* * *
Пройдут какие-то там годы,
Один, ну два десятка лет,
И все явления природы
Практически сойдут на нет.
А если уцелеет что-то
И общей избежит судьбы,
То лишь изжога да икота,
Ну в крайнем случае грибы.
* * *
Я гляжу на мир с тоскою –
Он совсем не шоколад.
Что бы сделать мне такое,
Чтобы жизнь пошла на лад?
Чтоб исчезли без следа бы
Зависть, злоба и вражда,
Чтоб евреи и арабы
Подружились навсегда.
Чтобы люди стали братья,
Но уменьшились числом,
Так, чтоб мог их всех собрать я
За обеденным столом.
* * *
С годами становясь всё старше
И в корень зла всё глубже зря,
Я побывал на русском марше,
В четвёртых числах ноября.
Потусовался там немножко –
И на еврейский марш скорей,
Где мне и проломила бошку
С Болотной пара хиппарей.
* * *
Жизнь – цепь случайных совпадений,
Неиссякающий сюрприз.
В ней масса взлётов и падений,
И снизу вверх, и сверху вниз.
Вот вам пример. Замечу, кстати,
Что смысла в нём большого нет:
Один мужик упал с кровати
И умер через двадцать лет.
А мог бы, вы уж мне поверьте,
Когда бы на полу он спал,
Нелепой избежать бы смерти,
Ведь с пола б точно не упал.
БАЛЛАДА О ПОСЛЕДНЕМ
Длинная очередь грозной стеной
Стояла, как Родина-мать,
И вдруг последний, крикнув: «За мной!»,
Добавил: «Не занимать!»
Не знаю, кто был он, тот аноним,
Чей подвиг в веках не умрет,
Но вряд ли бы кто-то встал перед ним,
Вздумай он крикнуть: «Вперёд!»
* * *
По людным улицам Москвы разъезжает передвижная синагога, т. н. мицва-танк. Прохожим евреям-мужчинам раввины из мицва-танка предлагают совершить молитву, женщинам – дают советы по соблюдению обрядов.
Брёл я как-то утром по Солянке,
С лёгкого, признаться, бодуна.
Вдруг навстречу мне на мицва-танке
Три раввина едут. Опа-на!
Вот так неожиданная встреча,
Вот в такой попал я переплёт.
Вы откуда, ребе? Издалече.
А куда? Куда Господь пошлёт.
Видно, хочешь ты опохмелиться?
Нет проблем, держи, давай стакан
И считай, что это наша мицва,
Зай гезунт, за нас с тобой, братан!
Мы своё призванье не забудем,
Кстати, не желаешь ли мацы?
Свет и радость мы приносим людям,
Как весну приносят нам скворцы.
Если вдруг еврею станет туго –
В небе ли, на суше, на воде,
Три раввина, три весёлых друга
Не оставят слабого в беде.
…И умчалась, ветер поднимая,
Грозная еврейская броня
К берегам далёкого Синая,
К новой жизни возродив меня.
* * *
…Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
Тот, кто с мылом рук не моет,
Тот рискует не шутя.
Руки мыть необходимо
Раз как минимум в году,
Ведь руками хлеб едим мы,
Как и прочую еду.
Ими женщин обнимаем,
Сеем, пашем и куём,
Ими деньги мы снимаем,
А потом в карман суём.
У кого они нечисты,
Пусть пеняет на судьбу,
Хрен возьмут его в чекисты,
Будь семь пядей он во лбу.
Знал бы раньше я об этом,
Драил руки б от души
И не вкалывал поэтом
За несчастные гроши,
А пошёл служить в наружку,
Что гораздо веселей.
…Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей.
* * *
Нет в мире правды, господа,
И счастья тоже нет,
И я жалею иногда
О том, что я поэт.
На что уж Бродский был кобель,
Куряка и алкаш,
Но получил свой Prix Nobel
Земеля бывший наш.
А тут не куришь и не пьёшь,
Про баб забыл давно,
Но так без цацки и помрёшь,
Как полное говно.
* * *
Два старых мудака приехали в Израиль…
Два старых пердуна –
Прошу прощенья, дамы, –
С какого бодуна
Приехали сюда мы?
Ведь тут не все подряд,
Что странно, согласитесь,
По-русски говорят,
В горошек носят ситец.
И пьяных мало тут,
И дети не сопливы,
Хоть кое-где растут
Постылые оливы.
Не все тут very good
И просто «good» без «very»,
Но нас тут не ебут,
Меня по крайней мере.
* * *
Нет, не в есенинском стогу,
Не в шалаше, как В. И. Ленин,
На левантийском берегу
Лежу, исполнен праздной лени.
На свете лучше места нет,
Спокойно, сухо и тепло там,
Не зря Сусанин сорок лет
Водил евреев по болотам
В сопровожденьи чад и жён,
Пока не молвил горделиво:
«Здесь будет город заложён
И примет имя Тель-Авива!
И пронесёт его в веках
Через преграды и невзгоды
На гордо поднятых руках,
Пугая прочие народы.
Не я ль от самой Костромы,
Надеждой ваши души грея,
Через библейские холмы
Довел до цели вас, евреи?
Когда бы жизнь я за царя
Отдал, что прописал мне Глинка,
Её прожил, наверно б зря,
Как в поле жалкая былинка.
Но я не Глинка, я другой,
Ещё неведомый мужчина,
И мне царёвым быть слугой,
Признаться, как-то не по чину.
Пусть даже этот царь – Давид,
Особой разницы тут нету,
Мне неприятен власти вид,
И дух мой чужд сему предмету.
Мне тяга к странствиям мила
И к перемене мест охота,
Она сюда и привела
Меня из отчего болота.
А дивный град я заложил
Не под проценты ломовые,
Но чтоб народ здесь вольно жил
И не сгибал бы жёсткой выи,
Читал бы день и ночь Тору,
И пил не воду из-под крана,
А только водку поутру,
И помнил русского Ивана».