Игорь Царёв

Возле Млечного пути

РАСПУТИЦА

В майском небе топчется знак Тельца,
Млечный путь копытцами оцарапав,
А земной дорогою от Ельца
Ни в Москву не выбраться, ни в Саратов…
Чернозёмы, с глинами на паях,
Не хотят и мелочью поступиться ‎– ‎
И стоят растерянно на полях
Трактора, увязшие по ступицы.
Развезло кисельные берега,
Но их мягкий норов куда полезней
Босякам уездного городка,
Чем асфальто-каменные болезни.
Как же сладок дух луговой пыльцы!
И вода прозрачна, и крест тяжёл там,
И беспечно маленькие тельцы
Под крестом пасутся в цветочно-жёлтом…
И тебе дан шанс – в небеса лицом –
Не спеша, в подробностях, помолиться,
Ведь, когда распутица, под Ельцом
Бог куда доступнее, чем столица.

ЧАСЫ

Всё по часам ‎– ‎и плачешь, и пророчишь…
Но, временем отмеченный с пелёнок,
Чураешься и ролексов, и прочих
Сосредоточий хитрых шестерёнок.
Они не лечат ‎– ‎бьют и изнуряют.
И точностью, как бесом, одержимы,
Хотя не время жизни измеряют,
А только степень сжатия пружины.
И ты не споришь с ними, ты боишься ‎– ‎
И без того отпущенное скудно!
Торопишься, витийствуешь и длишься,
Изрубленный судьбою посекундно.
Спешишь сорить словами-семенами ‎– ‎
Наивный, близорукий, узкоплечий,
Пока часы иными временами
И вовсе не лишили дара речи.

БАЛЛАДА О ТРОИХ

Когда страна ещё ходила строем
И все читать умели между строк,
На пустыре сошлись впервые трое,
Деля по-братски плавленый сырок.
Мы что-то возводили, водружали
И снова разрушали впопыхах,
А трое не спеша «соображали»
За гаражами в пыльных лопухах.
Несуетное это постоянство,
Пока другие расшибали лбы,
Преображало маленькое пьянство
Во что-то выше века и судьбы.
Менялась власть, продукты дорожали,
Казалось, всё трещит на вираже!..
А эти трое ‎– ‎там, за гаражами, ‎– ‎
Незыблемыми виделись уже.
Вот и сегодня, в шёлковой пижаме,
В окошко глянет новый печенег,
А трое, как всегда, за гаражами
Несут свой караул, закоченев.
Пусть их имён не сохранят скрижали
И троица не свята, но, Бог весть,
Спокойно засыпайте, горожане,
Пока те трое пьют за гаражами,
Хоть капля смысла в этом мире есть.

МАЛАЯ ВИШЕРА

Е. Д.

У судьбы и свинчатка в перчатке, и челюсть квадратна,
И вокзал на подхвате, и касса в приделе фанерном,
И плацкартный билет – наудачу, туда и обратно,
И гудок тепловоза – короткий и бьющий по нервам…
И когда в третий раз прокричит за спиною загонщик,
Распугав привокзальных ворон и носильщиков сонных,
Ты почти добровольно войдёшь в полутёмный вагончик,
Уплывая сквозь маленький космос огней станционных.
И оплатишь постель, и, как все, выпьешь чаю с колбаской,
Только, как ни рядись, не стыкуются дебет и кредит,
И наметанный взгляд проводницы оценит с опаской:
Это что там за шушера в Малую Вишеру едет?
Что ей скажешь в ответ, если правда изрядно изношен?
Разучившись с годами кивать, соглашаться и гнуться,
Ты, как мудрый клинок, даже вынутый жизнью из ножен,
Больше прочих побед хочешь в ножны обратно вернуться…
И перрон подползёт, словно «скорая помощь» к парадной…
И качнутся усталые буквы на вывеске гнутой…
Проводница прищурит глаза, объявляя злорадно:
– Ваша Малая Вишера, поезд стоит три минуты…
И, вздохнув обречённо, ты бросишься в новое бегство,
Унося, как багаж, невесомость ненужной свободы,
И бумажный фонарик ещё различимого детства,
Освещая дорогу, тебе подмигнёт с небосвода.

СТАРАЯ НЕЗНАКОМКА

Дыша духами и туманами…

По скользкой улочке Никольской,
По узкой улочке Миусской
В разноголосице московской ‎– ‎
Едва наполовину русской,
Ни с кем из встречных-поперечных
Встречаться взглядом не желая,
Вдоль рюмочных и чебуречных
Плывёт гранд-дама пожилая.

Ни грамма грима, ни каприза,
Ни чопорного политеса,
Хотя и бывшая актриса,
Хотя ещё и поэтесса,
Среди земных столпотворений,
Среди недужного и злого,
В чаду чужих стихотворений
Своё выхаживает слово.

В былинной шляпке из гипюра
Или другого материала,
Она, как ветхая купюра,
Достоинства не потеряла.
В нелёгкий век и час несладкий
Её спасает книжный тоник,
Где наши судьбы ‎– ‎лишь закладки,
Небрежно вставленные в томик.

ИЕРОНИМ

Съели сумерки резьбу, украшавшую избу.
Звёзды выступили в небе, как испарина на лбу.
Здесь живет Иероним ‎– ‎и наивен, и раним.
Деревенский сочинитель… Боже, смилуйся над ним!
Бьётся строф ночная рать… Сколько силы ни потрать,
Всё равно родня отправит на растоп его тетрадь.
Вся награда для творца ‎– ‎синяки на пол-лица,
Но словцо к словцу приладит, и на сердце звон-ни-ца…
На печи поёт сверчок, у свечи оплыл бочок ‎– ‎
Все детали подмечает деревенский дурачок:
Он своих чернильных пчёл прочим пчёлам предпочёл,
Пишет ‎– ‎будто горьким мёдом… Кто б ещё его прочёл.

*   *   *

Старый зонт, авоська, а в ней кулёчек…
С головою кипельной, как в бинтах,
На Колхозной площади бывший лётчик
Пшённой кашей кормит озябших птах.
В нём ещё гудят и азарт, и тяга,
К небесам вздымающие металл…
Вот ведь вроде ‎– ‎земной чертяка,
А не меньше ангелов налетал!
Видно, очень ценит его Создатель,
Если в райских кущах ещё не ждут,
Если он по-прежнему испытатель,
Но теперь испытывает нужду…
А ему за это ‎– ‎рассветов накипь,
И глухую россыпь осенних нот,
И ночных дождей водяные знаки
По кленовой охре лесных банкнот.

*   *   *

День вчерашний забываем в простодушии своём,
Словно брата убиваем или друга предаём.
Что там явор кособокий, что усталая звезда,
На беспамятстве и боги умирают иногда.

Под больничною берёзкой ходят белки и клесты,
А за моргом – ров с извёсткой, безымянные кресты.
Там уже и Хорс, и Велес, и Купала, и Троян…
Только вереск, вереск, вереск нарастает по краям.

Прячет память под бурьяном перепуганный народ,
А беспамятная яма только шире щерит рот:
И юнца сглотнет, и старца… Отсчитай веков до ста,
Рядом с Хорсом, может статься, прикопают и Христа.

Всё забыто, всё забыто, всё прошло, как ни крути,
Только лунный след копыта возле Млечного пути,
Только Волга над Мологой кружит чёрною волной,
Только небо с поволокой, будто в ночь перед войной…