Анатолий Добрович

Говори спасибо

*   *   *

Здесь, на острове Явь, орденов не дают.
Кто слабей, на того надевают хомут.
Здесь о том разговор, образован ли вор,
получает ли киллер медали за слалом,
поставщик наркоты – записался ли в хор,
управляемый регентом-бисексуалом.
Уйму лет я живу. Хоть везло не во всём,
я на острове Явь – как на озере Сон.
Я с большими умами на общей волне.
Я напрягся: мол, истину не провороньте…
Не иначе ‎– ‎по почкам не додали мне
на базаре, в вагоне, в глухой подворотне.

ХУДОЖНИК ВОЛКОВ

Художник Волков Е. Е.
И что дают в Интернете нам?
Ну, в группе: снимался с Репиным.
Ну, ссылка в чьей-то статье.

И имени-то не вытрясти.
Евгений? Егор? Евграф?
Вот жизнь в тени знаменитостей,
и кисти небуйный нрав.

Держала слава за пасынка,
И всё-таки через век
вытаскивают из запасника
пленительный «Первый снег».

Становится даль темней.
Поляны листвой забросаны.
Лишь запах морозных дней
уже обозначен в осени.

И свежестью пронзены
сиротство лесов, распутица
и знание: что-то сбудется –
потом, через век зимы.

Вот так. Покончишь с набросками,
допишешь холст, отойдёшь:
«Хорош ли пейзаж-то, Господи?» ‎– ‎
И слышен ответ: «Хорош».

Спокойствием мощи подлинной
засел в моей голове
делившийся грустью с родиной
художник Волков Е. Е.

*   *   *

А не хватало мне в друзьях
интеллигентного японца:
светился б мир в моих глазах
сквозь рисовые волоконца.
И не хватало таиландки,
чтоб извлекала из меня
без болтовни и без вина
мои телесные таланты.
И не хватает мне в стране
еврея-энциклопедиста,
чтоб пил со мною наравне,
но не пьянел, а заводился.
И чтоб, откинув прядь со лба,
на спорый темп и выпев звучный
по-русски бровь бы выгибал
напарник по пиле двуручной.

*   *   *

Мы уходим. Провожайте. До двери в прихожей.
Что за ней – соображайте, но как можно позже. 
А пока ‎– ‎ищите славы. Денег. Наслаждений.
Различайте: сильный – слабый. Заурядность – гений. 
Не болейте. Отдыхайте. По-над волнами порхайте.
Разлетайтесь в вебе,
словно птицы в небе.

Пойте музыку, в которой мы уже не тянем…
Нам ли быть для вас опорой, инопланетяне? 
Что ни слово, что ни делай, всё выходит «анти».
Так и ждёшь оторопело: «Не учите. Дайте». 
‎– ‎Нате. Спите без тревоги.
Срок придёт – и вас проводят.
И услышите в финале от родного внука:
«Бабка с дедом, вы нам лгали, жизнь ‎– ‎другая штука».

*   *   *

Виктору Кагану

Вот нам Вайоминг, Огайо. Изреэльская долина.
Левый ряд, судьба другая. А печаль неодолима.
Будто слов не досказали. Не ушли, а отбежали.
С лицами, как на вокзале. С голосом, как на пожаре.
Пусть кистям мешает узел и программы не исправишь.
Мы себя перезагрузим и коснёмся жёлтых клавиш.
Вдруг заплещется сюита ‎– ‎трель и звон любви прошедшей.
И схоронят прах пиита в глинозёме русской речи.

*   *   *

Живут и мрут колонии немые –
леса без просек.
Как эпидемия, анонимия
миллиарды косит.
Колышутся, колышутся кораллы
в белковом супе.
Изобретают сеймы и хуралы 
подачу сути.

Бессмыслица всего невыносимей.
За стратой страта
передает и впитывает имя:
шута ли, ката.
А всем другим, чья доля неприметность,
блаженства ради –
отдельный бог, отечество и этнос
да пост в засаде.

*   *   *

В своем далёком далеке,
увы, любезные собратья,
мы мордой в русском языке,
как пьяный нувориш ‎– ‎в салате.
Под марш (писал его еврей)
вполне торжественно идём мы,
равняясь, как на мавзолей,
на дорогие идиомы.
И отвергая местный вздор,
и становясь всечеловеком,
к евреям, как вчера к узбекам,
приковываем русский взор.

