НУДИСТИКА
На пляжах нежатся счастливчики
у прибережной полосы:
одни снимают прям щас лифчики,
другие – сняли уж трусы.
А третьи – сняли то и это,
ведь им никто не запретит.
Пейзаж – пригожий для поэта,
но, право, это мне претит.
ПОД КАРА-ДАГОМ
Напрягаяся с каждым шагом,
мы бежали под Кара-Дагом.
Вдруг подумалось: чё бежим?
Может, ляжем и полежим?
И легли, и лежмя лежали,
и касалась ты тихо мя…
Меж ветвей облака бежали.
И бежали они – бегмя!
«МИЛЫЙ ДРУГ»
Сжимая тело круассана,
читал я книгу про Жужу.
Гляжу: красотка Мопассана
пчелой порхает по пляжу.
Я встал. Уже без круассана.
И к ней вальяжно подхожу:
«О кто вы?» А она: «Оксана!»
«Но почему же не Жужу?»
«Та я… оце… осьо… отута…»
Мне стало ясно, как ежу:
то – не Жужу! И потому-то
заткнулся я и не жужжу…
ВОСХОЖДЕНИЕ
Я дошёл до Кучук-Енишара[1]
и котомку вознёс на спине.
Если что-нибудь мне и мешало,
то осталося это при мне.
ЯПОНСКИЕ АКВАРЕЛИ
(Из Максимилиана)
На террасах у Тамары
мы порхали в прошлый раз.
Я промолвил: «Утамаро
мог бы сделать вас анфас!»
«Фас? – спросили вы. – Иди же,
укуси-ка, покусай!»
Так я понял, что вам ближе
Кацусика Хокусай.
ПОБРОДИТЬ БЫ В ТУМАНЕ С ТОБОЮ
Первый мужской романс
Побродить бы в тумане с тобою, мой друг!
Ну а лучше, чтоб не был туман.
Просто б – нежность и грусть разливались вокруг,
как про это писал нам Т. Манн.
Побродить бы в тумане с тобою, мой друг…
Да, пусть всё-таки будет туман!
Чтобы нас в ароматы упрятал урюк,
чтоб абрек не набросил аркан.
Чтобы кто-то из урок не тронул курок,
как Темрюк, не воздел нас на крюк,
утаимся, мой друг, в наш туманный мирок!
Наш урок – не кирдык и каюк.
СЕДИНА В БОРОДУ
Была б у женщины седая борода…
Вот это б да!
Я ДОЛЖНА ПОНЯТЬ ТВОИ УРОКИ
Второй женский романс
О заре проснусь и на заре же
задрожу, как тополиный лист:
ты меня когда-нибудь зарежешь
под осенний свист.
А пока ты думаешь, мочить ли
иль живой натешиться вполне…
Знаю, мой рачительный мучитель, –
это ты учительствуешь мне.
Я должна понять твои уроки,
я должна окрепнуть до зари,
чтоб уйти, когда настанут сроки
и не попросить: «Со мной умри…»
ПУЩЕ, ЧАЩЕ И ВАЩЕ
Пуще прежнего и пуще…
Может, встретиться нам в пуще?
Может, встретиться нам в чаще?
И ваще – встречаться чаще?
ПО УЛИЦЕ ХОДИЛ
Смотрела ты погоду на Gismeteo
и куталась теплее в одеяло:
и снег, и дождь, и тучи, мол, несметные.
А глянул я – и солнце воссияло.
«Но как же так?!» – спросила ты взыскующе.
А так, мой друг!
Ведь днями и ночами
ты в одеяло куталась тоскующе,
а я – ходил свл…
лсвл…
с влюбленными очами!
САРКОЗИ И БРУНИ
Как Саркози ты ни брани,
он выбрал все-таки Бруни.
– Рази меня, – сказал, – рази!
…Я сразу понял Саркози.
* * *
Со срачицы[2] своей следы губной помады
ни всуе, ни вотще я не хочу стереть.
Осталися оне, свидетельства услады,
как памятка на мне – вообще, отныне, впредь.
О, срачица моя!.. Пусть, белизну теряя,
со мной она влачит отмеренные дни!
В разлуке, mon ami, забуду ли тебя я –
чьи очертанья губ на срачице видны!
Опять кричала в ночь, пророча, надрываясь,
нея́сыть (а порой – почти что неясы́ть)…
Но сладок мне удел – не мучаясь, не каясь,
на срачице своей твой знак любви носить.
НА БЕРЛИН!
Когда ты поедешь в Берлин,
в берлогу Европы, один,
то знаешь, милок,
возьми-ка мелок —
напомнить, что мы победим!
Когда ты приедешь туда,
пройдись, не побойся труда:
увидишь рейхстаг,
где был русский стяг
и красная, наша звезда!
Всё похрен – рейхстаг, бундестаг…
Там был и пребудет наш стяг!
Ты вновь, как бойцы,
как наши отцы,
«Дошли!» – напиши. Не в напряг?
В РАЗДУМЬЯХ
Я шёл и думал, думал, думал…
А ветер дул, и дул, и дул…
И вдруг такое я придумал,
чего не смог мой друг Федул[3].