* * *
С уходом Асара Эппеля русская литература потеряла очень крупного мастера, которого она традиционно не успела достойно оценить при жизни. Переводы с польского, стихи для мюзикла и, наконец, самое главное в его творчестве – пристальная и ни на кого не похожая проза – все это ждет серьезных исследователей.
За что бы ни брался Асар Эппель, он делал это неторопливо, придавая слову то великое значение, которое оно всегда имеет для настоящего писателя. Никакой приблизительности – только абсолютная точность. Поэтому и читать прозу Асара хочется медленно, вникая в уникальную фактуру этих текстов, полных пленительных подробностей и своебразнейшего юмора. Открываю на первом попавшемся месте его рассказ «На траве двора»: Напоролся Василь Гаврилыч в результате на слободу города Москвы, где сразу же поженился на домовладелице Дариванне, пленив ее, как встарь его земляк сластолюбивую императрицу, малороссийскими песнями и могучим хохлацким загривком, который якобы, как никакой другой, удобен для обхвата горячими женскими руками.
Это не лучшая и не худшая, а – типичная для Эппеля проза, в которую как войдешь – так выйти нет ни возможности (такая мощная воля у автора), ни желания (таково обаяние его мастерства).
В телевизионной передаче «Школа злословия», показанной прямо перед его смертью, Асар Эппель рассказывал о том, кто ему особенно дорог в русской литературе. Мы много говорили с ним об Андрее Платонове. Эппель внимательнейшим образом анализировал фразу Платонова. И я очень был рад, когда он с особенным каким-то теплом назвал этого великого русского прозаика своим любимым автором.
Не знаю другого писателя в нашей сегодняшней литературе, который бы так мощно и плодотворно продолжил платоновские традиции.
Разнообразие умений и интересов Асара Эппеля поразительно. Серьезная проза, а рядом – азартная пластика музыкального театра.
Мюзикл «Биндюжник и король», с музыкой Александра Журбина, шел в театре имени Вахтангова, на основе его был сделан фильм. Критика наша, как всегда, не удосужилась разобраться в литературных достоинствах этой работы. А они – уникальны. Хотелось бы посмотреть на другого автора, который бы так точно и выразительно, а главное, так похоже на Бабеля сказал бы о Молдаванке:
День – как белая невеста,
Ночь – как фрак на аферисте…
И дальше:
Ночью – ломтик лунной брынзы,
Оловянный дождь с рассвета…
Это – стихи, каких днем с огнем не найдешь в большинстве мюзиклов, которых все больше в Москве и в которых все меньше поэзии.
Когда я говорю обо всех этих удачах замечательного писателя, требующего серьезнейшего изучения, я все больше ощущаю острую нужду в товарище, никогда ничего от меня не требовавшем, но всегда готовом прийти на помощь. Мне, и не только мне, будет очень не хватать тебя, Асар…
Юрий Ряшенцев
* * *
В конце февраля умер Асар Эппель. Я и не предполагал, что эта печальная новость может так сильно меня взволновать и даже на некоторое время выбить из колеи. Будто жизнь лишилась чего-то настолько важного и необходимого, что и заменить нечем.
Первый же много лет назад прочитанный его рассказ вверг меня в шоковое состояние. С тех пор я с жадностью набрасывался на каждую его новую публикацию, в частности, в нашем «ИЖе».
«…На первый в их жизни юг, на первом в их жизни поезде подруги ехали втроём: она, Тома и Райка. Правда, её отец, доктор, не знал, что Райка уже дважды заходила к мужчине Анатолию, после чего, торопясь и дыша в пылающие лица подруг, рассказывала, что заходить к мужчине страшно, но ужасно интересно, и она зайдёт опять, “когда приедем с юга и я буду хорошо выглядеть”».
Или – «…машинист, если, конечно, не глядит на манометры, из окошка выглядывает всё время. Как всё равно из мезонина. Это – в пути, а на станции из-под клёпаного паровозного брюха капает грязный кипяток и тихо шипит пар. Иногда пар вырывается белым облаком, и весь паровоз им окутывается. И железная дорога от этого и от угольной изгари чумазая. Ещё она в каких-то потёках. И в каких-то ещё. И в каких-то масляных, а ещё в лишаях цветной ржавчины. Дымные оргазмы улетают к небу и стелются понизу…»
О том, как это сделано, ты задумаешься позже, а пока твой организм начинает вибрировать в резонанс с завораживающим ритмом этой волшебной прозы, и тебя уносит в дальние дали ее мощнейший изобразительный поток. И догадаешься, что имеешь дело с поэтом, прежде чем прочтёшь его замечательные стихи.
