Вернувшись на историческую родину, статистически средний еврей движется по наезженной колее: Бен-Гурион – матнас – ульпан. В аэропорту он (или она, неважно) получает свои первые израильские документы, в центре культуры, молодежи и спорта его ставят на соответствующий учет и дают направление на учебу, а в учебном центре его начинают знакомить с основами иврита. Там же он приучается отзываться на кличку оле, употребляемую обычно во множественном числе – олим. В свободное от учебы время олим группами и поодиночке знакомятся с новым ПМЖ и пытаются оглядеться-освоиться-обжиться, используя весь имеющийся в их распоряжении багаж знаний. Не тех знаний, которые они получили в среднем (или выше среднего) учебном заведении, а тех, что почерпнуты в нежном детстве, у бабушек-дедушек. Имеются в виду азы идиша (на уровне гей авек и киш… ну, скажем, свою тетю) или основы обычаев и обыкновений (ну, насчет варки козленка в молоке и рецептов приготовления рыбы фиш). Каждый прожитый в Израиле день только убеждает олим в том, сколь (увы!) скудны их еврейские знания и насколько неотложна задача их пополнения. Одни с этой целью записываются на образовательные курсы, другие колесят по стране в рамках однодневных автобусных экскурсий, оплаченных различными фондами и учреждениями, третьи… да что там считать, много их, способов вернуться к еврейским корням и истокам.
Рекомендую, причем убедительно рекомендую, еще один способ, который можно назвать следующим образом: «Как обрести утраченное было еврейство и при этом получить максимальное удовольствие». Включаем компьютер и заходим по адресу: https://www.antho.net/museum/kletzel/. И запоминаем фамилию художника: Вениамин Клецель. Художник еврейский в не меньшей степени, чем Марк Шагал. И при этом наш современник.
Клецель – художник загадочный. Одно лишь перечисление его загадок может занять весь номер журнала. Вот одна, которая вроде бы первой бросается в глаза. Эстетика ИЖа ограничивает публикации художественного раздела черно-белой графикой. Почему же рисунки Клецеля видятся столь же празднично красочными (или красочно праздничными), как и его картины? Картины, неповторимая палитра которых – предмет рассмотрения многих искусствоведов. Как он исхитряется достигнуть этого?
Одно умное слово – «полихромия» – тянет за собой другое, родственное ему, – «полифония». При взгляде на работы Клецеля слышатся все звуки Маханэ-Йеуда, главного рынка Иерусалима, симфония, равную которой трудно найти на свете. Вот вам и еще загадка. Мне могут возразить: это как раз и неудивительно: мастерская художника находится в двух шагах от рынка. Да, известно, что Клецель – человек музыкальный, но как передать музыку на бумаге – не на бумаге, расчерченной в пять линеек и с помощью соответствующих нотных знаков, а на обычной, формата А4, линиями и штрихами?
Евреи Клецеля по большей части рисованы с натуры, а точнее, взяты из жизни – уточним, из нашей иерусалимской жизни. Так и кажется, что вот этого, несущего рыбину под мышкой, ты только что видел – как, впрочем, и этого, который тащит связанных за лапки двух кур (или курей? или куриц?). Клецель лаконичен, он не расписывает, не разрисовывает дальнейший процесс…
Лаконичны его портреты, столь же лаконичны и жанровые сцены (я бы назвал их, к ужасу искусствоведов, групповыми портретами). К примеру, эпизод на том же рынке накануне Йом-Кипур: богобоязненные соплеменники покупают птицу для ритуала капарот, чтобы потом, вращая над головой петуха или курицу, символически перенести на них бедствия, сужденные человеку за его грехи.
Глядя на героев Клецеля, ловишь себя на мысли, что привычных, что называется, с детства (благообразные бороды, округлые жесты, мягкие манеры – ну что я вам буду рассказывать про наших с вами родственников), так вот, таких ашкеназских евреев у художника немного. Вот один – за шабатним столом, закутанный в талит и читающий Книгу Книг. Чем-то похожий на моего прадеда, кстати сказать (есть у меня соответствующая семейная фотография).
Ведь еще что интересно: практически все герои Клецеля, формально выглядя сефардами, несут на себе неизгладимый отпечаток ашкеназийства. Вот, к примеру, очередной рыбник, с устрашающего вида ножом, потрошащий рыбину по заказу покупательницы; здоровенный такой мужик, про которого, кажется, и сказана та классическая фраза из «Искателей счастья»: «Посмотрите на него! Разве это еврей? Это же махновец!» («махновец» в хорошем, что называется, смысле этого слова, то есть не мозгляк какой-нибудь). А заставьте этого рыбника снять резиновый фартук, пусть он наденет пиджак из приличного магазина (галстук, впрочем, и необязательно), вложите ему в руку вместо ножа кисть или хотя бы курительную трубку… И вот увидите, что получится.
Как это выходит у Клецеля? Это еще одна загадка художника. Потому, быть может, что рисует-то он людей, со всеми их недо-статками и странностями, а перед его внутренним взором неизменно стоит образ еврея вообще, просто еврея? Рискну сказать: идеального еврея, на которого хотелось бы посмотреть хотя бы одним глазком. Ну так в чем же дело? Адрес (электронный) я вам назвал – включайте компьютер.
И помните: работы Клецеля – лучший путь возвращения к еврейству. А их эффективность много выше разных лекций по самоидентификации и самосознанию, читаемых сохнутовскими лекторами с сомнительной дикцией.
Вот почему значимость его творчества для всех нас много выше всех и всяческих госучреждений, которые только и делают вид, что борются за сохранение и продвижение еврейской традиции. А Клецель не тратит время и силы на борьбу – он рисует. И дай ему Бог!..
В наших с вами, между прочим, интересах.