Когда он возвращается в Иерусалим, ко мне даже голос возвращается из любой ангины, потому что – как же не повидать Вадима Александровича и как тут не спеть? Для него – его же стихи?
Это началось ещё в Харькове. Чтобы спеть для него его стихи, достаточно было выучить пару песен Сергея Никитина, но В. А. в этот раз требовалось другое. Он только что написал стихотворение «Влюблённый чародей»:
Что проще чародею – быть юным или старым?
А это, вероятно, смотря как посмотреть:
При вас я молодею, не прибегая к чарам.
Зато потом обратно не в силах постареть…
Итак, 1985 год, идём с ним по Харькову, у меня в руках гитара, а у него – портфель, говорим про его стихотворение – скоро телепередача, и надо найти музыку к словам прямо сейчас. Времени нет, но отказать этому негромкому человеку невозможно. У него глаза улыбаются, а говорит так интеллигентно, что мой бесшабашный и грубоватый город начинает ходить на цыпочках, прислушиваясь…
Да, песенку, и поскорее. Ему всегда нужно прямо сейчас. «Ну, вы попробуйте, я знаю, у вас получится», – он как бы не настаивает, а просто говорит – но всё вдруг сразу получается, такая у человека искра зажигания, одной улыбки хватает, чтобы сочинялось само. У детей и у взрослых. На концерте и просто так. В Харькове и Иерусалиме… Под гитару и без.
И сейчас, накануне очередного возвращения в Иерусалим, к сожалению, ненадолго, он звонит и говорит: у нас с вами концерт послезавтра, и хорошо бы спеть-сочинить парочку новых песен, сейчас продиктую стихи… Да, конечно, о чём речь, для вас – всегда…
А Самую Первую песенку мы сочиняли на ходу, на бегу, между лекциями. В. А. преподавал в педагогическом. Мы с гитарой, загипнотизированные его негромкими рассуждениями о поэзии, сидели на подоконнике, подбирая мелодию, через полтора часа он уже был свободен от преподавательской деятельности, и мы снова куда-то шли, чтобы показать В. А. почти готовую песенку.
Везде полно людей, петь неудобно, и мы успели обсудить песни Дикштейна; на взгляд Вадима Александровича, Дикштейн – первый юморист Харькова, хотя люди этого ещё не понимают, но когда-нибудь непременно поймут, а он, Левин, знает об этом уже сейчас…
По дороге случился Пушкинский въезд, там как раз жил мой отец, причём на первом этаже (до третьего нашей решимости могло не хватить, мы говорили о ступеньках и лестницах с некоторым опасением – устали…), и В. А., хотя и повторял непрестанно: «А это удобно?», зашёл в подъезд. Нужна была пауза между строфами.
Папа открыл моментально, посмотрел на наши артистические, но усталые фигуры и мгновенно поинтересовался, кто тут голодный. Вадим Александрович через секунду получал два огромных бутерброда с колбасой, по одному в каждую руку. И мы с папой его научили фирменному способу поедания бутербродов – откусывать надо по очереди, неспешно отдыхая между Правым и Левым бутербродами.
Кстати, песенка таки родилась, но передачка не состоялась – хотя намечалось, что исполнять её должен был сам Зиновий Гердт…
В свободное от преподавания время Вадим Александрович часто брал меня с собой к детям, в качестве музыкальной паузы. Дети всем залом радостно шумели, Вадим Александрович выходил к микрофону, молча улыбался, потом начинал говорить Очень Тихо… Ещё Тише… Почти Мысленно…
И все умолкали, стараясь вслушаться, а через некоторое время сочиняли стихи, отвечали на его вопросы, улыбки и просто фразы.
Однажды он сообщил, что сегодня мы выступим втроём, если получится. Если третий участник догадается, что он участник, и выйдет на сцену… То есть если придёт секретный человек, который появится прямо в зале. И вот.
