Рассказ «Непочатый хлеб», впервые опубликованный в журнале «Мознаим» (1930), Агнон включил в сборник Сефер а-маасим («Книга деяний»). Автор сплел в единый сюжет реальность и мистику. Реальными являются события из жизни писателя, например, пожар дома в Бад-Гомбурге, где сгорели его имущество и книги, а также временное одиночество, когда в 1924 году, после пожара, Агнон приехал в Палестину один, а жена и дети – только спустя год. Известно, что на это писателю пенял рав Кук. (В рассказе героя упрекает доктор Нееман: «Твои жена и ребятишки мыкаются без отца и без мужа, ты же маешься без жены и без детей».) А мистика обнаруживает себя в двух персонажах – докторе Неемане и господине Грэслере, что тоже требует комментария.
Понятие «непочатый хлеб» (на иврите – пат шлема) используется в галахе для создания эрува, границы обобществленного пространства, внутри которого позволительно переносить вещи в шабат, как если бы это было внутри дома одного хозяина (Талмуд, Моэд, масехет Эрувин, 80б). Рабби Шнеур Залман из Ляд в своем толковании Шульхан арух а-Рав на Шульхан арухрабби Йосефа Каро пишет: «…мудрецы разрешили переносить [во дворе, куда выходят двери нескольких домов] при эруве. <…> Каждый приносит буханку или покупают одну буханку на всех жителей города и вносят ее в один из домов того двора и считают, будто все живут в этом самом доме. А в чем смысл этого? Оттого что мысли человека и его жилище – там, где его пропитание». В оригинале последней фразы [שדעתו של אדם ודירתו – במקום מזונותיו הוא] используется слово даат, которое может означать и мысли, и интимную близость, как в библейском: «Адам познал Еву».
Кто послужил прототипом Неемана, можно догадаться из описания его книги: «Одни мудрые люди полагают, что все там написанное исходит от господина (••••). Записал же ее Иекутиэль Нееман и от себя ни слова ни добавил – ни убавил». Доктор Нееман – это Моисей, которого Талмуд (Моэд, масехет Мгила, 13а) называет и Иекутиэлем, и Нееманом, и прочими именами, поскольку из Торы известно лишь имя, данное ему дочерью фараона, – Моше. А книга доктора – Тора, ее автор – Тот, чье Имя состоит из четырех букв (в рассказе – четыре точки в скобках).
Фамилия Грэслер образована от немецкого gräßlich (ужасный, отвратительный), и этот персонаж воплощает дурное начало – йецер а-ра. Рассказчик признает, что подружился с ним в юности, а потом их пути то расходились, то пересекались, как в Германии, так и в Иерусалиме. И еще Агнон пишет: «Господин Грэслер обладает необыкновенной мудростью, которая перечеркивает все премудрости, почерпнутые тобою из другого места». Здесь слово «место» указывает на Всевышнего. (Вспомним Книгу Эстер (4:13–14): «И сказал Мордехай Эстер <…>. Если ты промолчишь в это время, свобода и избавление придет для иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете».) Традиция, отмечая, что в Книге Эстер Бог ни разу не упомянут, считает, что на Него указывает слово «место», и раввинистическая литература, а следом и Агнон часто пользуются словом Место (на иврите – маком) вместо слова Бог. Так ремарка рассказчика дает понять, что наука Грэслера противна Торе и святости.
Оговорив эти три вещи, поясню иносказательную суть рассказа, которая в той или иной степени выявлена в израильском литературоведении. Сюжет начинается в шабат, когда герой страдает от голода и жары (жара – символ сексуального возбуждения, и обычно его маркером у Агнона служит печь): «Пол жег, как костер, потолок плавился жидким огнем, стены полыхали, словно пламя, и вся утварь буквально истекала жаром; казалось, пламя лижет пламя… <…> Правда, если ты дома, можешь облиться водой…».
Если вспомнить, что в еврейской культуре дом – это жена, последняя фраза говорит о двух способах справиться с сексуальным позывом: сесть учить Тору (традиция всяко сравнивает Тору с водой) или лечь с женой в постель. А герой, не воспользовавшись ни одним из этих способов, промучился весь шабат, а потом направляется в ресторан, где при виде посетителей и накрытых столов ему хочется схватить еду с чужого стола, что можно интерпретировать как желание, возбужденное видом чужих женщин. Неудивительно, что герою понадобился непочатый хлеб как символическое средство к обобществлению владений, в частности – жен.
Однако еду нашему герою так и не принесли. Агнон описывает его переживания и муки, пока перед голодным мужчиной не возникает образ матери, самое присутствие которой взывает к благочестию, подобно тому как в текстах Устной Традицииоказавшийся в спальне жены Потифара юный Йосеф видит в окне образ Яакова и стремительно убегает, не совершая греха. Агнон впервые использовал мотив появления образа матери как оберега от разврата в рассказе «Сестра» (Ахот, 1910). А здесь герой немедленно хочет сказать официанту, что готов отказаться от непочатого хлеба. Так и не получив еды, он остается запертым на ночь, впадает в забытье, а когда приходит в себя, видит заваленный объедками стол, а на нем мышь и кота. Страх героя перед мышью, якобы способной его сожрать, свидетельствует о раскаянии и самоосуждении, и не случайно в этой ситуации Грэслер его не замечает.
Утром герой кое-как добрался домой. «Помывшись и счистив грязь», он вышел купить себе поесть. Последняя фраза рассказа – повтор, напоминающий, что длительное воздержание служит в нем сюжетообразующей темой: «Я жил в ту пору один, моя жена и дети пребывали за границей, и все заботы о пропитании легли на мои плечи».
Сказано в Мишлей (28:21): «Мужчина согрешит и за ломоть хлеба (пат лехем)», а у Агнона непочатый хлеб (пат шлема) должен был открыть герою путь к греху, но этого не случилось. И еще сказано в Мишне (Авот, 6:1): «Занимающийся Торой ради нее самой удостаивается многого; <…> она отдаляет его от греха и приближает к добродетели». А комментатор тут пишет: «Благодаря Торе он владеет собой и сдерживает злое начало». Это противостояние и внутреннюю борьбу героя в рассказе эксплицируют доктор Нееман и господин Грэслер.