ПОЛДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМЕ
Тени короче, чем девичья память…
Здравствуй, чужая летняя осень,
грозных овец молчаливое стадо.
Грузных агав несуразные копья.
Хватит ли пороха все распатронить,
вещи собрать наугад и отчалить
чалой лошадкой по пегому склону?..
* * *
Любовь уже не пугает, а смерть – ещё.
Вернее, пугает, но так, на скорую руку,
мимоходом, не глядя в глаза…
Один – голубой, и иссиня-чёрный другой,
безлунный.
* * *
Господи, откуда и куда
гонишь бессловесные стада,
даже слёз им не даруя дара?
Не спрошу «зачем» и «почему» –
всё равно ответа не пойму,
но не удержусь – шепну: «Доколе?»
И ответ наотмашь получу.
* * *
Фиолетовое что-то распускается поодаль.
Бело-розовое нечто отцветает за углом.
Разноцветных девять кошек возле мусорного бака
(всяк по-своему прекрасна) чем-то заняты своим…
Я стою припёкой сбоку и смотрю на всё с досадой,
не большою, но досадой, весом, скажем, в полкило.
И слабо мне распуститься, и слабо заняться делом,
даже отцвести слабо.
А когда в рассоле мутном заблестит весёлый месяц –
не ломоть чарджуйской дыни, а солёный огурец,
заварю в зелёной чашке чай лимоново-имбирный
и неправильным глаголом обожгусь до хрипоты.
УЛЬПАН «МОРАША»[2]
Бесценному тренажеру духа
Нет. До ночных кошмаров не дошло.
Хотя не знаю, может, кто и бился
в конвульсиях, шепча: «Тифтах[3], тифтах».
Я не о том. О чём? О правоте
неправоты, предвзятости, упорства
(или упёртости?). Неважно. Не о том.
О чём же все-таки? Наверно, о чужом
наречье и наречьях. О личине
и личности, не сразу различимых,
скорее смешанных, как масло и вода.
О жизни, что всегда проходит мимо –
неуловимо и неумолимо…
Тода[4], Арье, тода.
* * *
О любви да о родине — тем не бывает иных…
Ю. Нешитов
О любви и о смерти…
О прочем не стоит. Хотя
и об этом, пожалуй, не стоит. Ну, разве что полушутя,
лёгким намеком, как искоса брошенным взглядом,
с привкусом явным вербального полураспада.
ПОЭТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС
использовать культурные слои
вставать на цыпочки
тянуться к лавровишне…
ты говоришь, что ничего не вышло
я возражаю: вышло ничего
HOMO LOQUENS
О чём говорит камень? Да всё о том же – о жизни,
перемётной сумой шуршащей в сухой траве.
О чём говорит пиния? Да всё о том же – о смерти,
скачущей с ветку на ветку, сжигающей всё и вся.
О чём говорит кошка? Да всё о том же –
о молочных реках любви, текущих куда хотят.
О чём – под сосной, на камне – Homo бормочет loquens,
на кошку косясь с опаской?
Ни о чём. Ни о чём. Ни о чём…
* * *
Эти холмы вокруг – это такая радость!
Именины сердца – в любой сезон, в любую погоду.
Крутолобые, неторопливые… Стадо
молча бредет к водопою и дальше – к броду,
к Мёртвому морю на горизонте. И пахнет смертью
всё – до последней цветущей колючки чуть волглой шкуры,
до осколка кремня, блеснувшего в лунном свете,
до шальной, взрывающей воздух утренней суры.
* * *
в библейских корневых
хамсиновая ночь
иша[5], сатан[6], хивья[7]…
никто никак помочь
не может никому
…хивья, сатан, иша
поспешный спуск во тьму
минуту, так и быть,
помедли на краю
покуда ветер ловит хвост
той дольней музыки в раю
* * *
А. Б.
…сводящий счёты с плоскостью холста,
покуда не настала темнота
шабатняя, и голубой от белой
уже не отличишь…
А чёрная парит.
И дышит.
И с звездою говорит
на языке языческом Кибелы.
* * *
Посмеёмся с тобою вместе
над странной дрожью,
притяжением, страхом,
центростремлением плоти…
Короче, над этим скарбом,
не столько скорбным,
сколько ненужным
ввиду переправы скорой
в одиночку
через замёрзшую реку
на детских коньках-снегурках.
ГОРОД
он проникает в поры как лунный свет
как розмарина запах
запад восток неважно
теперь он мой
каменный ломаный небесный и золотой
* * *
нежно-серый
трамвайный жеребчик
мышиновожатый
на излёте зимы
по-над Яффо
в преддверье дождя
вероятно последнего в этом эоне
да пожалуй таким я еще не видала тебя
и ты нравишься заново мне
неуместный как слёзы на свадьбе