ПОСЛЕВОЕННАЯ БАЛЛАДА
Велвл Гросс, росточком метр с кепкой,
Выделки неброской и некрепкой,
Совместил победы-пораженья
С трудностями самовыраженья
И домой целёхоньким вернулся,
А вернувшись, лёг и не проснулся.
И тогда на свет явились прядка
С запахом устойчивым ванильным
И весьма потёртая тетрадка
Вкупе с карандашиком чернильным,
Где стихи не главное, а даты –
С сорок первого по сорок пятый.
А ещё – растерянность и жалость…
Но куда же всё это девалось?
Встал дымок над крышею барака
И вошёл в состав ночного мрака,
А потом возникло имя – Грета –
И вошло в состав дневного света…
КАССАНДРЕ
Предреки меня, Кассандра,
И на стыке двух столетий,
Словно череп динозавра,
Извлеки меня из нетей,
Чтобы стало подтвержденьем
Правоты твоей бесспорной
Зримой жизни возрожденье
И любови иллюзорной.
И пройду я вновь со скрипкой
От Франко к Большой Подвальной,
И некрашеные скрипнут
Двери школы музыкальной,
И Солганик, друг любезный,
На рысях ко мне подвалит,
И наставник – Фруг Железный –
С оговорками похвалит.
И пущусь я вслед за мамой
На Сенной базар вприпрыжку,
Где она у Соньки Малой
Снова купит мне коврижку,
А у толстой бабы Вали –
Нежно-белую помадку…
А потом на перевале
Ты вползёшь в мою палатку…
Не терзай меня, Кассандра,
Подозрением нелестным.
Кто от Волги и до Ганга
Назовёт меня бесчестным?
Пусть порой и сдам экзамен,
Не вникая в суть предмета,
Но пустыми словесами
Не испорчу праздник света
И не спутаю Кручёных
С Бурлюком, а Волка с Петей –
Чтобы снова извлечённым
Быть когда-нибудь из нетей!
АРХИЛОХ
В остром копье у меня замешен мой
хлеб. И в копье же
Из-под Исмара вино.
Пью, опершись на копьё.
Славный воин Архилох,
Превращённый в прах,
Застаёт меня врасплох,
Словно ночь в горах.
Тем, чей стих звучит, светясь,
Жаль, не суждено,
На копьё облокотясь,
Долго пить вино.
Ну а ежели б не лез
Вечно на рожон,
Кроток будучи и трезв,
Не вооружён,
Не взбирался на Парнас,
Не играл с огнём –
Разве кто-нибудь из нас
Вспомнил бы о нём?
* * *
– Для чего ты в дырявом своём плаще
Битый час у расстрельного бродишь рва,
То есть, собственно, кто ты такой
вообще,
Чтоб на прошлую жизнь заявлять права?
– Я лишь тень человека, что здесь лежит,
Обретая статус земли сырой.
Поначалу его называли «жид»,
А потом объявили, что он герой.
– Даже трижды героям, чей след простыл,
Обходиться приходится без теней!
– Ну а душу – возможно ль пустить в
распыл?
Сомневаетесь? То-то! А я – при ней.
И вздохнул. И, закатным объят огнём,
Разбежался, взлетел и пропал вдали.
Лишь корявые липы сказать о нём
явно что-то хотели, да не смогли.
ПОЭТ И КУПИДОН
– Ты зачем, крылатый гад,
Навязал мне право
На призывный этот взгляд,
Блещущий лукаво,
В повреждённое и так
Временем и водкой
Моё сердце, как в пятак,
Бьёшь прямой наводкой?
– Я готов тебя понять,
Но признаюсь честно:
Сопляков воспламенять
Мне неинтересно.
Лишь в таких, как ты, поэт,
Бью в обход морали,
Чтобы вы на склоне лет
Формы не теряли!
* * *
Покупая колечко,
Презентуя браслет,
Полагал, что навечно,
Оказалось, что нет.
Костерок раздувая,
Что ты мог понимать?
Не учёл, надевая,
Что придётся снимать.
Видел смерти примеры,
Но не думал о ней,
А не то бы размеры
Выбирал покрупней.
АККОМПАНИАТОР
Л. Д.
Что ни говори, а всё же нужен
Ритма и мелодии ревнитель,
Чтоб, своею славою контужен,
Сдуру не заврался исполнитель
Или, с толку сбитая режимом,
Публика вконец не отупела
И её не «кинула» дружина
Дико голосящих a cappella.
Пусть же простирает, сидя в профиль,
Над клавиатурой руки-грабли,
Столь непримирим, что Мефистофель
Сунуться к нему решится вряд ли,
В рыхлую эпоху беспредела
Камнем оставаясь преткновенья.
Да и кто он есть, по сути дела,
Чтобы останавливать мгновенья?!
* * *
Стареют папеньки и маменьки,
Взрослеют милые принцессы.
Второй закон термодинамики.
Необратимые процессы.
Иссяк родник.
На шёлке выцветшем
Уже не видно папы Пия.
Ледник,
рассветным солнцем высвечен,
Сползает в бездну.
Энтропия.
Лишь в озерце, из снов изваянном,
Девчонка плещется нагая,
Самим своим существованием
Её легко опровергая.
* * *
Осквернённые священные книги, в частности содержащие даже незначительную ошибку или помарку, согласно установлениям иудаизма, подлежат захоронению
Мне жаль недочитанной книги любви,
Которую ты осквернила.
Теперь, как Еуда б сказал Галеви,
Её ожидает могила.
Сокроется в мире бесплотных теней
Лишённое смысла богатство,
А сонмы словесно-древесных корней
Спаяет не сходство, но братство.
И, стало быть, снова возникнет писец,
Минёр на пергаментном поле,
Где мелкий прокол означает конец,
А лишняя буква – тем боле,
И действо, что вовсе не сам сочинил,
Земными трудами измаян,
В правах восстановит посредством чернил,
Чей огненный след несмываем.
КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ
Среди надписей на стенах,
Простодушно-откровенных, –
«Хайфа – блядь», «Страна – жива»,
«Нет – террору в Рамат-Гане»,
«Смерть ублюдкам!», «Прав Кахане!»
И – «Полиции – шоа!».
Хлеб эпохи сух и горек.
Глянь-ка, будущий историк, –
И не надо спорных книг,
Разветвляющихся тропок,
Изнурительных раскопок:
Всё понятно и без них!
* * *
Не в качестве плоской агитки,
А ради высокой идеи
Мы были рабами в Египте,
Где истиной вдруг овладели.
И, тьму протаранивши лбами,
Презрев и осилив невзгоды,
Опять оказались рабами –
В урановых копях свободы.
* * *
Проступки вспоминаются, грехи,
Как будто бы без них совсем иною
Была бы жизнь,
и старые стихи,
Когда-то недописанные мною,
Любовью обделённые,
давно
Зачатые в забвении зароков,
Которым, как младенцам, суждено
Стать жертвами родительских пороков.
В черновиках я роюсь дотемна.
Меня не узнают мои подобья,
Родная малолетняя шпана,
Глядящая на солнце исподлобья.