Я всегда восхищался людьми, успешно совмещающими занятия наукой с литературной деятельностью. Константин Кикоин, профессор физики и одновременно поэт, публицист и историк науки, издал три книги стихов и книгу «По обе стороны свободы».
Скажу сразу: книга эта превосходна. Автор умён, эрудирован, обладает хорошим слогом и пишет заразительно интересно.
В книге два больших раздела. Первый – «Сотворение островов» – о более или менее успешных попытках реализации того, что автор на современный лад называет телемским проектом (определение здесь позаимствовано из классического романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Имеются в виду острова свободы, чей устав, как и устав Телемской обители у Рабле, состоит из одного пункта: «Делай что хочешь». Конечно, это всего лишь острова в разливанном море несвободы, каким представляется Кикоину (не только ему) здешний, устроенный людьми мир. Под островами в равной мере подразумеваются местности (обожаемые Константином Нидерланды – «обетованные Низкие земли»), учреждения (харьковский УФТИ, Новосибирский научный комплекс) и, конечно же, люди, в первую голову учёные, чьи имена знает сегодня всё образованное сообщество.
(Кстати, об именах. Профессор Кикоин снабдил книгу указателем имён, в котором без малого 600 персон. В нём, к примеру, соседствуют Ахматова с Ахад а-Амом, Галич с Галилеем, Михаил Горбачёв с Натали Гончаровой, Хаим Ленский с Владимиром Лениным, Осип Эмильевич Мандельштам со своим не менее знаменитым дальним родственником Леонидом Исааковичем, Борис Пастернак с Блезом Паскалем, Пушкин с Гаврилой Принципом, Андрей Сахаров с Сафо, Сталин со Спинозой, Хуциев с Хрущёвым.)
Герои второго раздела книги – «Частная жизнь на семи ветрах» –родственники автора, один из которых – академик Исаак Кушелевич – относится к тем выдающимся учёным, «в большинстве своём евреям из местечек», которые вложили «недюжинные интеллектуальные способности в создание блестящей физической школы в СССР <…>, в зрелые годы стали типичными “спецами”. Именно в таком виде они были востребованы новой властью. Она получила от них, что хотела, и воздала им за это так, как считала нужным».
Необыкновенно интересен очерк «Будапештские “пришельцы”». В нём фигурируют пять будапештских гениев: Лео Силард (Сцилард), один из ключевых участников Манхэттенского проекта создания атомной бомбы; Денеш Габор, изобретатель голографии; Енё Вигнер, автор двух книг, «определивших мироощущение нескольких поколений физиков-теоретиков»; Янош фон Нейман, «отец компьютеров»; Эдё (Эдвард) Теллер, «отец водородной бомбы». «Все эти великие учёные – почти ровесники», – подчёркивает Кикоин (родились между 1898 и 1908 годами), все «в детстве и юности ходили по одним и тем же улицам Будапешта». Два других физика «независимо друг от друга в шутку предположили, что эти люди – “пришельцы из космоса, создавшие первую собственную базу на земле именно в Будапеште”». Так или иначе, но относительно деятельности космических визитёров «известно, что родители будущих знаменитостей были преуспевающие будапештские инженеры или негоцианты, взявшие в жёны девушек из “хорошего общества”. <…> Так что можно считать, что если вмешательство высших сил в эту историю и имело место, то оно произошло задолго до описываемой эпохи, и не в долине Дуная, а на холме Бейт-Эль и на горе Синай…».
Неожиданное заявление, не правда ли? Но воистину эти пятеро ответственны за величайшие научно-технические достижения ХХ века. Так что есть все основания говорить здесь о чуде, создателями которого суждено было стать пяти будапештским евреям – и что ж, холм Бейт-Эль и гора Синай здесь на месте…
Кикоин вообще любит выделять в истории науки подобные эпизоды. Название одного из очерков – «Острова Серебряного века» – можно было бы предпослать и другим локусам на карте современной науки, фиксируемым в его книге. Ведь близко по времени отличились и герои очерка «Иоффе, Рентген и другие»: Л. И. Мандельштам (1879–1944), А. Ф. Иоффе (1880–1960), Ю. Б. Румер (1901–1985).
«…Мало кто отдаёт себе отчёт в том, что история парадоксальным образом повторилась и российская наука тоже пережила свой Серебряный век (выделено К. Кикоиным – М. К.), не менее великолепный, чем поэзия, музыка и архитектура в первые два его десятилетия. Только случилось это на пятьдесят лет позже. <…> Бывшие звёзды московской, ленинградской, харьковской, уральской, новосибирской научных школ по сей день населяют национальные лаборатории и университетские кампусы всех пяти континентов».
О том же, на конкретных примерах, повествуется в увлекательной главке «Академические выгородки» большого очерка «Войти в Телемскую обитель», открывающего первый раздел книги, – о создании Новосибирского Академгородка, его опять же Серебряном веке и, увы, бесславном закате. Читаем здесь: «Трудно себе представить менее подходящее место и время для реализации телемского проекта, чем Сибирь в эпоху развитого социализма в советской интерпретации. Однако городок был спроектирован и построен, его населили “молодые, свободные, происходящие от добрых родителей”». Набранное автором курсивом – почти цитата из сорок седьмой главы первой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля».
Как показывает Кикоин, история науки (и искусства; тут характерный пример – парижский «Улей», созданный в самом конце ХIХ века и просуществовавший как рассадник нового искусства до середины ХХ-го) знает немало случаев таких, расширительно толкуя термин Л. Н. Гумилёва, пассионарных вспышек в разных этносах и регионах земного шара.
