Светлана Марковская

На траве дрова

*   *   *

Истерит весна, костерит начальство мужик. Сам стоит, газон
поливает с бурьян-травой, «Что за жизнь?» – говорит, вода из
шланга бежит, пожилой мужик, с лохматою головой. Из окна
жена – «Не ори!» – ему говорит, а сама толста, лет полста ей, в
 руке кусок. А вода течёт на траву, а трава горит, а мужик не
 слышит, стоит на траве босой. 

Под кустом два пса, этот спит, а тот стережёт. У куста вверху
завитушки, сбоку вихры. У куста внутри птичий дом живёт
 небольшой, у куста внизу мыший глаз торчит из норы. 

Из окна жена бросает в траву кусок. И к нему два пса бегут, два
скворца летят. Мышь быстрее – схватила, и в норку – скок. Псы
 опять легли, скворцы на ветке галдят.

А мужик залил траву до самых бровей. И ругает жизнь, и лохмат, и
давно небрит. А его жена идёт будить сыновей.

А вода бежит, а весна красна, а трава горит.

ПРО СЕВОСТЬЯНОВЫХ

Мой сосед Севостьянов 
пьян с середины прошлого века.
По профессии он – настройщик баянов,
что выдает в Севостьянове культурного человека.
Жена его – Севостьянова Таня, 
с прошлого века жарит рыбу.
Много рыбы в мировом океане. 
У Севостьяновой Тани широкий выбор.
Ещё есть Севостьянов Коля. 
Он безумен, как Ганнибал Лектор.
Коля посещает вечернюю школу. 
А по субботам – сатанинскую секту.
Сегодня Севостьянов-старший нас покинул. 
В смысле – умер. Такая жалость.
А ведь с прошлого века, с самой его середины
в семье Севостьяновых ничего не менялось.
Таниной рыбой по-прежнему пахнет в подъезде.
Коля творит по отцу свою странную мессу.
А сам Севостьянов в гробу, надушен и прибран.
И главное, впервые с прошлого века – трезвый.

ПРО НИКОЛАЯ

У соседа Николая две собаки, обе лают, у него семья большая
– внуки, дочери, зятья. У него хозяйство ладно, у него жена нарядна,
у него пирог на свадьбу, а на поминки кутья.
Во хлеву стоит корова, во сарае трактор новый, во саду ли, в
огороде всё топорщится наверх, Николай рукой пудовой гнёт
баранки и подковы, ходит по избе тесовой широко, как
землемер.
И такое благолепье, и такое время летне, и такое тут столетье
на дворе – не передать. Николай гоняет слепня, а под лавкой
брага крепнет, и издалека заметна эта божья благодать.
…Но однажды – мы-то знаем – день застанет Николая то ли в
поле, то ль в сарае, но случится этот день. Кинет рукавицу
оземь, плюнет нервно в стойло козам, без дорог пойдёт по
росам в восьмиклинке набекрень. 
И в пределах этих дальних сгинет просто и печально, cтанет
без вести пропавший для соседей и родни. А жена, устав в
разлуке, как-нибудь расскажет внукам, что их дед,
такая сука, жил и помер ради них. 

ГОРОД ЭДЕМ

Вокзалы – для бедных поэтов и беглых любовников.
Купи на дорогу ирисок, мы едем совсем.
Ключи от квартиры повесим на ветку шиповника,
Плацкартой во вторник отправимся в город Эдем. 

В Эдеме поселимся где-то на маленькой улице,
С названьем весёлым и странным, допустим «Не ври»,
Детей заведём, черепаху и пёструю курицу,
И будем на дудке играть от зари до зари.

Потом мы, наверно, красиво и быстро состаримся,
И тихо умрём, никому не доставив проблем.
Придут поминать короли нас, паяцы и пьяницы,
На этом, пожалуй, и кончится город Эдем.

*   *   *

Старушка на курьих ножках, в девичестве королева, 
На кофточке тощей брошка, безумица, божий пух,  
Идёт по кривой дорожке, идёт, до того нелепа,
Бросает синицам крошки, псалмы распевает вслух. 

Дойдёт до конца сюжета, достанет китайский зонтик,
Поймает попутный ветер, взлетит, да и сгинет с глаз.
А мы в предзакатном свете увидим на горизонте
Сверкающую комету, летящую мимо нас.