В середине концерта, когда все уже впали в счастливый столбняк от поэзии, словесной игры, песен, воздух стал совсем домашний и праздничный… хорошо, в общем, было. И В. А. вдруг произнёс:
– А сейчас я хочу пригласить на сцену нашего гостя. Это Большой, Настоящий Русский Поэт. Я счастлив и горд, что этот человек сегодня с нами…
При этих словах я нечаянно увидела Большого Русского Поэта и даже сразу ее узнала, хотя прежде не видела никогда. В первом ряду, среди детей, сидела милая женщина, которая от смеха корчилась и сползала со стула. На ней было написано крупными буквами, что до сих пор её так никто не называл. И что это название у неё вызывает Большие Сомнения…
– Давайте поаплодируем Большому Поэту, – продолжил Левин, счастливо улыбаясь, – тогда Он, может быть, выйдет на сцену…
Дети радостно захлопали. Женщина легко вздохнула, хотя казалось, что она выходить не хочет вовсе, а хочет запустить в Левина ближайшим чьим-нибудь портфелем… вышла на сцену, продолжая смеяться.
И тут же рассказала, что стихотворений у неё пока ровно два, одно она сейчас прочитает, чтобы все в этом убедились… Это была Рената Муха. Стихи свои она читала со сцены чуть ли не впервые…
Хотя вообще я про Вадима Александровича, но как тут без неё…
Не говоря о том, что под таким почти незаметным влиянием начинаешь называть с большой буквы и Лошадь, и Столик, стоящий под боком, и Другое… И понимаешь, что детские стихи пишутся для взрослых тоже – то есть для тех детей, которые уснули у взрослых в глубине души… но иногда просыпаются…
Многие годы у меня хранилась афиша с автографом В. А. Левина, а потом истрепалась и исчезла, но память продолжает настаивать и цитировать.
Ноябрь 1988-го, концерт в ДК Железнодорожников, фамилии большими фиолетовыми буквами: Владимир Васильев, Григорий Дикштейн, Вадим Левин, Марлена Рахлина, Борис Чичибабин, Фаина Шмеркина… И моя фамилия тоже. Большой концерт, каждый поэт выступал со «своим» бардом, и на память об этом событии В. А. отчеканил мне шариковой ручкой синего цвета:
Я люблю тебя, Марина Меламед,
На тебе сошёлся клином белый свет.
Потом смутился и попросил не принимать близко к сердцу, а песенки продолжать сочинять непременно, и обязательно – на его стихи…
Милый Вадим Александрович! За всё за это – за улыбающиеся глаза и Заглавные Буквы, за кучу песенок, которые выплеснулись из меня на Ваши стихи и по Вашему желанию, и просто – за негромкий голос, который хочется слушать и слушать… и любить людей, которые оказываются детьми… Спасибо Вам, что Вы есть, и дай Вам Бог быть и дальше, хотя и ближе…
Марина Меламед
* * *
Один Вадим, один в один – представьте! – папа Карло,
при обработке буратин не применял лекало
и все торчащие носы, растущие нахально,
не подрезал он для красы, а обучал дыханью.
Один Вадим, один в один брат Карлсона шустрый,
он то уроки проводил, кружа с детьми под люстрой,
то, вдруг ворвавшись из окна, шмелём наставив жало,
жужжал на Муху, чтоб она старательней жужжала.
Один Вадим, один в один, напомню, Карло папа,
на днях итоги подводил начального этапа:
«За первых 80 лет… – и вдруг вздохнул негромко:
– Слонёнка не было и нет, а хочется слонёнка…»
Есть, буратины, мысль одна: несметны ведь, поди, мы!
Неужто, братцы, мы слона не купим для Вадима?
Чтоб дверь с петель лениво сняв, с улыбкой доброй глядя,
слон молвил: «Ты ведь звал меня? Я вот он, дядя Вадя!»
Григорий Певзнер