Очень трудно писать о Павле, вернее, о Паше Хмаре: невозможно понять, что его больше нет, невозможно говорить о нем «был». Но писать о Паше и легко тоже, потому что человек он был необыкновенный.
Встретив Павла Хмару, когда мне было около шестидесяти и когда уже давноне очаровываешься людьми, я снова поверила книжкам, в которых говорилось, что люди бывают милосердными, бескорыстными, верными и абсолютно надежными.
…Когда-то, совсем молодой, я пришла в «Литературную газету» в «Клуб 12 стульев» и принесла юмористические рассказы болгарских писателей, которые тогда переводила. Редактор отдела Павел Хмара встретил меня доброжелательно, при мне посмотрел рассказы и пообещал кое-что из них напечатать. И, представьте, действительно напечатал, хотя я пришла, что называется, «с улицы»… С тех пор, встречаясь в редакциях или в ЦДЛ, мы здоровались, улыбались друг другу – и всё.
Лет через двадцать я уехала в Израиль и ни разу не вспомнила ни о «Литературке», ни о ее редакторе. Каково же было мое удивление, когда один из иерусалимских знакомых сказал, что видел мои стихи в «Клубе 12 стульев». Я отыскала газету – редактором отдела был все тот же Павел Хмара. И написала ему письмо – поблагодарила за публикацию и пообещала, что, если мы когда-нибудь пересечемся в Москве или в Иерусалиме, я обязательно подарю ему книжку, на что получила ответ, что пересечься можно только в Москве, потому что в Израиле он не бывает.
На мое вежливое «так приезжайте» Хмара ответил, что у него в Израиле много друзей и все говорят «приезжай», но при этом не сообщают своего адреса. Естественно, следующее письмо я начала с адреса, уже всерьез пригласила в гости и спустя несколько недель встречала своего корреспондента в аэропорту Бен-Гурион.
Через день-два мы уже испытывали такую приязнь, такую симпатию друг к другу, что стало понятно: отношения наши не кончатся с его отъездом, они – навсегда.
В Израиле Паша пробыл две недели, он был нарасхват, а поскольку друзья у нас с ним были общие, каждый день и каждый вечер мы с кем-то встречались, к кому-то ходили в гости. Когда же он уходил без меня, то, вернувшись поздно вечером, гордо, ожидая похвалы, говорил: «Предлагали остаться ночевать, но я отказался!» И я, конечно, его хвалила.
Он оказался на редкость тактичным, необременительным и приятным гостем, мгновенно подружился с моим мужем, и наши ужины втроем нередко кончались за полночь – говорили о литературе, читали друг другу стихи; он ведь был и прекрасным лирическим поэтом (хотя больше был известен как остроумнейший пародист), и великолепным рассказчиком – мы умирали от смеха, когда он рассказывал о своей жизни в ту пору, когда был военным летчиком и его называли «лучшим поэтом среди летчиков и лучшим летчиком среди поэтов».
А потом были бесконечные письма, а когда появился скайп – чуть ли не ежедневные разговоры.
Он был щедр и писал стихи всем друзьям, их близким и даже моим внучкам. И не было у меня дня рождения, не было Нового года, чтобы он не прислал стихотворного шутливого поздравления.
Последние два года были для Паши тяжелыми: больницы, операции, ухудшающееся зрение. И все-таки он писал стихи. Разные – и шутливые, и грустные, и трагические:
Как мало, как мало, как мало
Осталось: совсем ерунда!
А раньше казалось, бывало,
Что жизнь – на века, навсегда!
Казалось, что кайф этот вечен –
Любовь и волненье в груди,
И жизненный путь – бесконечен,
И счастье – всегда впереди,
Что жизнь есть удача и сладость,
Лишь руку вперед протяни!
Кто ж знал, что навалится слабость
И радость померкнет в тени…
Трудно поверить, что я больше я не получу стихов от моего друга. Не зазвонит телефон, и я не услышу: «Привет, подружка! Как жисть?»