А еще в своих оценках совпадешь с некоторыми литераторами, считающими его стилистику барочной. Но будешь ставить это ему не в вину, а в заслугу. Ибо, как правильно заметил, правда, по иному поводу, Михаил Яснов: «Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось созвучно гуманитарным настроениям общества, стоящего на пороге не только социальных, но прежде всего этических перемен».
И Неквалифицированный Читатель спросит тебя: «Какой-такой Эппель? Я и не слыхал о нем». – «А киномюзикл “Биндюжник и король” видел?» – «Ну конечно!» – «По его сценарию поставлен». – «А-а-а…» – «А кто такие Анна Герман и Тамара Миансарова, знаешь?» – «Ну!» – «По их заказу тексты для песен писал». – «Молодец. И всё?» – «Почему же всё? Масса книг и журнальных публикаций. Писал стихи и поэмы, очерки и эссе, переводил Петрарку, Киплинга, Сенкевича, Бруно Шульца, нобелевских лауреатов Исаака-Башевица Зингера и Виславу Шимборску. Начнешь перечислять – не остановишься. Вот-вот должна выйти из печати его книга переводов с польского «Моя полониана». Но главное, конечно, – его проза, уверен, что – мирового масштаба».
А Квалифицированный скажет: явно недооценен. Почему? Да потому что не нашлось еще конгениального критика, способного разложить по полочкам добытые им сокровища, найти объяснение механизмам его могучего воздействия на чуткие души ценителей Прекрасного.
Прибавим к этому и личные качества: Асар был тихим, деликатным человеком. Явно не пробивным… Между прочим, в этом смысле он повторил судьбу другого замечательного прозаика – Фридриха Горенштейна. В чем тут дело? Думаю, не в «вульгарной простоте отрицания», как сказала бы Анна Ахматова, но в некоей трудно уловимой настороженности по отношению к гениальным инородцам, в подспудном недоверии к их слишком пристальному взгляду на российские реалии. Взгляду, хотя и изнутри, но всё же несколько со стороны…
Эппель окончил архитектурный факультет. Тем не менее долгие годы в основном был известен в качестве переводчика-трудоголика. Признавался, что выбирает автора по принципу совпадения ритма авторского текста со своим собственным ритмом. В течение двадцати двух лет он ежегодно ездил в Дубулты, жил и работал в Доме творчества. Однажды переводческие труды свои окончил досрочно и стал набрасывать литературные портреты обитателей 5-го Новоостанкинского проезда, среди которых прошли его детство и юность, заносить на бумагу приметы их, в сущности, слободского быта. Из этих записей и возникли его удивительные рассказы, составившие книгу «Травяная улица». А затем и других книг – «Шампиньон моей жизни» и «Дроблёный сатана». Счастливая случайность, без которой мы не имели бы того, что имеем? Может быть. Но вряд ли…
Моя приязнь к его личности и творчеству не исчерпывается признанием литературных заслуг и человеческих достоинств. Читая, например, в блистательном его переводе «Люблинского штукаря» Башевиса-Зингера, я чувствую, что этот перевод – плод нешуточного интереса переводчика к быту, чаяниям и злоключениям героев зингеровской повести, обитателям еврейских сел и местечек Польши, жителям Люблина, родины матери Эппеля, и Варшавы. Нечто подобное по отношению к ним испытываю и я. Потому что и мои предки, а стало быть, и я сам – порождения практически той же самой среды. Так что Эппель для меня свой не только эстетически, но и генетически.
Мы не были знакомы лично. Однажды я послал в журнал «Лехаим» стихи. Эппель вел в нем поэтическую рубрику. Впервые за мою долгую литературную практику редактор откликнулся мгновенно: «Беру». Мы обменялись несколькими короткими посланиями. И в одном из них, уже после публикации стихов, я, к счастью, успел сказать ему добрые слова о его уникальном даре и признаться в давней любви к его потрясающим рассказам. Единственное, что теперь утешает…
Марк Вейцман