В «Эпилоге» того же очерка автор – довольно неожиданно, но вполне уместно – характеризует ещё один телемский проект, а именно сионизм, чья цель была достигнута «на узенькой полоске Земли обетованной», и, продолжает Кикоин, если немного вознестись над действительностью сегодняшнего Израиля, со всеми его достижениями и заморочками, «может на секунду показаться, что вся история избранного народа – это один большой телемский проект, запустить который на земле Кнаан было поручено Моше Рабейну…».
Пора сказать об объединяющей книгу концепции и о том, каким она (книга) написана языком. Письмо кембриджскому другу, предпосланное книге, Кикоин посвятил поискам такого определения свободы, которое, с одной стороны, оправдывало бы все приводимые им примеры реализации телемского проекта, с другой же – в какой-то степени объясняло хрупкость и недолговечность соответствующих «выгородок» на нашей планете, не столько для веселья, сколько для свободы мало оборудованной.
Так вот, по понятиям Кикоина, свобода – это диалог. «Только два свободных человека способны к диалогу. Свободный человек не охраняет свою территорию от пришельцев и вторженцев. У него вообще нет огороженной территории, поэтому он открыт к диалогу с кем угодно. <…> Свободу у свободного человека отнять нельзя, кроме как забрав его в рабство <…>. Но даже и в условиях тотальной регламентации остаётся местечко для свободы».
Вообще говоря, эти дефиниции довольно спорны. Однако в контексте книги они многое объясняют. Главные её герои – учёные милостью Божией – и впрямь всегда открыты для диалога, даже в таком, казалось бы, «неприличном» формате, как случай, рассказанный в главе «Академические выгородки»: «Сотрудники орали у доски, отнимая друг у друга мел. Будкер (основатель и первый директор института ядерной физики Новосибирского отделения Академии наук – М. К.) послушал, послушал и тоже вмешался в обсуждение. <…> Начал выписывать формулы и приводить аргументы. Долго говорить ему не дали. К доске выскочил долговязый юноша – недавний выпускник университета, выхватил мелок из рук директора со словами: “Вы тут что за чушь порете? Вот как это должно быть!” – и начал покрывать директорские формулы своими. А тот следил за рассуждениями студента и бормотал расстроенно: “Да, да. Спорол… Надо же, действительно чушь”». Герц Ицкович Будкер не охранял свою территорию, ибо точно знал своё место в мировом устройстве, что, по мнению Кикоина, и есть необходимое и достаточное условие достижения свободы.
Впрочем, будучи и сам открыт для диалога, он тотчас перебивает себя: «Это просто в принципе, но довольно сложно в частности. В особенности сложно совкам, детям Совы. Матушка Сова делала всё, чтобы никто из нас никогда не узнал своё истинное место и предназначение, потому что на каждого из нас в отдельности и на всех в совокупности у неё имелись свои виды».
Я бы только добавил, что любое, а не только «совковое», начальство стремится утеснить, если не полностью отнять свободную территорию свободного учёного или художника. Тому в истории мы тьму примеров слышим. Но задачей Кикоина было показать, что, говоря словами А. Герцена («С того берега»), «в себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить её не менее, как в ближнем…» И другое: что единственной подлинной ценностью является «связь человека с человеком» (А. Сент-Экзюпери).
И, надо признать, книга «По обе стороны свободы» в свою очередь представляет собой удачное воплощение ещё одного телемского проекта, автор которого – на сей раз сам профессор Кикоин.
Помимо всего прочего этот автор отлично владеет пером публициста. Язык книги знает и высокие, и низкие ноты. Ему не чужда пафосность, но в равной степени и разные виды иронии, вплоть до издевательского употребления современного сленга применительно к объектам, коим он вроде бы противопоказан.
В главе, посвящённой жизни и деятельности Юрия Борисовича Румера (очерк «Иоффе, Рентген и другие»), встречаем такой образчик высокого стиля: «…Срок свой он (Румер – М. К.) провёл не в лагере, а в знаменитой “шараге” – авиапроектном КБ, где отбывали свои срока (Кикоин, конечно, знает, что нормативный винительный падеж множественного числа существительного «срок» – «сроки», но умышленно солидаризируется здесь с зэками. – М. К.) А. Н. Туполев, С. П. Королёв <…> и другие будущие гранды отечественного авиа– и ракетостроения. Блестящее общество, не хуже гёттингенского». «Гранды», «гёттингенское общество» – самое оно!
Кикоину ничего не стоит назвать Флорентийскую республику под управлением семьи Медичи «управляемой демократией» или употребить жаргонное словечко «отсидка» по отношению к узнику французской тюрьмы в каком-то там XV веке. А ещё он умеет остроумно перефразировать псевдоафоризмы отечественных Медичи: «Конечно, нельзя жить при советской власти и быть свободным от неё, но в институтских стенах эта власть как бы уменьшалась в размерах и умещалась в пределах дирекции, парткома, профкома, режимных отделов и, естественно, отдела кадров, который решает всё» (выделено автором; впрочем, и неподчёркнутый им оборот «жить… и быть свободным» также напоминает, не правда ли, соответствующее высказывание одного из корифеев?).
Я очень рекомендую книгу Кикоина широкому кругу русскоязычных читателей. Хорошо бы ещё перевести её на иврит: да ведают потомки пионеров своей родни минувшую судьбу!