*   *   *

Над речкой по имени Ворскла,
над речкой по имени Мцна
и без моего стихотворства,
как звёзды, взойдут имена…

*   *   *

Знал бы я, вступая в пионеры,
что в две тысячи каком-то там году
без семьи, без родины, без веры
в гроб сойду.
Люди в кипах, право, не милей
остальных… Теперь все кошки серы.
Приближаюсь к окончанью дней:
без семьи, без родины, без веры.

*   *   *

Поток сознания, сознание потока.
Славянской вышивки рукав и перегар.
Меня во сне полузаросшею протокой
ещё выносит к живописным берегам.

Плыть в косяке с природным чувством глуби.
Не размышляя, чуять норд и вест…
Я нахожу себя аквариумным гуппи.
Вот выплеснут ‎– и кошка съест.

*   *   *

Я рассчитывал в детстве на славу.
Бог упас ‎– ‎не исполнил мечту:
зауряден и робок по складу,
я пропал бы на ярком свету.
Лишь забившись в себя, я услышал
свой же голос как явную весть.
Я ни к людям, ни в люди не вышел,
и тогда мне открылось: я есть.
Некой особи скромного ранга
не досталось похвал и банкнот.
Но стихам придавалась огранка!
Повертите. И что-то сверкнёт.

*   *   *

 
Несравненное «вскользь»:
как скольженье в проходке по наледи ‎– ‎
эпизод регулярного бодрого шага.
Вы матрос молодой, вы студент
и куда-то там валите.
За спиною казарма, столовка, общага.
То, что вскользь, ‎– ‎это, собственно, суть,
но поставят то юнгой, то вахтенным.
Мир предстанет макетом:
бинокли-то перевернули.
Я любил вас, но вскользь.
А к тельняшке в бушлате распахнутом
подлетают уже
из пристрелянных шмайсеров пули.

*   *   *

Алексею Зубову

Я России не напросился
ни в поэты, ни в сыновья.
Корневое мое российство –
звуковой набор соловья.
А ещё во мне от России –
перед тесным застенком страх.
Ощущаю потребность в шири,
в инородцах и говорах.
Мне случилось плавать по Лене,
и в ночи, в грозовой сезон,
я увидел в одно мгновенье
девять молний со всех сторон!

*   *   *

Ты уже не столь минорна, хоть способна кинуть в дрожь.
Ты близка уже как норма, против нормы не попрёшь.

Не предвидится событий. Отменен сигнал «На старт».
Всё, ребята. Не грустите. (А они и не грустят.)

Снаряжаешься в могилу, словно в баню, с узелком:
две мочалки, веник, мыло, сетка с воблой и пивком.

Наконец, приходит ясность: в зеркалах ‎– ‎не ты: портрет.
Чья-то жизнь ‎– ‎такая частность, что её для прочих нет.

Долгий век ‎– ‎что аспарагус: ешь и ешь, а тот же вкус.
Всё, ребята. Постараюсь не прибавить вам обуз.

*   *   *

Из шести миллиардов существ моего вида
мне теперь достаточно одного, кто считает меня поэтом:
себя самого.
Я бы мог написать на себя блистательную рецензию,
но зачем? я и так её знаю.
Я был поэтом в меру отпущенного мне дара.
Отпустили не так уж много, и всё-таки,
давно перейдя рубеж подражаний,
я разглядываю свои стихи
с любопытством: выдумал сам!

*   *   *

Вот красавица; за нею ходил
полк влюблённых, не добившись успеха.
Ей ли дело до того, кто любил
и от нелюбви её съехал 
то ль из города, то ли с ума,
то ли с жизнью покончил счёты.
Выбирала по себе ‎– ‎она сама.
А кого – не наши заботы.

Её сердце ‎– ‎как смерча глаз.
Так она себя ограждала.
А кого там Господь не спас,
вихрь унёс – ей и дела мало.
Ну, припомнит кого из их числа
(тоже, дескать, душа живая),
сожалея о нём ‎– ‎она не зла! ‎– ‎
но с минуту погрустив ‎– ‎забывая.

«Было много поразительных дней», ‎– ‎
ты сказал бы, если б спросила.
Ты бледнел от восторга перед ней.
Ты любил. Говори спасибо.