («дети войны»), прошли испытание коммуналкой. Отсюда апология братства.
Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку!..
И заключительная строфа:
Разные нити людей сочленяют: богатство,
Пьянство, дворянство… порука у всех круговая,
Пусть же пребудет и наше случайное братство:
Встаньте, кто помнит, – и чокнемся, не проливая!
Быть может, из всех замечательных стихотворений юбиляра это – самое патетичное. Пафос со слезой.
Пройдут ли нынешние дети испытание социальным неравенством? Совместима ли апология рынка с верностью родине и друзьям – или же новый уклад убедит в преимуществах индивидуализма, ловкачества, предательства?
Иного вырастят, научат, а он вильнул хвостом – и ку-ку за границу. Дескать, в «этой стране» нет условий для реализации моих потенций. Добро бы к евреям на историческую родину – там так же нужны работники и ратники, как на собственно родине, и такая же ненависть кипит по периметру. А то срам сказать куда – на халявную жрачку.
Тьфу! Всё прахом станет, если прервём круговую поруку долженствований.
Бабушка, видишь, я мою в передней пол.
У меня беспорядок, но, в общем, довольно чисто.
Глажу бельё, постелив одеяльце на стол,
И дети мои читают Оливер Твиста.
Бабушка, видишь, я разбиваю яйцо,
Не перегрев сковородку, совсем как надо.
В мире, где Хаос дышит сивухой в лицо,
Я надуваю пузырь тишины и уклада.
Бабушка, видишь, я отгоняю безумье и страх,
Я потери несу, отступаю к самому краю:
Рис ещё промываю в семи водах,
А вот гречку уже почти не перебираю.
Бабушка, видишь, я в карауле стою
Над молоком, и мерцает непрочная сфера…
Вот отобьёмся – приду наконец на могилу твою,
Как к неизвестному воину, бабушка Вера!
Хорошо, что Марина Бородицкая такая молодая. Мой небольшой личный опыт свидетельствует, что стихи пишутся как минимум до семидесяти, то есть у Марины в запасе куча времени. Не успеешь вздохнуть и сложить крылья, как начинает тянуть на прозу. После восьмидесяти недурно идут поздравлялки к юбилейным датам друзей, они тоже греют, да-да.
Мы сидим, как птицы на ветке
……………………………………возле гнезда,
обалдевшие от внезапного
……………………………………окончанья труда:
все рожденные выкормлены,
……………………………………поставлены на крыло –
вроде нормы выполнены,
……………………………………и ещё тепло.
-
Интервью Леониду Костюкову на сайте polit.ru. ↑
-
«Апрельские гадания», канал Ирины Хвостовой. ↑
-
Илья Фаликов. Фактор фонаря. Владивосток: «Рубеж», 2013. С. 227. ↑